Зов Оз-моры

Глава 43. Нежка

— Ну, как тебе мой новый кафтан? — спросил Денис жену, возвратясь в заезжий дом. — Посмотри только! Из доброго сукна. С куньим подбоем! И ещё я шапку себе прикупил. Тоже на куньем меху.

— А мне? — надула губы Варвара.

— Так я ж на деньги Боборыкина покупал. Не на свои.

— Моё какое дело? — прошипела она. — Даже не подходи ко мне, покуда вмистях на торг не сходим.

Михаил, услышав их разговор, вмешался.

— Варя, ныне никак сходить вам не получится, — как можно ласковее сказал он. — Мы с Денисом в Поместный стол поедем. Записи о деревнях искать.

— Значит, изутра пойдём! — начала настаивать Варвара. — Но ныне, Денясь, даже не подходи ко мне.

— Ну, что с бабой поделать?! — покачал головой Михаил. — Да ещё с такой хорошенькой. Сходи уж с ней изутра. Прикупи ей чего-нибудь.

Денис надел обновки. Они с дворовым Боборыкина вышли из заезжего дома и сели в повозку.

— Далеко ехать? — полюбопытствовал Денис.

— Посмотри на ту сторону реки, — ответил дворовый Боборыкина. — Видишь золотой купол за каменной стеной? Это Святая София. Дьячная изба[1] стоит неподалёку.

Кибитка тем временем поползла по Великому мосту, с обеих сторон которого стояли лавки, торговали коробейники и неспешно гуляли горожане. Гргорий постоянно останавливал коней, чтобы они кого-нибудь не ушибли.

— Слаба Богу, ныне здесь на кулаках не бьются, а то мы вообще застряли, — сказал дворовый Боборыкина.

— Пешим ходом не проще ли было дойти? — поинтересовался Денис.

— Дурак! — огрызнулся на него Михаил. — Важные люди пешком не ходят. Особливо по Новгороду. Это ещё по Тонбову можно, а здесь ни-ни. Уважать не будут.

— Тоже мне важный человек! — прыснул Денис.

— А какой же?! — немного обиделся его спутник. — Дела Боборыкина веду, а он самому царю роднёй приходится.

Наконец, повозка прошла через ворота детинца и медленно покатилась направо, к церкви Входа в Иерусалим. Рядом с храмом стояло неказистое двухэтажное здание — Приказная палата.

В дьячной избе располагался длинный ряд столов, за которыми сидели дьяки. Михаил уверенно направился к одному из них: видимо, он здесь уже когда-то был.

Неказистый дубовый стол, стоящие по его краям рундуки и грузный человек с грубым бурым лицом составляли целостный ансамбль. Они, казалось, были наспех вытесаны одним и тем же столяром.

— Что ж Роман Фёдорович сам не пожаловал? Не уважает? — ухмыльнулся дьяк.

— Он же воевода в украинных землях, — стеснительно ответил Михаил. — Не мог оставить вверенную ему крепость.

— Не уважает… — повторил чиновник. — А ещё из новгородских! Помню я Фёдора Васильевича, отца его. Уехал он отсель семнадцать годков назад, а будто вчерась! Достойный был воин. По какому ты, значит, делу?

Рундуки были обиты коваными железными полосами и накрыты толстыми листами войлока. «Дьяк, может, и спит здесь?» — подумал Михаил.

— Вотчину Роман Фёдорович продаёт. Её царь пожаловал его Фёдору Васильевичу за Московское сидение[2] да за то, что он с лисовчиками[3] бился дюже знатно. Только вот в землях тех три деревеньки пропали. Нет их в писцовых книгах Поместного приказа, хотя в жалованной грамоте царя Василия Иоанновича они имеются.

— Что за деревеньки?

— Вороново, Колотково и Купчины. Все в Деревской пятине.

— Там жирницы сплошные. Болотина! Давненько мы туда не ездили: сам чёрт ведь в этом затопе увязнет. А покупает кто?

— Вдова князя Ивана Фёдоровича Хованского, Марья Афанасьевна.

— Знаем такую. Урождённая Татищева, воспитательница царевны Ирины Михайловны. Намеднись у племянников назанимала две тысячи рубликов. В инокини она собралась постричься. Затем, видно, и прикупает болотину. В дар монастырю. Мол, возьми, Боже, что нам негоже.

— Деревеньки-то надобно найти… — робко сказал Михаил. — Вот челобитная Романа Фёдоровича.

Дьяк взял столбец, потряс его и положил на стол.

— Ну, ты ступай, ступай! — улыбнулся он Михаилу, обнажив руины, которые когда-то были зубами.

— А приходить когда?

