Арийский простор

Часть вторая: С р е д и ч у ж и х

Г л а в а п е р в а я

Такем проснулся в липком поту — проклятая душная, влажная жара, так не похожая на привычный сухой зной, но лучше пусть она, чем мертвящий холод здешней зимы. Ему опять приснилась родина — прекрасная страна, омываемая Великим Хапи, что величаво несет свои мутные воды к Зеленому Морю Уадж — Уру. Местные роме называют её Та — Мери — земля возлюбленная, или Та — Кеми — чёрная земля, по цвету плодородного ила, ежегодного подарка божественной реки, отличного от красного цвета безжизненной пустыни, чьё дыхание убивает живое на Восходе и Закате.

Закрыл глаза, вспоминая подробности видения…

Во сне ему опять было десять лет, ещё живы отец и мама, а он с ручным камышовым котом Уром и собственноручно вытесанным бумерангом охотился на длинноногих цапель и пестрых уток среди высоких зарослей папируса. Над застывшей рекой поднималась туманная дымка, плеснула хвостом крупная рыба и по зеленоватой воде разошлись круги, раскачивая голубые кувшинки лотосов. Ур повел ушами и заинтересованно уставился в ближний распадок … Раздался резкий противный рев… Откуда здесь ослы?

Мужчина поднялся мощным рывком без помощи рук, потянувшись всем мускулистым, влажно блестевшим телом; на правом предплечье, как живой, дернулся татуированный скорпион.

За оградой усадьбы продолжал надрывно орать ишак. Пора собираться и начинать гонять парней. Задумался о сне, глупо сожалеть о давно минувшем детстве, тем более, что оно у него было не сладким.

Местные дикари зовут его Такем, именем, полученным ещё после первого побега, когда тщетно пробовал объяснить, откуда он родом. И теперь он носит имя страны, в которую нет возврата. И не потому, что до неё долгие месяцы, если не годы пути, потомственного воина на родине ждут только презрение и мучительная смерть.

Но и после смерти ему не будет избавления, без правильно проведенных обрядов душе не попасть на суд Осириса и не обрести покой на блаженных полях Иалу.

Его семья происходила из окрестностей древней столицы Инбу-Хеджа (Белых Стен), из старого воинского рода. Предок даже был правителем септа (области) до вторжения безжалостных дикарей, столетие назад песчаным ураганом обрушившихся на их земли. Та — Кеми тогда переживала не лучшие времена, в очередной раз после смуты распавшись на враждующие части.

Исполнилось древнее пророчество мага Неферти: «Молчание это зло! Моё сердце содрогается, но я скажу, что вижу… Плачь царь, о стране из которой произошел. Она погибнет без остатка … всё добро исчезнет, будут опустошать, что найдут. Люди станут подобны птицам, ищущим падаль. Будут смеяться над страданиями и не станут оплакивать умерших. И свершится то, чего никогда не было… Я покажу тебе сына врагом, и брата недругом, и человека, убивающего своего отца. Придут враги с востока, спустятся азиаты в Та — Кеми. Все уста будут молить «Пожалей меня». И будет жить человек, пока сгибает свою спину».

Ополчение разбежалось, а сплоченные отряды воинов отдельных септов ничего не могли противопоставить новой для них тактике врагов, безнаказанно расстреливающих их боевые порядки с легких повозок, запряженных быстроногими лошадьми из дальнобойных составных луков.

Город был взят после осады и разграблен, казавшиеся несокрушимыми статуи великих богов и пер-онов из гранита и доставленного издалека диорита, были разбиты в щебень или увезены в новую столицу захватчиков в восточной дельте Хапи.

Семье пришлось бежать на юг, утратив большую часть богатства и влияния. Детство Такема было жестким и горьким, как черствый кусок лепешки, смоченный слезами в то утро, когда умерла мама. Сыну наложницы-ливийки, рано познавшему неприязнь законных детей и жен отца, отличавшемуся от соседских мальчишек светлыми материнскими глазами, ему приходилось много драться. А поскольку это обычно случалось в одиночку против толпы, его часто жестоко били.

Особенно тяжело пришлось после гибели отца. Но в наследство от него он получил неукротимый нрав с постоянной готовностью вступить в бой, и от парня вскоре отстали.

Друг отца — десятник Сенмут отвел его к «мер — себаиту» — начальнику учебного лагеря и тут его, столь редкая для мирных обитателей речной долины, воинственная ярость нашла достойное применение.

Очень быстро он становится хорошим лучником и превосходным бойцом на палках. В школе были отличные учителя по борьбе и различным видам оружия, но именно обучение палочному бою достигло там особого мастерства. Поначалу подростки упражнялись, молотя друг друга связками папируса, со временем их учили драться на шестах (подобие копья) и коротких дубинках (палицы). В тренировочном бою разрешалось бить соперника головой, локтями и ногами. Головы защищали кожаные шлемы, левые руки — наручи из скрепленных стеблей тростника, специальная защита была и для паха.

