Зов Оз-моры

Глава 41. Без сивухи судьи глухи

До Благовещения[1] оставалась неделя. Проснувшись на рассвете, Варвара стащила с себя срачицу и начала с грустью её разглядывать.

— Видишь, Денясь? — вздохнула она. — Это кровь. Краски у меня пошли. Значит, так и не зачала я.

— Ещё понесёшь. Какие твои годы.

— Нет, что-то со мной не так, — ответила Варвара. — Надо бы ещё раз жертву Ведь-аве принести. Когда с Васькой за мёдом поедем. Поговорить с ним надо бы…

Поротую Ноздрю долго ждать не пришлось. Явился он в тот же день, ближе к закату.

— Готовься, Денис! — ещё в дверях выпалил он. — Завтра тебя в Козлов повезут. Вмистях с прочими жалобщиками и свидетелями. В полдень крест целовать будешь. Божиться, что не оболгал Путилу Борисовича. Ему, знать, тоже ж придётся припасть к кресту губами. Дьяк Ларионов Григорий Яковлевич из Разрядного приказа прибыл. По царёву повелению. Роман Фёдорович того дьяка потчевал вчерась романейским вином, стерляжьей ухой да золотыми кулебяками с севрюжиной, лососиной и налимьей печёнкой. И ещё юницу прелестную к нему отправил…

— В Великий пост? — изумился Денис.

— Дк рыбой же ж потчевал, — с ехидцей в голосе ответил Поротая Ноздря. — Чтоб смотрел зорче. Ты уж Боборыкина не подведи. Говори всё, как в жалобе написал, а не то вновь пытать тебя начнут. Больно пытать.

— Помню я ту жалобу. Не упаду в грязь лицом.

Скоро к караульной избе подкатились сани, и Дениса с Варварой повезли в Козлов. Там возле собора Покрова Пресвятой Богородицы уже стояли жалобщики. Ждали, когда прибудет московский дьяк. Однако он не спешил: с утра его потчевал Биркин. Теми же постными яствами, что и тамбовский воевода.

— Как же я супротив царёва наказа пойду? — риторически спрашивал его Ларионов. — Погляди на своего Быкова! Ежели по храбрости да по воинской удали о нём судить, то он витязь витязем, а вот ежели по ухваткам — то колодник колодником. Боборыкин много жалобщиков и свидетелей на него отыскал. Коли и тех, и других вместе свести, то душ сорок получится. Не выгораживай Путилу Борисовича! Радуйся, что тебя самого под суд не отдали.

— Меня? Думного дворянина? — возмутился Биркин.

— Ну, сидишь ты в Боярской думе, и что с того? — вытирая руки о бороду, прыснул Ларионов. — Тебе ж восьмой десяток пошёл. Застал ещё времена тёзки твоего, Ивана Васильевича[2]. Помнишь, как боярские головы с плеч летели? Нынешний царь хоть и добр, но супротив его воли не иди. Государь всё-таки.

— Как же теперь я без Быкова-то? — вздохнул Биркин. — Попробуй найди ещё таких смелых воинов и таких умных начальников. Царю и державе он, опять же, всей душой предан.

— Всё так, — согласился дьяк. — Но сам подумай. Порой благородный человек с благими помыслами может причинить людям больше зла, чем самый отъявленный мерзавец. Вести розыск будем по чести, Иван Васильевич! Тогда, глядишь, и не попадёшь, как кур в ощип.

Поклонившись друг другу, Биркин и Ларионов вышли во двор и сели в повозку. Сани заскользили в сторону проезжих ворот воеводина двора, прошли через них и поехали к собору Покрова Пресвятой Богородицы.

Жалобщиков допрашивали по святой и непорочной заповеди Христовой. В полумраке храма они подходили к иконе Иисуса Пантократора, отвечали на вопросы Ларионова, и необъятный поп Яков протягивал им серебряный крест длиной в пядь. Биркин, насупившись, наблюдал за допросом.

Когда очередь дошла до Дениса, приказной дьяк поинтересовался:

— Значит, подчинённые Путилы Борисовича тебя чуть не убили? Так?

— Так.

— А до того, в Козлове, видел ли ты от Быкова зло, притеснение?

— Нет, — ответил Денис. — Токмо добро. Платил он за работу вовремя. Хлопотал о подённом корме. Супругу мою Варвару спас от позора, когда стрельцы её нашли в сожжённой деревне. Помог нам свадьбу сыграть…

— Получается, Быков — благородный человек?

— Да, благородный и храбрый, — кивнул Денис.

