Свадебный пир был в самом разгаре, когда к брачному ложу подвели молодых. Сваха сняла коруну с головы Варвары. Льняные локоны обтекли лицо новобрачной, и оно на вид удлинилось: щёки перестали выглядеть пухлыми. «Какая же пригожая у меня супруга!» — порадовался Денис.
Фёдор обошёл ложе с иконой, ударил по нему кнутом, чтобы прогнать чертей, и молодые остались наедине. Варвара с опаской посмотрела на Дениса и прошептала:
— Говорят, ты храбрый. Много татар убил. Не люблю татар.
— Всего трёх.
— Трёх? Неужто мало? Люблю храбрых. Уважаю храбрых.
— Ежели уважаешь, стяни с меня опарки.
Варвара покрылась мурашками, когда снимала с ног мужа сапожки: в одном из них она увидела кожаный мешочек с серебряными монетами, листьями подорожника и крохотным ножичком.
— Это зачем, Денясь? — спросила она.
— Так заведено. Возьми серебро. Потратишь на украшения и сласти.
— Если смерть, зачем сласти?
— Какая ещё смерть? — испугался Денис. — Ты что, больна?
— Нет. Убиваешь?
Денис в недоумении пожал плечами. Он не сразу вспомнил, что мокшане, говоря по-русски, путают настоящее и будущее время.
— Меня убиваешь? — вновь спросила Варвара.
— С чего ты взяла?
— Нож зачем? Нож зачем? — затряслась она. — Да, убиваешь! Если… если…
Варвара напряглась, но так и не вспомнила нужных слов и сказала по-мокшански:
— Мон стирьксшинц юмафтонь.
— Ты не чиста в девстве? — догадался Денис. — Невинность потеряла?
Она кивнула и повторила вопрос:
— Не убиваешь? Значит, позоришь!
— С чего ты решила?
— У вас презирают, ежели не чиста в девстве. Это у вас позор. Не как у нас.
Денис обнял жену. Волны мелкой дрожи шли по её телу. Он прижал её к себе, чтобы успокоить:
— Не трясись! Я ещё у Быкова догадался, что ты не целка… но я и такой тебе рад.
Они долго сидели в обнимку. Денис чувствовал, как ослабевает дрожь в теле Варвары, как в ней просыпается желание. Наконец, она встала, стянула с себя ночную сорочку.
Денис в недоумении посмотрел на жену:
— Ты чего это?
Варвара растерялась.
— Чего не так, Денясь?
— Почто срачицу сняла?
Она в замешательстве застыла перед мужем. Он же любовался её ладным телом, обрызганным зайчиками вечернего солнца, лучи которого пробивались сквозь щели в тесовых стенах…
Придя в себя, Варвара спросила:
— Не нравлюсь? Нехороша?
— Что ты! Не могу наглядеться… но тут не баня. Телешом грешно тешиться. Вдруг поп Яков узнает?
— Ну, и порядки! — вспылила Варвара. — В бане у вас можно голыми. У всех на виду! А с мужем токмо в срачице.?
Она раздражённо схватила ночную сорочку и начала её комкать.
— Чего уж тут?.. — вздохнул Денис. — Оставайся так. Токмо онучи размотай.
— Онучи? — испугалась Варвара.
— Обмотки на ногах, — пояснил он.
— Пракстат? Для чего размотать?
— Нашего Бога, значит, не боишься, а перед своими чертями трясёшься?
— Не перед ними. Перед тобой. У меня тонкие… катлят…
Она потрогала свои голени.
— Жидкие. Должны быть толстые. Как полено. Тогда красиво.
— Как полено — это, думаешь, красиво?
— Так в Лайме говорили. В моей деревне.
— Я ж не из твоей деревни. Зачем мне лошадь-тяжеловоз? Сними-ка онучи! — настойчиво попросил Денис.
Варвара наклонилась и начала развязывать кожаные шнурки, затем разматывать длинные полосы ткани, окутывающие её голени. Снимала онучи она неспешно, поворачиваясь к мужу то одним боком, то другим — будто нарочно, чтобы раззадорить его.
— Чересчур тонкие, говоришь? — засмеялся Денис, оглядев её изящные ноги. — Это мордва любит голяшки как полено, но я-то не мордвин. Мне и такие сойдут. Воду на тебе возить не собираюсь.
Варвара повеселела, села к мужу на колени и стянула с него рубашку.
— В жопу попа Якова! — произнесла она где-то услышанную фазу.
— Оно и верно: попы и черти одной шерсти, — полушутя ответил Денис. — Но вдруг в Ад попадём? Грех ведь телешом…
— За что в Ад?! — возмутилась Варвара. — За то, что тешимся голышом? Ежели так, ваш Рай пуст. Ни одного вайме[1] там! Что это за Рай такой?
— А в ваш Рай все подряд попадают?