Старый мастер Бадру сразу же выделил его среди толпы сверстников и занимался отдельно с ещё тремя способными мальчишками, но и в этой группе он был лучшим. Особенно ему удавался бой двумя короткими палками.

Между лагерями-себаитами часто устраивали соревнования, приходилось в них отстаивать честь своей школы и Такему. Теперь он и сам так себя называл, оставив в безвозвратном прошлом свои настоящие имена — внешнее и тайное, что шепнула на ушко мать.

Наилучшей считалась уасетская школа, где обучались дети столичных аристократов — не им чета, основной упор там делали на подготовку колесничных бойцов; правители верховий Хапи тайно разводили лошадей и готовили ударный кулак, что сломит мощь варваров.

Но и здесь на палках ему не было равных, в финале пришлось драться с сыном знатного вельможи.

Условия этого боя трудно назвать справедливыми, его сопернику выдали более длинную дубинку, и защита для тела у него была надежная, легкая и хорошо подогнанная. Он же выглядел полевым чучелом по сравнению со столичным красавчиком, но эта несправедливость только добавила ему злости — его соперника пришлось уносить на руках с игровой площадки.

Такой успех мог дорого обойтись победителю, но по счастью вельможа повел себя достойно и Такема с несколькими лучшими участниками перевели в дворцовую гвардию.

На царской барке их привезли в столичный Уасет — город скипетра красноглазого бога Сета, средоточие его власти и силы. Простые роме называли его Ниут-ресет — Южный город, в нем находилась резиденция правителей Верхнего Та — Кеми, а неподалеку, на левом берегу в Стране Мертвых — высились устремленные в небо рукотворные горы-гробницы древних повелителей страны.

Он тогда удивился, что местные жители почитали не Сета, а триаду других богов — Амона — Ра — незримого для простых смертных бога ночного неба; его жену, богиню-мать Мут и их сына, бога луны Хонсу — «прекрасного в своей милости целителя». Их рядом стоящие храмы были самыми большими в городе.

Знакомый жрец объяснил ему потом, что прежний защитник Солнца и победитель чудовищного змея, порожденного Тьмой, воин и повелитель Сет теперь больше покровительствует вторгшимся с востока азиатам — «аму». Иначе как объяснить победы этих кочевников, захвативших и уже почти столетие удерживающих половину страны, с чудовищной жестокостью подавляя восстания.

Нынешний правитель Чёрной земли Секененра уже не обладал могуществом прежних пер-онов — «Великих Домов, находящихся на небе, освещающих своим сиянием» — таков был официальный титул царей земли.

Утратив половину владений, его предшественникам приходилось платить унизительную дань дикарям с востока. Но трудные времена порождают сильных людей, именно таким и был его господин.

Стремительный и яростный воин, он презирал внешние почести и паразитов, обступивших трон, приближая к себе людей дела, прежде всего таких же отважных, как он сам, бойцов.

Готовясь освобождать родину, он в походах крепил и сплачивал войско, достойное бросить вызов непобедимым прежде старым врагам. Земля тряслась от тяжелой поступи его пехоты и грохота копыт сотен колесниц.

Пришлось повоевать и Такему, в набеге на южных кушитов, когда они на барках поднимались к порогам, он принес начальнику своего отряда пять отрубленных вражеских рук, получил за это «золото похвалы» и должность десятника.

Когда в следующем походе, раздвигая широкими плечами ряды вражеского войска, появился огромный чернокожий нубиец и, размахивая копьем, стал вызывать смельчаков на поединок, он вышел против него с двумя простыми палками, переломал гиганту руки и прикончил его же собственным оружием.

За это Великий Дом, анх уда снеб (жизнь, здоровье, сила) включил его в число личных телохранителей — «людей свиты». Тогда же получил и приметную татуировку.

Большая война началась, когда хэка-хасут (правитель чужаков) Апопи в безграничной наглости прислал его господину послание, в котором выказал недовольство тем, что бегемоты, живущие в болотах под Уасетом, своими воплями мешают ему спать в столице Хат-Уарит, расположенной в восточной дельте. Это на расстоянии двухнедельного плавания по течению!

Понятно было, что война неизбежна и Секененра объявил сбор войска.

Вся жизнь Та-Кеми неразрывно связана с великой рекой, да что там, Хапи — это и есть жизнь.

Новый год начинался с появления сияющей утренней звезды Сотис (Сириус), что освещает землю до появления солнца. Священная звезда знаменует начало разлива и первого сезона года — Ахета (Наводнения), когда оживает измученная засухой земля. Могучий потоп с верховий обновляет и еле текущий Хапи, вода которого напоминает по цвету кровь от наносов красного песка безжизненной пустыни, и он разливается на всю ширь по долине, являя собой безбрежное море, с торчащими то тут, то там селениями на насыпях.

Вместе с водой возвращается и жизнь, буйной зеленью пробивается она на побережье, распускается цветами, многоголосыми стаями птиц и несчетными рыбьими косяками кипят ею заросли тростника и папируса.

