Арийский простор

Глава третья

Жеребху в одиночестве сидел за столом, угрюмо повесив голову; резкий и прямой мужчина, приняв решение, он обычно быстро переходил к делам.

Но опыт военачальника предполагает осмотрительность, к тому же за годы он многое перенял у своего брата, которого хотя и считал слабаком, но отнюдь не дурнем, признавая в душе прозвище данное тому народом.

Поэтому план захвата власти нужно было хорошенько обдумать. Между тем Махим понимал, что как раз времени то у него и мало — до прихода ворангов, а там вскоре и Симха подъедет.

Чуял воевода, что и брат его что-то задумал ещё прошлым летом, нельзя ему дать подмоги с востока дождаться.

Чтобы Параму свергнуть необходимо опоры из под него повыбивать. В народе его уважают, купчишки и работный люд за ванаку стоят крепко, но толку от них на поле боя мало. Да и есть у него мысль, как шершней им в портки запустить.

Главная сила решающая всё — это войско. А в нём двоевластие, он, хотя и воевода, да половина бойцов в подчинении Агния. А тот муж простой, что отец жены скажет — то и сделает.

Значит нужно его убирать. Вот только Агний могучий ратоборец и лучник отменный, человек бывалый, тертый, всегда начеку. Взять его не просто, немного найдется равных ему по силе, да и в одиночку он не ходит, усадьба его хорошо охраняется. И во дворце не прищучить, и в городе, там повсюду люди этой пронырливой лисы Виниты. Но есть у него слабость, как и у любого, как не быть.

Агний очень любил охоту на горных баранов, нужно много сил и сноровки, чтобы лазать за ними вверх вниз по крутым склонам. Непросто выследить и завалить именно матерого и осторожного самца с огромными спиралью завитыми рогами. Такая охота требует упорства и выносливости, это тебе не с колесницы в степи по антилопам стрелять. А попутно можно ещё и шкурой барса разжиться.

В юности на стене одного из храмов Дажкента Агний увидел череп такого зверя с исполинскими рогами, если их распрямить, они бы превысили рост мужчины. Его тогда изумило, как бараны могут таскать на голове такую тяжесть. Потом убивая их, убедился, что полые внутри, весят рога не так уж и много.

С того времени и поселилась в его сердце глупая мечта добыть трофей большего размера, или хотя бы такой же. Эту страсть разделял и его побратим Арпад, последние годы они соперничали в их величине, забираясь всё дальше в горы, оставляя колесницы под присмотром возниц в лагере у их подножья.

Вот и в этот день вновь поднимались на обдуваемое холодными ветрами плато; щурясь от солнца, разглядывали громоздящиеся в беспорядке обрывистые скалы, изрезанные ветром и водой, чахлые кусты, вцеплявшиеся корнями в их трещины, вдали сверкали острыми гранями снежные вершины. Внизу, на дне ущелья неумолчно грохотал бурный поток, взлетал каскадами брызг, оставляя густые клочья пены на блестящие влагой лысины валунов.

Из под ног в небо резко рванули, суматошно размахивая крыльями, вспугнутые охотниками сизые горные голуби.

Арпад зачерпнул ладонью кристально чистой воды из ложбинки выбитой сочащимся из трещины в скале ручейком, омыл широкое, раскрасневшееся лицо. Выпрямился, равнодушно озирая местные красоты. Лужайку с частыми выступами выпирающих горбами валунов, поросшую горной осокой, окружали тёмно-серые в черных провалах утесы. На ближнем торчало заброшенное гнездо грифа — неряшливое нагромождение веток, костей горных козлов, плетей травы и черепов песчанок, ветер шевелил рыжую шерсть оставшейся подстилки.

Выкроив время для забавы до сбора ополчения, вот уже вторые сутки мужчины ползали то по охристым, то по серым изломам скал. Много раз, правда, издали, видели мелькающих белыми охвостьями, более светлых самок с мелкими, по-иному загнутыми рожками в сопровождении игривых, прыгучих ягнят. Те любят держаться вместе, большими, иногда даже тысячными стадами; опасаясь хищников, поднимаются повыше пастись на альпийских лугах. Убегая от преследователей, легко прыгают по камням, забираясь на неприступные, казалось бы скалы.

Могучие бараны — другое дело, мало кому по силам такая добыча, хищников они особо не боятся, вот и кормятся более богатыми и сочными травами ближе к предгорьям, пока отдельно от самок, гон у них в конце осени, тогда в горах далеко разносится эхо ударов рогов.

Уже к исходу дня охотники, хвала дэвам, ухватили за хвост птицу Удачу. На фоне голубого неба, четко обрисовался стоящий на ближнем утесе гордый силуэт барана с перекрученными ребристыми рогами. Они любят так долго стоять, красуясь перед наблюдающими самочками.

Внезапно тот резко повернул голову в сторону подкрадывающихся людей, дёрнулось чуткое ухо, широкие ноздри тревожно вздулись.

Натянув мощные луки, друзья почти одновременно отпустили тетиву, оперенье стрел, во избежание споров, у них было разного цвета, у Арпада пёстрое, Агния — белое.

Подобравшись к упавшему рогачу, осмотрели добычу, оба попали в цвета обожженной глины — коричнево-красный бок, повыше тёмной продольной полосы, но стрела светловолосого лучника угодила ближе к сердцу, кивнув лобастой, лысоватой головой Арпад признал поражение. Рога архара были знатной величины, правда, у левого обломан кончик.