— У нас нет ни Рая, ни Ада. Есть Тона ши[2]. Далеко-далеко. За Равжа ляй… ммм… за Чёрной рекой. Там мой отец. И мать, и сёстры, и соседи… А в тот осень они были тут… среди живых.
Варвара заплакала, вспомнив поездку на отчее пепелище.
— Я совсем одна. Здесь чужие люди. Не могу их понять…
Денис обнял жену и прижал к себе.
— Успокойся. Теперь ты не одна.
— Ты это сказал, Денясь?! — обрадовалась Варвара. — Я тебе мила? Тебя же Быков заставил жениться …
— Многие ли на Руси женятся по доброй воле? Была б у меня зазноба — может, и возненавидел бы тебя. Токмо нет у меня никого.
— Мне милы эти слова, Денис! Ты не врёшь про любовь, как эти стрельцы у Быкова! — она неприязненно сжала губы. — Как шершни вокруг вились. Смотрели, будто на пирожок. Клялись, что любили… а думали сожрать.
— А я ведь мечтал о тебе! Как увидел тебя, так и не мог выбросить из головы. Дюже уж ты славутная! — сказал Денис и начал целовать её плечи и шею.
— Верю тебе, — тихо сказала она.
Варвару оставило стеснение, и она начала по-язычески раскованно ласкать мужа. За год жизни у Быкова она уже свыклась с положением бессловесной прислужницы и перестала надеяться, что время немого одиночества когда-нибудь закончится. Теперь же она отдалась воле ощущений, ещё не совсем веря, что всё это происходит с ней наяву.
— Ты мощный! — шептала она. — Вярде Шкай[3] рубит нас из разных дерев. Тебя из дуба. Ты здоровый дуб, рослый, крепкий!
Денис засмущался, услышав эти слова, но вспомнил, что жена у него нерусская, и вновь осмелел. Он поднял Варвару на руки, положил на брачное ложе, лёг рядом, стал целовать её тугую грудь и гладить тёплые нежные ноги.
Наконец, его пальцы почувствовали желанную влагу.
— Ты такой жилистый, такой горячий! — тихо сказала Варвара. — Таю, как воск…
— Вот и растай. Хочу утонуть в тебе…
— Тоже хочу тебя, очень хочу… — прошептала она. — Но… такой папась! Будь со мной осторожный, нежный!
— Я же не девственник, — успокоил её муж. — Вреда не причиню. Не робей…
Варвара помогла ему войти и тихо, сдавленно застонала.
У Быкова она казалась Денису пресноватой скромницей. Однако сейчас, на брачном ложе, тихоня выпустила на волю всех чертей, которые в ней водились. Она извивалась, как ящерица, исцарапала мужу всю спину, раза три укусила его за плечо…
И вот у Варвары быстро забилось сердце, и её будто бы свели судороги. Затем она обмякла, по всему её телу растеклось блаженство — и вскоре она ощутила в себе тепло семени мужа.
Денис отдышался и поцеловал жену.
— Как же лепо у нас всё вышло! Зря ты страшилась.
Варвара молчала, пытаясь осмыслить испытанные ей ощущения.
— Оцю пара мяльса[4]! — наконец, сказала она. — Не было у меня такого. Не было с Паксяем. Ни разу! Подруги о том гутарили, сёстры гутарили… а я не знала: верить — не верить. Теперь верю! Ты всю меня вспахал и засеял! Может, я делаюсь… пеки…
Она погладила свой живот.
— Зачнёшь? — понял Денис. — Мечтала о ребёнке?
— Ага.
— Выходит, была замужем?
— Выходит… — созналась она. — Два года жили. Два года! Но я так и не… не…
— Не понесла?
— Не я виновата! Не я! Паксяй виноват! Шкай вырубил его из трухлявого пня. Молодой был, а трухлявый. Не хочу помнить!
— Он погиб?
— Да! Татары убили! Видела мёртвого. Не подошла! Над отцом плакала, над матерью, над сёстрами… Над Паксяем не плакала. Плохо я жила у него. Плохо!
— Много бил тебя?
— Не бил. Совсем.
— Правда не любил, значит, — заключил Денис.
— И ублажить не мог. Тоска с ним был.
— Чего ж так жила-то? — прыснул Денис. — В деревне других мужиков не было?
— Паксяень родня зорко следил. Вот я и не бегала. От тебя тем паче не побегу. Ты мне люб. Грубый вид, но люб.
— Паксяй был красивее меня?
— Да, — стыдливо ответила она. — Толку-то!
Денис вспомнил, как Варвара примеривалась к нему в избе Путилы: изучала, оценивала…
— Я-то думал, это Быков тебя невинности лишил.
— Нет. Путила Борисович не трогал. И сам не трогал, и стрельцов отгонял. Для тебя берёг! Он тоже из крепкого дерева. Честный, храбрый, хороший.
— Неужто? — удивился Денис. — Многие зовут его зверем.
— Он свой Моску любит. Злодейства ради Моску творит, — возразила Варвара.
— «Свою Москву»? Ты, выходит, Русь своей не считаешь?