Спустя три смены луны наступает Перет (Рост) — сезон работ, вода начинает спадать, Хапи возвращается в своё русло, а долина реки заполняется суетящимися «нейджесами» — маленькими людьми, целыми днями гнущими спины на полях — отводящими воду в каналы, пашущими на бычьих упряжках или машущих мотыгами, спеша обработать и засеять удобренную илом землю до наступления засухи.

Дочерна обожженные солнцем, низкорослые и худые из-за нехватки в рационе мяса, они часто полностью голые и по колено в черной грязи — да, тяжела и неприглядна доля простого человека.

И нет возможности её избежать — за пределами узкой долины и на Восходе и на Закате ждет только мучительная смерть от безжалостного солнца пустыни или клыков хищников. Север же и Юг страны сторожат крепости с многочисленными гарнизонами. Конечно, опытный человек сумеет пробраться между дозорами, но тогда его встретят людоеды юга или людоловы севера.

Нейджесов не берут и в армию, пер-оны давно уже не собирают народное ополчение, старосты деревень распределяют подросших детей, решая их судьбы, отбирая наиболее рослых и крепких в войско, остальных — на работу в полях.

Семьи побогаче отдавали сыновей в школы писцов — осваивать сложное ремесло, сулящее в будущем почет, уважение и безбедную жизнь чиновника.

Именно в сезон Перета и собирали Дома Оружия по приказу пер-она войска верхних септов.

По едва просохшим дорогам громыхали отряды колесниц, шагали стройными колонами пехотинцы, спешили на Север, к месту сбора, маршируя мимо тростниковых хижин обмазанных глиной прибрежных селений или домов с плоскими крышами сложенных из высушенных иловых кирпичей.

В отличие от беспорядочных толп дикарей, роме знали построения в шеренги и имели единое вооружение, их ударные отряды давно уже сменили камень на разящую бронзу.

Такем наблюдал их движение, стоя на вершине холма за своим господином, Великий Дом Секененра Таа-кен (Победоносный) был в простой дорожной одежде, лишь головной убор и накидка в царских цветах — сине-жёлтых клетках, отличали пер-она от окружающих вельмож и командиров корпусов. Его сильное, с резкими чертами гладко выбритое лицо выражало недовольство — многие отряды ещё не прибыли. Телохранителей к месту сбора доставили на царских колесницах, последнее время Такем осваивал трудное искусство стрелять из лука с этих движущихся боевых повозок.

Этот день, а точнее ночь, врезался в мельчайших подробностях в память Такема на всю жизнь.

В небе висела полная луна, отбрасывая сияющую дорожку на Хапи, ночь была тепла, воздух, несмотря на близость реки, тяжел и неподвижен. Господину не спалось, и он решил лично осмотреть место грядущей битвы, одевшись, как простой копейщик и взяв в сопровождение его десяток из личной охраны. Такем решил возглавить боевое охранение, прихватив в подмогу самого сильного по телесной мощи бойца — светлокожего ливийца Ребу. Шли налегке, оставив в лагере длинные копья и обтянутые кожей бегемота щиты с круглым смотровым отверстием в верхней части.

Далеко оторвавшись от основной группы, они продвигались в сторону, где накануне заметили дымы вражеских лагерей. Десятник решил отличиться перед лицом пер-она и вызвался взять пленного. Стараясь не шуметь, они осторожно пробирались вдоль прибрежных зарослей устремленных в небо на два человеческих роста метелок папируса. В тех кипела своя жизнь — плескалась кормящаяся в прибрежном иле рыба, приглушенно пискнула какая-то птаха, попавшая в когти хищника. На противоположном берегу слышался раскатистый рёв льва.

Внезапно из дальнего тростника, отчаянно хлопая крыльями, резко рванула вверх вспугнутая птица. Воины тут же присели, укрывшись за кустами.

Впереди послышалось тихое чавканье раскисшей почвы.

Реба повернул к командиру выразительное лицо с короткой бородкой и волосами, заплетенными во множество косичек, в сиянии луны были ясно видны даже его многочисленные татуировки на руках.

Сам Такем предпочитал брить голову, сейчас на ней был шерстяной шлем, похожий на парик.

На тропинке показались две темные, такие же настороженные, фигуры; блеснули в лунном свете наконечники на коротких то ли копьях, то ли дротиках.

Такем плавно достал уже снаряженный лук, мгновенно вытащив из колчана стрелу, показал ливийцу рукой на первого: незнакомцы, что-то почуяв, остановились.

Тогда десятник резко поднялся, одновременно выпуская стрелу, шедший вторым воин повалился, поймав её своим горлом. Ребу резко ломанулся вперед, на ходу уворачиваясь от брошенного дротика. В прыжке он повалил незнакомца, вдавливая того во влажную землю и не давая выхватить нож. Чужак не сдавался и даже сумел перевернуть могучего ливийца, оказавшись сверху. Но тут подоспевший Такем оглушил его, ударив по затылку короткой дубинкой.

Прихватив с первого тела бронзовый кинжал и отрезав у него кисть правой руки, связали пленного, заодно заткнув рот и, приведя в сознание двумя крепкими оплеухами, погнали к своим.