— Почему ж он столько зла тебе причинил? И не токмо тебе…

— О благе града Козлова пёкся. Радел о его безопасности…

Наконец, все жалобщики были опрошены, и в храм вошёл сам Быков.

— Правду ли говорят эти люди? — спросил его дьяк Ларионов. — Помни, Путила Борисович: ежели солжёшь перед образом Господним, то будешь отлучён от святого таинства причастия вплоть до смертного одра.

— Не буду отпираться, — ответил Быков. — Да, мои люди силой заставляли беглецов возвращаться в Козлов. Токмо скажи мне, как бы я крепость защищал, ежели бы уехали из неё оружейники и другие мастера? Что мне тогда пришлось бы делать? Татарам город отдавать?

Ларионов понимающе посмотрел на него.

— Жди суда теперь, Путила Борисович. Воевода Биркин будет его вершить, а я присматривать, чтоб судил по чести. Так твоя судьба и решится.

После допроса Быков не перемолвился даже словечком ни с кем из жалобщиков. С Денисом он всё же встретился взглядом — на одно мгновение, на один удар сердца. В глазах козловского головы не читались ни раздражение, ни гнев. Только горечь. «Едва ли он станет нам мстить», — рассудил Денис.

На выходе из храма бывшего кузнеца посадили в сани и отвезли домой.

— Поешь пшённый кулеш с грибами, — сказала ему Варвара. — Приди в себя, а то ты сам не свой.

— Тебе, язычнице, не понять, — ответил Денис, садясь за стол. — Думаешь, целовать крест — это легко?

— А Быкова ты видел?

— Да. Переглянулся с ним. Он ничего нам не сделает. Молодчиков своих не пришлёт.

— Не зарекайся! Не суди по одному взгляду! — начала охлаждать его уверенность жена. — Поел? Теперь ложись и выспись.

Утром, как только они встали, в караульную избу вошёл Василий.

— Суд сразу после Пасхи намечен, — с порога сказал он. — Две недели осталось ждать. Чую, Быков скоро слетит с седла.

— Вот радость-то! — хмыкнул Денис.

— Вижу, не шибко ты счастлив, но есть у меня и ещё одна новость. Она-то тебя точно порадует, — сказал Поротая Ноздря. — Нас Бестужев отпустил аж на пять дней. За мёдом ещё разок съездим, пока дороги не развезло и разлив не начался. Поставим кадки здесь, в избе, а продадим перед Пасхой, когда цена вырастет. Покатимся, вестимо, по лесу. Там снег ещё лежит, а на реке уже закраины. Не заедешь.

— Куда направимся? — спросил Денис.

— В Вирь-атю, — вмешалась в их разговор Варвара. — Поглядеть бы, как там ныне.

— И бортей окрест много, опять же, — поддержал её муж. — Найдём мёд.

— Сызнова хочу жертву принести, — сказала Варвара. — У мельничного омута. Там Ведь-ава меня услышит.

— Не выйдет, — покачал головой Поротая Ноздря. — Весна, однако.

— Посмотрим на месте, — сказал Денис. — Едем туда, Василий.

— Далековато, конечно, — ответил тот. — Ежели затемно выедем, будем на месте лишь к полудню. Может, чуть раньше успеем… но одним днём никак не обернёмся.

— Неужто дед Офтай не приютит на ночь? — засмеялась Варвара.

— Ну, коли вы так решили… — пожал плечами Василий.

Сани тронулись на рассвете. Когда они миновали Водяные ворота Тамбова, Варвара упросила Василия остановиться на берегу Цны и долго вглядывалась в её ледяной покров. Он уже пучился горбами, а между его краем и урезом берега плескалась вода.

— Закраины в человеческий рост, — сказал ей Василий. — Никак ты туда не зайдёшь.

— А ежели бревно положить? — не унималась Варвара.

— Не ходи на лёд. Он уже рыхлый. Не заметишь, как провалишься. Поехали! Чего время терять?

Санный след до Вирь-ати был плотно утрамбован. Шёл он то по лесу, то по полям, с которых только-только начал сходить снег. Солнечный свет, отражаясь от утреннего наста, слепил глаза. Как и рассчитывал Василий, повозка добралась до деревни к полудню. Сожжённых домов там уже не было видно: местные жители очистили пожарище от обугленных брёвен и возвели новые срубы.

Сани остановились возле избы Офтая. Варвара соскочила на снег и, пройдя через заваленный котлами, треногами и прочей ритуальной утварью двор, постучала в дверь.

— Толганя! — радостно воскликнул старик. — Иди в избу, красавица!