— Пока нет, — уклончиво ответила она.
— Что тебе тут не по душе?
— У вас жён много бьют. У нас не так. Ты меня не бьёшь? Не хочу!
— Попробую, — улыбнулся ей Денис.
— Зачем тогда нож? Что делаешь?
— Встань и принеси мне кошель! — приказал он.
Она послушно поднялась с перины, нашла кожаный мешочек с ножом и подала мужу. Денис чиркнул лезвием по затянувшейся ранке на своём предплечье и дождался, когда кровь начнёт капать на простыню. Варвара вскрикнула.
— Для чего?!
— Тише! Пусть все думают, что ты вышла замуж девицей.
— Ты ранил себя ради меня? — потрясённо прошептала она.
— Уймись! Ну, разбередил царапинку… Дай скорей срачицу! «Отче наш» ведь не успеешь прочесть, а кровь уже остановится.
Варвара подобрала с пола скомканную ночную сорочку. Денис приложил её к порезу.
— Перевяжи меня.
Варвара, нашёптывая что-то на языке мокшан, облизала ранку мужа, приложила к ней лист подорожника, оторвала полоску от одной из своих онучей, замотала его предплечье полоской льняной ткани и легла на перину.
— Ты надёжный! — улыбнулась она Денису. — С тобой хорошо. Опять хочу… ну… чего не дарил Паксяй…
— Кончить снова хочешь?..
Но тут отворилась дверь, и в чулан заглянул Фёдор.
— Чего это вы растелешились? — покачал головой он. — Вдруг поп Яков узнает? Не оборётся?
— Так не говори ему, — резко ответил Денис. — Скажи, в рубахах тешились.
— Всё ладком?
— Ладней не бывает, — Денис бросил ему сорочку с кровавым пятном. — Так и доложи гостям.
— Скоро выйдете?
— Больно было Варваре. Пусть отдышится, охолонёт.
— Чего у тебя с рукой?
— Будто не знаешь? — усмехнулся Денис. — Поранил возле Тонбова, а сейчас молодка царапнула ногтем, раскровила ранку…
Фёдор закрыл за собой дверь и побежал к гостям, размахивая окровавленной рубахой.
— Крови будь здоров! — громко и важно произнёс он. — Пока не зовите молодых. Пусть Варя полежит, очухнётся.
Гости понимающе закивали и продолжили трапезничать.
Варвара тем временем взяла Дениса за руку и притянула к себе:
— Ты мне люб!
— Какая ж ты охочая! — в шутку шепнул он.
Она же ответила серьёзно:
— Несчастная была. У Путилы голодала. С Паксяем постилась. Пякпяк[5] голодна. В паде волки воют!
— Упрею я с тобой! — усмехнулся Денис и обнял жену…
Насытившись, Варвара положила голову мужу на грудь и долго ничего не говорила, лишь посапывала. Денис лежал и даже не шевельнулся, пока жена не отдохнула и не поднялась с ложа.
— Пякпяк хочу петь! — сказала она, одеваясь. — Тебе петь.
— Куда ж деться, ежели пякпяк?.. — улыбнулся ей Денис.
Тесовые стены чулана не стали преградой для высокого, сильного, но в то же время нежного и солнечного голоса. Он лился, как свежий лесной мёд, заполнил пространство вокруг дома, обволок изумлённых стрельцов и их жён, выплеснулся за пределы двора… Скоро на звуки песни сбежались соседи и случайные прохожие. В ней они не понимали ни слова, но это и не нужно было, чтобы наслаждаться пением Варвары.
Когда она замолчала, стрелецкие жены начали греметь сковородками: «Выходите к нам, молодые!»
— Ну, ты и звенела! — улыбнулся Денис жене. — На весь Козлов!
— Тише не могу. Радость изливается. Я больше не одна.
Варвара вышла к людям уже не в целочнице, а в вышитой рубахе из выбеленной поскони и подоткнутой под пояс чёрной понёве — знаке замужества.
— Какой мощный у тебя голос! И какой красивый! И как искусно ты поёшь! И какой счастливой была твоя песня! — закричали гости навстречу ей. — Видно, полюбился тебе муж.
Затем в дверях показался Денис, и раздался нестройный вопросительный хор: «Лёд ломал или грязь топтал?». Он с достоинством ответил: «Конечно, лёд ломал!» Варвара обернулась, и он увидел благодарность в её глазах.
-
[1]Вайме (мокш.) — душа. Представлялась мокшанам в виде призрачной зелёной бабочки.
[2]Тона ши (мокш.) — «Тот свет». Однокоренное название загробного мира встречается у многих финских народов. Например, у карелов и финнов-суоми — Туонела. У эрзян — Тона чи.
[3]Вярде Шкай (Вышний Бог) — бог времени и солнца у мокшан.
[4]Оцю пара мяльса (мокш.) — необыкновенно приятно, потрясающе.
[5]Пякпяк (мокш.) — очень сильно, нестерпимо.