Идущий сзади Такем, неся в руке трофейный дротик, рассматривал широкую спину чужака и гадал, кого же они захватили. Высокий и жилистый, в длинной шерстяной одежде, какую по доброй воле не надел бы ни один житель Страны, судя по добротному оружию и веревках на поясах, чужаки такие же людоловы, как и они. Кровь из разбитого носа пленного залила повязку, стянувшую рот и кучерявую бороду.

Прошагав несколько перестрелов, услышали звуки яростного боя и чужие, гортанные команды; узнав знакомый голос, Такем забыв о пленном, бросился вперед, обгоняя громоздкого Ребу.

Вырвавшись из зарослей и поднявшись на глинистый холм, увидел страшную картину — в лунном свете кипела стремительная схватка, половина его людей уже была убита, а господин в одиночку отбивался сразу от трех чужаков бронзовым мечом-копешем, прикрываясь утыканным стрелами щитом. Метнув в чужую спину дротик, в отчаянном прыжке кинулся вниз ему на помощь и сразу же понял, что не успевает.

В искаженное яростью лицо господина слева врезалась азиатская секира, дробя зубы и рассекая нижнюю челюсть, падающее тело настиг удар другого топора, глубоко разрубившего череп; услышал сзади страшный рёв Ребу, и сознание померкло от внезапного удара по голове.

Очнулся под утро, от мерного раскачивания, его, как какую-нибудь антилопу, несли на охотничьей слеге, один глаз не открывался, слипшийся от крови. Похоже, шлем спас ему никчемную, после гибели господина, жизнь.

В лагере пленника, не отвязывая, бросили на каменистую почву. Мимо с грохотом пронеслись несколько колесниц. Подошел голый по пояс мужик в кожаных штанах с густо поросшей шерстью грудью и животом, даже на расстоянии пяти локтей от него разило вонючим потом. Такема развязав, поставили напротив, он, покачиваясь, с трудом удерживал равновесие, после недавнего удара тошнило, и кружилась голова. Мужик, ни слова не говоря, для начала пнул ему грязным сапогом в живот, повалив на землю — десятника вырвало густой желчью. А потом, что-то пролаял резким голосом, Такем ничего не понял, его не обучали их собачьему языку.

Подошел ещё один человек, по виду роме.

— Кто ты, назови своё имя. Отвечай, животное.

Такем молчал, эти дикари случайно, не узнав, походя, убили Великого Дома, и от него они не выведают эту тайну. Его опять сбили с ног, а потом долго пинали ногами, но лениво, без желания убить. Голову Такем прикрывал руками, и ему сломали, или повредили несколько ребер, пока сознание вновь не покинуло тело, а затем бросили в загон к таким же, как он пленным. Потом пригнали ещё людей, очнувшись, десятник оставшимся глазом высматривал среди них своих воинов, но тщетно. Мучила мысль, как его люди угодили в засаду и что это были за нападавшие, сумевшие, пусть и в большинстве, но так быстро расправится с отборными телохранителями пер-она? Хотя после смерти господина это уже не важно, его наверняка считают если и не предателем, то виновным в его гибели. Из рассказов пленных узнал, что разгрома роме не было, хоть их и изрядно потрепали. Войско возглавил брат господина Камос.

Раны вскоре зажили на нем, как на собаке, открылся и, как он думал, потерянный глаз. Кормили их какими то отбросами, за которые ещё и приходилось драться. Вначале хотелось просто сдохнуть, но жажда жизни оказалась сильнее. Он воин, и должен продать свою шкуру подороже.

Окружающие же мужчины вели себя и выглядели как потерянные овцы и как овец их погнали по каменистой дороге на север, в столицу захватчиков, что располагалась в поросшей зеленью дельте, образованной распадающимся на множество рукавов Хапи, недалеко от побережья Зеленого Моря.

Мельком ему удалось увидеть его бесконечную ширь и сверкающие на солнце волны, только не зеленые, а похожие по цвету на вино, которое ему довелось пить во времена недолгой жизни при дворце. Проведя через огромный город, овеваемый приносящим прохладу северным ветром, их погнали дальше на восток, по слухам в медные копи или каменные карьеры, откуда нет возврата.

Разглядев встречную вереницу измученных, похожих на тени, заморенных людей, загнанных отупляющим трудом в скотское состояние, задумал побег.

Добыв обрывок веревки, он ночью задушил охранника и, прихватив его копье, бежал в пустыню, ни на что не надеясь, кроме как на возможность умереть не бесправным скотом, а свободным человеком. И он шагал по раскаленному песку навстречу восходящему солнцу день и ночь, и ещё день, шагал, пока хватало сил. А потом упал, ибо они закончились, и приготовился умереть, без сожаления принимая смерть как закономерную расплату.

Спасли его караванщики, случайно наткнувшиеся на обожженное безжалостным светилом тело, точнее седобородый тамкар, заинтересовавшийся беспомощным человеком. Наткнувшийся на него погонщик, хотел просто забрать копьё с бронзовым наконечником — кому нужен беспомощный бродяга, чтобы тратить на него драгоценную в пустыне воду, а тем более тащить много переходов на себе. Не товар же с ишаков сбрасывать?