— Через две недельки. Нет, для верности через три. Поищем мы записи в писцовых книгах. Авось да отыщутся.

Дворовый Боборыкина в ярости вернулся в заезжий дом.

— Похоже, завязли мы в Новгороде, — выпалил он.

— Ты ж ожидал этого, — ответил Денис. — Чего теперь злишься?

— Где три недельки, там и пять, и десять… — немного отойдя от гнева, вздохнул Михаил. — Нескоро я домой попаду. У тебя хоть супруга под боком, а у меня в Тонбове осталась.

— Неужто тут гулящих девок нет? — не подумав, брякнул Денис.

— В Новгороде? Полно их тут, но душа к ним не лежит, — грустно ответил Михаил. — Я на своей голубке полгода как женился. Ни на кого больше не смотрю. А тебе-то Боборыкин почему позволил взять Варю с собой?

— Я его не просил. Он сам велел. Сказал, чтоб лечила нас, ежели кто в дороге занедужит.

— Она у тебя лекарша?

— Имей в виду.

— Почему ты её не Варварой, а как-то по-другому зовёшь?

— Толга она от рождения. Так и ты её зови. Слово «варя» она не жалует. Это «дырка» по-ихнему.

— Она нерусская у тебя?

— Мордовка.

— Ишь ты! — покачал головой Михаил. — Пойдём ужинать, а изутра в город отправимся. Времени у нас теперь воз и маленькая тележка. Подьячие искать записи будут… а мы куковать. Ну, покукуем…

На торг они отправились сразу же после завтрака. Варвара ходила от лавкиа к лавке, привередливо выбирая себе сапожки. Наконец, нашла червчатые[4], из козлиной кожи.

— В самый раз для жены стрелецкого десятника, — сказала она. — Или уже не десятника?

— Не десятника уже, не десятника, — кивнул Михаил.

— Ты-то откуда знаешь? — смущённо спросил Денис.

— Чую, — ответил дворовый Боборыкина.

«Она меня по миру пустит…» — подумал Денис, но послушно отсчитал продавцу серебряные копейки.

Схватив сапожки, Варвара мечтательно вздохнула:

— Теплеет. Я распашницу[5] хочу. Пусть небогатую, но распашницу. Серебро ведь из схрона ещё осталось. Да и жалованье ты получал, и мёдом торговал. Изыщешь деньги.

Денис горестно вздохнул и пошёл с ней дальше от торговца к торговцу. Платья Варвара выбирала так же придирчиво, как и сапожки. В одной из лавок она привычно сняла с себя верхнюю одежду, чтобы примерить летник, и тут же к ней подошла молодая женщина, аккуратно, не кричаще нарумяненная и добротно одетая.

— Я супряжанка хозяина. Нежкой меня звать, — вкрадчиво представилась она. — Вижу, ты на летники смотришь? Какой желаешь, жадобушка?

— Распашной, — ответила Варвара. — Чтоб расстегнуть можно было.

— Тут много летников. Найдём и распашницу для тебя. Ты разболокайся, а я посмотрю, чтоб мужичуги не зашли. Сбрасывай с себя всё, окромя срачицы. Разголяйся, разголяйся, не страшись.

Варвара начала снимать с себя одежду, чтобы примерить летнее платье, но остановилась, услышав удивлённый вдох жены лавочника.

— Какая сгожая у тебя сустуга, жадобушка! — всплеснула руками Нежка. — И богатая какая! Лоснит как золото.

— Это и есть золотой сюльгам, — ответила Варвара. — Мне его супруг подарил. Он за дверью стоит. Высокий, чернобородый…

— Сюльгам? Не слыхала такого слова.

— В наших краях эти застёжки так зовут.

— Ты чужница? А я-то подумала, жихарка самородная… ну, когда ты вошла… беленькая такая. Выглядишь как новгородка… или, может, чухонка…

— Издалёка я, — улыбнулась ей Варвара. — Толгой меня звать.

— Имени даже такого не знаю, — хмыкнула Нежка.

— Теперь будешь знать: Толга.

— Нехристианское оно какое-то…

— Как и у тебя…

— И крестика на тебе нет.

— С утра забыла надеть, — нашлась Варвара.

Нежка хихикнула, настоящие христиане ведь не снимают на ночь крест. Варвара не поняла, что развеселило её собеседницу, и решила вернуться к разговору о заколке.

— Зачем тебе мой сюльгам? — спросила она.

— Живёт недалечко корыстовный[6] купчина. Собирает он их… но для души, а не корысти ради…

— Сюльгамы собирает?

— Сустуги разные. Их тут уже не носят, а напереж у всех они были. Купчина их скупает, чистит, правит… Любит! — Нежка завистливо посмотрела на Варварин сюльгам. — Дорого он тебе заплатит. За такую-то редкость!