Он обнял подошедшую к нему Варвару.

— Зови гостей в дом. А кто это с вами? — спросил инь-атя, указав на Василия.

— Моего мужа начальник и товарищ по торговым делам. Василием его зовут, — ответила Варвара.

— Опять христианин… — поджал губы Офтай.

— А кем же ещё быть русскому стрельцу, по-твоему? — засмеялась Варвара.

— Входите, входите! В избе поговорим, — сказал старик. — Я как раз с утра пачат напёк.

Он поставил перед гостями пшённые блины и горшочек с мёдом.

— Значит, ты теперь стрелецкая жена? — обратился он к Варваре. — А я-то думал, вернёшься сюда и оз-авой станешь.

— Многие люди тут настроены против меня. Дом наш сожгли…

— Возмутились они, когда ты Кафтася убила… но сейчас тоскуют по тебе. Простили давно уже.

— Значит, не нашли вы оз-аву?

— На керемети Нуянза поёт, да только боги её не слышат. Случись засуха или наводнение, как к ним обращаться? А ежели ясак увеличат, кто нас защитит? Отвернулись боги от деревни. Даже Мекше-ава, и та нас забыла.

— Выходит, вы ясак белому оцзору теперь платите?

— Как же иначе? Рузы нашли нас, переписали… — вздохнул Офтай. — И сразу же податями обложили. У царёвой казны брюхо бездонное. Давай-давай, а давать нечего.

Варвара намазала мёдом три блина — себе, Денису и Василию.

— Добрый медок! — сказала она. — Почему ж говоришь, что Мекше-ава от вас отвернулась?

Выражение лица деревенского старосты внезапно стало раздражённым и угрюмым.

— Не стало у нас мёда, — ответил он. — Попотчевать тебя он всегда найдётся, а вот на продажу его нет. Ни в Вирь-ате, ни в соседних деревнях.

— Что же так, Офтай?

— Саранча налетела, вот и не стало бортей. Двуногая саранча.

— Неужели татары?

— Если бы… Рузы! Казаки из Шацка. Порубили бортевые липы, раскололи нешкопари, забрали мёд и уехали.

— Рузы? Сторожевые казаки? Быть того не может!

— Может, Толганя!

— А вы жаловались?

— Кому? Рузам на рузов? — желчно засмеялся Офтай. — Казаки хуже татар и ногайцев оказались. Те борти не грабили, только девок в полон забирали. Хочешь, поезжай да сама посмотри. Увидишь много срубленных лип. И, здесь, и в окрестных угожьях тоже. По Челновой вплоть до Лашмы-реки.

— Там моя Лайме стояла. В устье Лашмы как раз… — вздохнула Варвара.

— Вот что Офтай говорит, — она перевела взгляд на Поротую Ноздрю. — Тут грабёж учинили казаки из Шацка. Колоды разбили, липы порубили, мёд собрали и увезли.

Глаза у Василия расширились, взгляд забегал быстрее обычного. Варвара поняла, что он обдумывает, как поступить.

— Посмотреть бы борти, — наконец, сказал Поротая Ноздря. — Доложу в Тонбов.

— Покажешь дорогу? — спросила Варвара Офтая. — Стрелецкий пятидесятник остановит грабёж.

— Как? — рассмеялся инь-атя. — Приведёт стрельцов, и они разграбят то, что уцелело?

— Не доверяет он вам, — шепнула Варвара Поротой Ноздре.

— Скажи ему, что с осени тут за порядок отвечает тонбовский воевода, — ответил Василий. — Тати из Шацка убыток царёвой казне нанесли. Боборыкин такое не потерпит, отвадит их мёд воровать. При Иване-царе за поруб бортей головы отсекали. Ныне времена не такие лютые, но мало казакам не покажется. Пусть дед садится в наши сани и везёт меня к порубленным деревьям.

Варвара перевела Офтаю его слова. Тот, хоть и с выражением недоверия на лице, оделся и пошёл к повозке.

Конь медленно двинулся по угожью, обходя стволы корабельных сосен и кусты орешника. Вскоре бор сменился лиственным редколесьем.

— Вага! Ватт![3] — крикнул Офтай.

— Вот оно, разорённое угожье! — сказала Варвара мужу и Василию.

Те соскочили с саней и начали рассматривать бортные липы. В стволах зияли длинные прямоугольные дупла: должеи были выбиты и не вставлены назад. Внутри ещё оставались куски сот. Рядом с деревьями валялись разбитые колоды-нешкопари.

— Вага! — печально повторил Офтай.