Но рука полудохлого намертво вцепилась в древко, не беда, погонщик уже приноровился выбить копьё ногой, а если не выйдет то и отрезать большой палец, бронзовый наконечник ценная вещь. Но купец подошел поближе и запретил это делать; он напоил человека и два перехода, пока тот не оклемался, вез на своём муле, шагая рядом и придерживая бедолагу, чтобы не упал.

Дальнейшие события подтвердили прозорливую мудрость старца, когда на них напали пустынные бродяги, спасенный безоружным (копьё у него всё таки забрали) бросился на них, на бегу уворачиваясь от стрел, пущенных из слабых луков, голыми руками отобрал копьё и прикончил трех разбойников, пока остальные не разбежались. Так он пристал к охране каравана, а со временем и возглавил её.

Спасший его тамкар оказался из большого торгового города Ашшура, что на реке Идиглат (Тигр), чьи выселки разбросаны на многих караванных дорогах. Древний город носил грозное имя бога охоты, а затем и войны, и населяли его сильные люди, привыкшие столетиями отражать вторжения из степей и с гор. Как и их южные соседи из Баб-Илу («Ворота Бога» — Вавилон) — крупнейшего перекрестка торговых путей, они говорили на диалектах аккадского языка. Но в отличие от торгашей юга большинство ашшурцев не оставили кочевой, пастуший образ жизни своих предков. Со временем Такем освоил их сложный язык и сопровождал нового хозяина по его торговым делам. Звали того Алад — Уцур, большая часть жизни тамкара — агента крупных торговых домов проходила в дорогах, но в Ашшуре у него была своя крыша над головой. Двухэтажный дом хозяина располагался неподалеку от зубчатой городской стены, сложенной из желтого кирпича, но был обширным и Такему даже выделили в нем отдельную каморку без окон, сразу же за входной дверью, выкрашенной в красный цвет, чтобы отпугивать злых духов.

Земля за городской стеной дорога, но в доме был небольшой внутренний дворик со своим колодцем (большая редкость), с очагом для готовки и цилиндрическим тинуру (тандыром) для выпечки лепешек. Нашлось там место и розовым кустам, и трем, дающим тень, пальмам.

Обстановка в доме считалась богатой, конечно не Такему, видавшему роскошь царских дворцов, но и для него она не была убогой. Деревянная кровать стояла только у хозяина, правда на красивых ножках в виде львиных голов и с медными вставками. Имелось у него и кресло с подлокотниками и пара деревянных сундуков. Дерево в безлесном Междуречье было ещё большей редкостью, чем в Та-Кеми. Кровати и двери передавали по наследству, как величайшую ценность. Табуретки и встроенные скамейки делали из глины или тростника. Сам Такем спал на утолщении из утрамбованной глины, постелив на него циновку. Жарким летом, он, как и многие предпочитал ночевать на крыше. Жара стояла большую часть года, лишь поздней осенью и в начале местной зимы несколько недель лили дожди и громыхали страшные грозы. Спасали от зноя глухие стены дома, лишь под самой крышей оставляли узкие окна, перекрытые решеткой. Свет попадал через открытые внутренние двери, а ночью помещения освещались глиняными лампами с плавающим в кунжутном масле фитилем.

Самым прохладным местом в доме был подвал, рабыня поливала по утрам водой из колодца покрывавшие пол шлифованные керамические плиты; испаряясь, вода освежала воздух. Стены были побелены известью, а в комнате старика ещё и украшены коврами.

Кормили в доме обильно и сытно, с продуктами было хорошо, в стране снимали по два урожая в год.

Еда была простой — ячменная или пшенная каша с кунжутным маслом, вареные бобы или чечевица, лук, чеснок, пшеничные, ещё горячие лепешки из своей печи. В речном краю хватало свежей и вяленой рыбы, ну а по частым здесь религиозным праздникам на стол подавали тушеную баранину и вино.

Не многие имели свой колодец, а перегретая мутная вода в каналах и реке была для питья мало пригодна, поэтому жители города пили много пива — ячменного и приготовленного из фиников. Кстати их, да и других фруктов и овощей, также хватало на столе тамкара. Здесь Такем впервые попробовал незнакомые ему арбузы, дыни и гранаты.

Что удивило, так это то, что в доме была канализация. Нечистоты из двух отхожих мест (один только для хозяев) отводились через выложенную кирпичом траншею с деревянной решеткой на конце, чтобы в дом через неё не пробрались воры. Туда же стекала вода из обмазанной асфальтом керамической ванны. Через систему труб и водостоков нечистоты города и дождевая вода сливались в каналы и реку.

Освоившись, Такем стал чаще гулять по путаному лабиринту теснящихся стен домов, стиснутому городской стеной. С любопытством разглядывал квадратные храмы, сложенные из кирпича-сырца, похожие на зубчатые боевые башни, оседлавшие платформы из утрамбованной глины.