— Ты, чай, не сводня? — в лоб спросила её Варвара.

— Была б сводней, жадобушка, без обиняков бы тебе всё и сказала. Без сустуг и сюльгамов обошлась бы. Спросила б напрямую: «Охотишь мужика?» — и всё. Я позаправду для собирателя стараюсь. Глеб Завидович — так его звать. Говорят, его далёкие пращуры волхвами были. Для него я стараюсь, за серебро. И не страшись, не ограблю тебя. Говорить с купчиной будешь днём в его лавке.

Варвара задумалась, теребя двумя пальцами золотой подарок Дениса. «Понадеюсь, что не ограбят они меня. Продам сюльгам! — потекли её мысли. — Справлю тогда душегрею на меху. А что мужу говорить буду? Как оправдываться стану? Он же подарил мне этот сюльгам… Подарил, конечно… Но много ли мне проку от этого украшения? В городе, глядя на него, люди не восхищаются, а недоумевают. Нежка сказала, что в Новгороде сустуг ни у кого уже нет. Да и в Тонбове не видела я сюльгамы ни на девках, ни на замужних бабах. Только в деревнях их и носят. Ну, и зачем тогда он мне? Продам, а Денису скажу, что потеряла. Душегрея-то всё-таки нужнее. Прикуплю её прямо здесь, у Нежки…»

— Дам купцу посмотреть на мой сюльгам, — наконец, решилась Варвара. — Ежели и он свои сустуги мне покажет. Любопытно ж.

— Покажет. Вестимо, покажет.

— Ну, а там, глядишь, и сторгуемся с ним. Тебе долька будет. Потом я у тебя ещё душегрею куплю.

— Ну, вот и вылюдишься. И тебе велесо[7] будет, и мне, — обрадовалась Нежка. — А к Глебу Завидовичу приведу тебя хоть сегошни.

— Ныне не выйдет, — вздохнула Варвара. — Вот как супруг уедет по делам, так я враз и к тебе.

— Задьячь, как меня звать.

— Запомню. Коль ты супружница хозяина, может, распашницу подешевле отдашь?

— Скину, жадобушка, — кивнула Нежка.

Одеваясь, Варвара внимательно оглядела лавку.

— Что-то образов я здесь не вижу… — задумчиво сказала она.

— Ну, не видишь и не видишь… — огрызнулась жена лавочника. — Дело-то тебе какое? Летничек берёшь? Я ведь хорошо уступила.

— Беру, — уверенно сказала Варвара.

Обрадованная удачной покупкой, она пулей выскочила к Денису.

— Отыскала летник! — вскликнула она. — Отыскала! Добротный и недорогой. Мне четверть цены скинули. Пошли в лавку, нас там Нежка ждёт.

— Это кто такая?

— Супруга лавочника.

— С чего это она тебе скинула? — подозрительно спросил Денис. — Видать, дрянь подсуропила.

— За дурочку меня держишь? — надула губы Варвара. — Нет там обмана. Новенький летник.

— Поглядеть надо…

Денис вошёл в лавку и бросил взгляд на Нежку. На вид та ещё лисичка! Носик острый… Рот маленький, тонкогубый… Глазки голубые, чуть раскосые и хритрющие-хитрющие… Веснушки по всему лицу… Статная, кстати, но ростом пониже Толги…

— Ну, и чего ты подсунула моей супружнице? — строго спросил он.

— Распашницу, — ответила Нежка. — Добрый товар. Убедись сам, жадобный мой[8].

Денис начал рассматривать летнее платье и не нашёл в нём изъяна. Новое. Сшито старательно. Бирюзовое с воротом цвета морёного дуба. Толгане такое к лицу: подчеркнёт белизну кожи. Вестимо, не шёлк, а киндяк[9]… но за такую цену…

Он ещё раз сурово посмотрел на Нежку, отсчитал ей серебро и вышел вместе с женой из лавки.

-

[1]Дьячная изба — обиходное название Приказной палаты. В первой половине XVII века она располагалась возле Входоиерусалимской церкви, недалеко от Софийского собора.

[2]Московское сидение — осада Москвы поляками в 1618 году.

[3]Лисовчики — отряды польских шляхтичей под командованием Александра Юзефа Лисовского.

[4]Червчатые — малиново-красные.

[5]Распашница — женское летнее платье с широкими рукавами. Застёгивалось на пуговицы.

[6]Корыстовный — в данном случае «уважаемый, влиятельный».

[7]Велесо — хорошо.

[8]Жадобный мой — «родненький мой», фамильярное обращение.

[9]Киндяк — хлопчатобумажная ткань.