— Пускай в Тонбов приезжает, — сказал Варваре Поротая Ноздря. — И двух свидетелей берёт. Бестужев примет челобитную.

— С чего это стрелецкий голова станет говорить с крестьянами? — ухмыльнулась Варвара.

— Станет! — ответил Поротая Ноздря. — Здесь же ж ясашные земли. Боборыкин следит за тем, чтоб казне с них был доход. Пусть бортники приезжают. Сначала ко мне: я помогу составить жалобу. Потом в съезжую избу.

Варвара повернулась к инь-ате.

— Бери ещё двух бортников и вези их в Тонбов. Веди к Василию Поротой Ноздре. Запомнишь? Он к начальству вас отведёт.

— Ага, бояре нас выслушают! — расхохотался дед.

— Выслушают, — веско сказала Варвара. — Они головой отвечают за порядок на этих землях.

— Добро! — улыбнулся ей инь-атя. — Тебе поверю, Толганя!

Когда сани вернулись к дому Офтая, начало темнеть. Старик вставил лучинки в светцы, бросил дрова в печь и поставил на стол кувшин с хлебным вином.

— Нам нельзя, — отрезал Денис. — Великий пост в разгаре.

Варвара перевела его слова Офтаю, и тот сочувственно поглядел на гостей.

— Но ты-то хоть, Толганя, можешь выпить? — полюбопытствовал он.

— Тоже крест ношу, — с грустью и раздражением ответила она. — Хлебное вино пить не буду. Разве что позу.

Инь-атя принёс из сеней свекольную брагу и корцы.

— Мёд здесь важнее хлеба. Неужели вправду бояре нам помогут? — недоверчиво спросил он Варвару.

— Будем надеяться.

— Одно зло от них. С тех пор, как рузы нас нашли, — вздохнул Офтай. — Разные незваные гости сюда повадились. Не только казаки. Как-то конные стрельцы нагрянули. Спрашивали высокого мужика с кудрями чёрными, глазами карими, носом прямым и бородой комлем…

— Мужа моего? — забеспокоилась Варвара.

— Похоже, его.

— А давно?

— Месяц назад. Может, чуть больше. Из Козлова они прискакали, покрутились тут и были таковы.

Варвара встрепенулась, повернулась к Денису и сказала по-русски:

— Вишь, Денясь, что дед-то говорит? Давеча были тут стрельцы из Козлова. Тебя искали. Люди Быкова, видать.

— Выходит, вовремя мы отсюда уехали. Чего ж они хотели от меня? — задумался Денис.

— Кто знает… — пожала плечами Варвара.

— Боборыкин как раз тогда потерпевших и свидетелей искал, — вклинился в их разговор Василий. — Видно, Быков тоже отправил своих людей на поиски. Чтоб опередили тонбовского воеводу.

— Они ж и в Тонбов могут нагрянуть, — со страхом прошептала Варвара.

— Скажу об этом Бестужеву, — обнадёжил её Василий. — Он стрельцам отец и придумает, как избавить тебя от напасти. Может, охрану подле караульной избы выставит.

— Дай-то Бог! — с сомнением в голосе буркнул Денис.

— В Тонбов нам так и так ехать, — сказал Василий, поднимая корец с брагой. — Понадеемся на Бога. И на твоих богов тоже, Толга.

Варвара умоляюще посмотрела на него.

— Жертву б надо принести… — сказала она и тут же по-мокшански попросила Офтая:

— Ты же знаешь, что меня слышат боги. Вознесу им хвалу. Попрошу, чтоб они не отворачивались от деревни. Спою Оз-мору у вас на керемети. Найди мне двух барашков.

— Спасибо, Толганя… но завтра ты не сумеешь восхвалить богов. Вода в Челновой ещё не очистилась. Лодки не проплывут к священной поляне. У мельничного омута ты тоже не сможешь принести жертву: лёд там уже непрочен, он не выдержит и собаку. Приезжай ко Дню очищения срубов, а сейчас ложись и выспись. Тебя ждёт неблизкий путь.

В Тамбов сани покатились на рассвете, и к полудню были уже возле караульной избы.

— Сегодня же поговорю с Бестужевым, — пообещал Поротая Ноздря. — Он что-нибудь придумает.

-

[1]Благовещение Пресвятой Богородицы в 1637 году — 25 марта по старому стилю (4 апреля по новому).

[2] На момент смерти Ивана Грозного Ивану Васильевичу Биркину было 16 лет.

[3]Вага (мокш.) — вот. Ватт! (мокш.) — смотри.