В центре любого крупного города Междуречья высилась гигантская много ступенчатая башня-зиккурат, достигавшая в высоту сотни локтей и напоминавшая гробницы-горы его родины. Её стены часто были окрашены разными цветами, украшены причудливыми барельефами и облицовкой из обожженных, покрытых цветной глазурью кирпичей. Роме не интересовался местными богами, поклоняясь теперь только Маат — богине мирового порядка и справедливости, что воплощает собой Истины ровный свет. Только на справедливость в посмертии ему оставалось уповать.

Но люди, обитавшие в этом месте, Скорпиону были любопытны. В торговом городе они толпились на улицах и площадях, в длинных, до пят, разнообразно окрашенных одеждах, на родине он не видел такого обилия в расцветках, кроме белого, голубого, коричневого и зеленого. Ткани же были в основном из шерсти и хлопка, лён, в отличие от Чёрной Земли, в климате Междуречья плохо рос и одежды из него считались роскошью.

Мужчины были черноволосы, с длинными, часто завитыми бородами, по большей части широкоплечие и плотно скроенные — сильный народ; своими горбоносыми лицами, грозными, слегка навыкате глазами и взглядами исподлобья они напоминали ему быков. Богатые важно расхаживали по улицам в высоких, расшитых головных уборах и опираясь на резные посохи. В отличие от одетых только в рубашки с коротким рукавом простолюдинов, они носили поверх них одеяния из роскошной ткани с разноцветной бахромой и множество украшений — в ушах, на груди и на пальцах. Для уроженца Та — Мери, мужчины которой носили лишь наручные браслеты, это казалось диковатым.

Но его больше интересовали женщины, они разжигали любопытство закрытостью лиц и фигур. На родине девушки отличались более свободными нравами и одеждами, даже не считая дворцовых певиц и танцовщиц, ходивших на пирах в прозрачных сорочках или же только в украшениях на голое тело.

Но и в городах Междуречья хватало доступных женщин — обычных и храмовых проституток «надиту», в отличие от свободных женщин они ходили с непокрытой головой.

Экзотический темнокожий красавец со светлыми глазами вызывал интерес и у замужних дам, они лукаво поглядывали на него раскрашенными очами, полу прикрыв лицо покрывалом.

Но общение с ними могло создать серьёзные проблемы.

Алад-Уцур со смехом рассказывал, как в молодости, когда он по делам был в Баб-Илу, его чуть не утопили в Бурануме (Евфрате), когда застали с чужой женой. По закону прелюбодеев должны были связанными бросить в воду, но, в последний момент ревнивец простил свою молодую красавицу-жену, и любовника тоже пришлось отпустить на волю. Алад-Уцур тогда по- быстрому сбежал из города.

Такем кивал головой, законы в Ашшуре царили жестокие — за многие преступления грозила смерть или увечья. Одну казнь на площади он видел своими глазами — молодую женщину посадили на кол за убийство мужа.

Основной доход хозяину приносила торговля, но не брезговал он и ростовщичеством, ссужая нуждающимся свинец, бывший у горожан средством оплаты, под двадцать процентов годовых.

К удивлению Такема договора заключали письменно, на глиняных таблицах, многие ашшурцы знали грамоту. Были в городах Междуречья и свои школы, причем уже тысячи лет, начиная с таинственных шумеров. Да, дикарями их не назовешь. На родине Скорпиона священные письмена (иероглифы) насчитывали несколько тысяч знаков, и изучение их было великим искусством, сродни магии.

Земля находилась в общественной собственности, неплательщикам долгов приходилось расплачиваться членами своих семей, и мастер палочного боя был при таких расчетах не лишним.

Но основное время они проводили в дорогах — ближних и дальних, в основном на Запад и Восток.

Со временем роме понравилось открывать мир, невообразимо раздвинувший для него свои пределы, во многом отличный от родной, когда то казавшейся огромной долины Хапи; даже реки здесь текли не с юга на север, а наоборот, поначалу это вызывало у него священный трепет, уж не в Страну ли Мертвых он попал.

Такем смирился с новой жизнью, но семьи не заводил, не хотел пускать корни в чужую землю. Деньги тратил на блудниц, нравы в Междуречье, при внешней строгости, царили вольные. Любовь искал в основном в храмах Иштар, там даже женщины из хороших семей могли продавать своё тело без ущерба для чести.

Старик хотел крепче привязать к своей семье понравившегося чужака, и предлагал взять в жены одну из девчонок, которых родителям приходилось отдавать за невыплаченные долги. Закабаление соотечественников в городе не поощрялось и их приходилось проводить в документах через «удочерение» или «замужество». Благо разница в статусах между женой и рабыней была не велика.

— Не понравится, разведешься, у нас это просто — уговаривал его тамкар — говоришь ей «Ты мне не жена» и платишь половину мины (125 грамм серебра).

— А если она мне скажет «Ты мне не муж»?

— Тогда её, связав, кидают в реку. Ещё Хаммурапи написал в своих законах, что если жена сварлива, грубит родителям мужа, не следит за детьми и много болтает, то надлежит её бросить в воду.

Такем смеялся, но заводить семью не спешил.

В веселых кварталах, где рекой лилось пиво и более крепкая сикера, собирался всякий сброд, в том числе и опасный. Пару раз Такема обворовывали, а однажды чуть было не прирезали, поэтому кроме ножа он носил с собой короткую дубинку с бронзовым набалдашником.

Алад- Уцуру боги послали хорошую смерть — дома, на исходе преклонных лет, в окружении многочисленной родни. Женщины причитали над покойником, рвали одежды и царапали щёки, родственники посыпали головы пеплом. Жрецы совершили над ним положенные ритуалы, тело обмыли и умащали благовониями.

Как велит обычай, поутру понесли на кладбище, за городские стены в родовой склеп. Впереди, под заунывный рёв труб и горестные вопли, шли музыканты с плакальщицами, затем родня, влекущая закутанное в саван тело, одетая по случаю траура в не крашенные холщовые балахоны; в конце процессии, среди знакомых умершего, шагал и Такем.

Покойнику помимо еды и питья в многочисленных чашах и кувшинах, оставили его резной посох и личную печать из лазурита, которой он скреплял глиняные документы.

Вскоре уже с сыном хозяина Илутом Скорпион отправился в очередной многомесячный торговый поход — далеко на восток, где в предгорьях добывали драгоценный лазурит, малахит и бирюзу. (Лазурит с гор Бадакшана в Вавилон доставляли за 2500 км.). В опасное путешествие местные купцы собирали многолюдный караван с десятками людей и сотнями ослов. В погонщики — один на десять животных, брали только умеющих обращаться с оружием. Отдельно нанимали и профессиональных бойцов, по большей части лучников, одним из отрядов воинов командовал Такем. В дальний путь ехали не с пустыми руками, во вьюках лежали шерстяные ткани и искусные изделия городских мастеров.

С сильной охраной каравана не рисковали связываться шайки разбойников, а местным владыкам они платили подати, но в начале обратной дороги случилась беда. То ли от происков здешних злых духов, то ли от плохой воды заболели несколько человек, а среди них и Такем. Началось всё с непонятной слабости и отсутствия аппетита, по ночам его трясла лихорадка. Потом на лице и за ушами появились красные пятна, затем сыпь разбежалась по всему телу. От заболевших шарахались товарищи, хуже всего было соседу Такема по палатке, его мучал сухой надрывный кашель и кровавый понос, вскоре его окостеневшее пятнистое тело с загноившимися глазами оставили на обочине дороги на поживу стервятникам.

Потерявшего сознание Такема бросили умирать в нищем селении, где караван остановился на ночевку. Сыну хозяина он никогда не нравился, может, ревновал, Алад-Уцур относился к спасенному, как к сыну и мог вписать его в завещание, или завидовал успеху чужака у женщин.

И опять Такему сказочно повезло, старуха, в чьей хижине его оставили, бросив на прощание обрезок серебра на похороны, выходила больного, не испугавшись заразы. Она переболела ей в детстве и знала, как излечить эту хворь. В горячечном бреду он снова умирал в пустыне, когда ему смачивали обметанные жаром губы или заботливо поправляли голову, он шептал пересохшим ртом «Мама». Несколько дней старуха отпаивала его отварами трав, запрещая расчесывать язвы, чтобы не осталось шрамов, и вскоре Такем пошел на поправку.

Бабка натаскала воды из горного ручья и согрела её в старой корчаге, помогла подняться с вонючей подстилки и вымыть его исхудавшее, в нечистотах, тело.

Когда он, высохший, как скелет, выбрался из полуземлянки наружу, с наслаждением вдыхая свежий ветер, то воспаленными ввалившимися глазами с трудом разглядел убогую деревушку пастухов расположенную в предгорьях. Из имущества у него осталась только одежда, да нож на поясе, который погонщики, срезав его кошель, оставили, опасаясь заразы.

Его спасительница имела две козы, их молоком они и питались, пока мужчина приходил в себя.

Староста деревушки попытался было обратить его в рабство, но Такем быстро отбил у него это желание, показав селянам такую сноровку, что его оставили в покое.

Окрепнув, он бродил по окрестностям, охотясь с помощью самодельных дротиков на горных козлов и сбивая камнями из пращи куропаток-кекликов. О своем мощном составном луке приходилось только с сожалением вспоминать, всё его оружие унесли караванщики.

Когда в селение заехали две колесницы с воинами и те по-хозяйски стали резать одну из коз бедной вдовы, он молчал. Коза не стоит жизни, в своих торговых странствиях и на западе и на востоке он уже видел подобных людей. Наглые, не боящиеся никого и ничего, берущие, что хотят и не терпящие неповиновения, с презрением они относились ко всем, кроме себе подобных.

Похожие на них, только более смуглые и черноволосые твари терзали его родину и убили господина.

Не иначе, как проклятый староста послал чужаков к их жилищу.

Но когда один из возниц, устав слушать причитания старухи, ударил Эву по голове, и она упала, Такем не выдержал и схватился за жердь. Кривоватая деревяшка сломалась об спину этого негодяя, но он успел вырвать из его рук копье. Сразу же крутнув им, сумел отбить одну стрелу, и увернутся от второй, мысленно готовясь к смерти, даже не ослабшим после болезни, а в наилучшей своей прежней форме от стрел долго не напрыгаешься. Светловолосый верзила что-то крикнул своим людям, предостерегающе подняв руку, а потом шагнул ему на встречу, спокойно положив безоружные руки на богатый пояс. Широко улыбаясь, что-то спросил на нескольких языках, а потом и на ломаном аккадском.

— Кто ты?

Эва бросилась к его ногам, упав на колени, стала что-то торопливо объяснять, показывая на него пальцем. Понятно, умоляет не убивать. Светловолосый, выслушав её, кивнул головой, снял с руки тяжелый серебряный браслет и бросил под ноги старухи.

А потом, не боясь копья во враждебной руке, сделал ещё несколько шагов вперёд, внимательно всматриваясь в такие же серые, как у него, глаза на смуглом лице. Такем опустил чужое оружие.

Среди спутников светловолосого оказался человек, неплохо говорящий на аккадском, распространенном языке межплеменного общения на торговых путях.

Так он обрел нового господина и новое место для жизни, ещё дальше на восток от своей родины.

— Птицу видно по полёту, а бойца по воинским ухваткам.

Смеясь, говорил ему на пиру, много дней позже, светловолосый Агней.

— Хорошо, что я сумел разглядеть жемчужное зерно в той навозной куче.

Такем улыбался ему в ответ, но он не стал этим бандитам другом.

Предложение Агнея, он принял от безысходности, хотя ему и понравились весёлая удаль и бесстрашие этого колесничного бойца.

Продолжить безнадежный бой означало погубить не только себя, но ещё и спасшую его Эву.

Поэтому, когда лобастый и кряжистый спутник светловолосого перевел его речь, он решил принять предложение — царек ихнего племени набирал умелых воинов и, как он узнал позже, знающих людей.

Прощаясь со старушкой, мысленно пообещал себе вернуться и забрать, как устроится, с собой свою вторую мать.

Через год он сдержал своё обещание, но не застал её живой.

Староста отвел его к могилке, обложенной камнями, оправдываясь, стал говорить, что она ни в чем не нуждалась, при этом отводя в сторону глаза. Наверняка, он отнял у Эвы браслет, на который эта деревушка могла кормиться целый год. Но ничего уже не изменишь, и Такем не стал забирать в ответ его ничтожную жизнь.

Так он оказался в далеком краю, куда наверняка не забредал не один житель Страны. Даже на ночном небе здесь светили чужие звезды, а ущербная луна напоминала серп, а не рога быка. Малолюдные племена этих дикарей занимали огромные пространства.

Такем не стал для местных другом, хоть и уважал за отвагу и признавал их силу. Ну, так и диким зверям не откажешь в храбрости и в мощи.

Телохранитель тряхнул головой, отгоняя тягостные воспоминания. К нему кланяясь, спешил запыхавшийся старый раб Снулый. Господин поручил ему прислуживать и заодно приглядывать за знатным заложником — сыном того зверя, что переломал ребра и оторвал руку Рагину. Телохранитель наблюдал за поединком среди прочих.

— Что случилось?

— Драка, сваяши.

Такем недовольно поморщился, мальчишки всегда дерутся. Но понял, что то — не так, обычно апатичный Снулый был очень встревожен.

— Где?

— На площадке.

Кивнув головой, зашагал к пустырю, где подростки занимались борьбой и стрельбою из лука, раб семенил следом.

Происходившее там, даже у него поначалу вызвало оторопь, заставив вспомнить свое детство.

Подростки гурьбой избивали рычащего светловолосого мальчишку. Тот с разбитым в кровь лицом остервенело отбивался, падал от ударов, вновь вскакивал и с яростью бросался на толпу нападавших опять, умело работая руками и ногами.

Черноволосый пацан с разбитым носом, вроде сын Рагина, возвращался в драку с выдранным из ограды колом. Такем перехватил его, вырвал из рук деревяшку, отвесив подзатыльник по стриженному в знак траура затылку, отшвырнул в сторону.

— А ну разошлись!

Никакого внимания. Тогда стал раздавать им удары отобранным древком. Это помогло. Подростки торопливо разбегались, подтягивая штаны и испуганно косясь на телохранителя самого Парамы.

Светловолосый лежал в пыли, силы оставили мальчишку. По уже наливавшимся синевой кровоподтёкам на спине и руках, было видно, как сильно ему досталось.

Затем с трудом приподнялся на полусогнутых руках и, взглянув в глаза телохранителя, оскалился красными от крови зубами.

«Да — подумал Такем — этот светловолосый зверёныш точно такой, как я в детстве».

Протянул руку. Тот, мгновение подумав, принял помощь.

Поднял невольно скривившегося от боли пацана, сразу же рядом оказался суетящийся Снулый.

— Отведи его к врачевателю.

«Надо сообщить о случившемся господину», подумал про себя.