Такие не подходят под кубки-ритоны, для тех обычно берут рога быка или козерога-тура. Отварив, размягченную кость очищают внутри скребком, отполировав снаружи, шлифуют войлоком, окантовывая для богачей срез серебром. На праздниках такие ритоны подают уважаемым гостям, а на пиру в честь Посвящения наполненный пивом или вином огромный сосуд служит дополнительным испытанием для юноши, не допив до дна, его нельзя поставить на стол. Но опустошить гигантский закрученный рог горного барана могут разве что боги.

Вспоров светлый живот, вывалили потроха, оголодавшие охотники, стараясь не пачкаться в свежей крови, поели печени. Передав лук побратиму и сняв куртку, Агний, хвалясь силой, кряхтя забросил на плечи и понес тяжелую тушу, весом чуть ли вдвое больше своего.

Сидя в кустах боярышника на склоне у дороги, ведущей в горы, Жеребху рассеяно покусывал стебелек лаванды, наблюдая, как по колючей ветке карабкается вереница рыжих муравьев, в сетке паутины нервно задрожали стряхнутые ими росные капли. Потом снова перевел взгляд на шлях. «Ракшас знает, сколько нам ещё кочумать в засаде».

Подкупленный даса в усадьбе Агния сообщил его людям о выезде господина на охоту. Воевода понимал, что за сутки те точно не управятся, да дальняя дорога, но с четвёртого дня они с Утаром находились в этом приглянувшемся для засады месте с отличным обзором и удобными путями отхода. Костер не разводили, довольствуясь вяленым мясом.

«Если хочешь чтобы что-то хорошо получилось — делай сам». Вот и Махим занимался тем, что не мог поручить никому. Жаль, но Дакши под рукой нет, у него своя задача, пришлось привлечь не столь доверенного человека, в колесничие взял Щуку, и подумав, молодого Рагина. Их с повозками оставили подальше, в соседней лощине.

Всё ещё зоркими глазами разглядел вдалеке медленно приближающиеся колесницы, кивнув Утару, стал снаряжать лук.

Агний умер мгновенно, как накануне красавец архар, гордо стоящий на утесе. Грубый кремневый наконечник, разорвав мощные мышцы груди, пробил сердце богатыря, вторая стрела, оторвав мочку уха, угодила в гнедого жеребца едущей сзади повозки. В наступившей сумятице столкнувшихся колесниц спокойно отошли, но Жеребху вскоре остановился дождаться погони. Нельзя допустить, чтобы преследователи добрались до места стоянки их боевых повозок. Покопавшись в колчане, нашел ещё одну стрелу с каменным наконечником, пусть думают на дарков.

Когда из кустов вырвался растрепанный, потерявший голову от ярости, Арпад с колесничими, пробил ему стрелой бедро.

Всё, теперь можно отходить. Добравшись до колесниц, стянул с предплечья и сунул Утару тяжелый серебряный браслет.

Тот же путь на колесницах оказался гораздо быстрее, специально подкормленные ячменем кони бодро катили повозки, разбрасывая весеннюю грязь.

Поначалу Мертвяк хотел ехать один, но мрачный Жеребху, отрицательно покачал головой.

— От этой встречи слишком много зависит, поедешь на двух колесницах и людей тех же возьмешь.

Мне лишь Утара оставь.

Разбойничьих шаек хорошо вооруженные бойцы не боялись, на своих землях все знали Дакшу, они ехали на запад под видом проверки сторожевых постов. А на территории Базорка для патрульных разъездов у Мертвяка была бронзовая пластина с его личной тамгой.

На подъезде к деревушке на колу всё ещё торчало заледеневшее зимой и ещё окончательно не оттаявшее, изодранное птицами тело старосты, скалясь редкими зубами и пялясь на путников черными провалами выклеванных глаз; недовольно каркнув, в небо поднялся ворон. Жаль не удалось посадить хитрована туда самому, люди Базорка постарались.

Тогда, в начале зимы, после передачи обоза, свиномордый воин в леопардовой шкуре по имени Гарджа расплатился за зерно серебром, Дакша удивился, Жеребху ничего не говорил ему про деньги. Пожав плечами, не развязывая, взял позвякивающий мешочек. Потерявшего сознание Анадуха оставили в селище степняков. Их же, снабдив припасами, перебросили до пограничья на колесницах; скорым воинским шагом пятеро бойцов добрались до одной из усадьб воеводы, где и зазимовали. Жеребху не хотел, чтобы побратим лишний раз мозолил глаза Параме.

Прошлым летом они договорились с Базорком. Махим принимал номинальное ему подчинение при условии помощи в захвате власти, был у воеводы и план незаметно доставить эту подмогу.

Подумав, степной вождь согласился с его замыслом — прислать отборный колесничный отряд, провести который мимо заслонов тайными путями сумеет Дакша — степь велика. Но сделать это не в привычное для вторжения время, а в начале весны, ещё до сбора ополчения. А для этого надо подкормить зимой лошадей этого отряда — вот почему обоз с зерном в конце осени в земли степняков тайно привел Мертвяк.

Не то, что в измученных засухой владениях Базорка не нашлось бы несколько телег с ячменем, но это было дополнительной гарантией серьезности намерений воеводы ишкузи, ну и сохранения тайны, конечно. Базорк не сомневался, что в его ставке найдутся лазутчики Парамы.

Тогда, на обратном пути, Жеребху ещё раз прояснил свои мотивы задумчивому побратиму.

— Даже для пасти Базорка земли ишкузи слишком большой кусок, как и власть над всей степью. Да хоть и удастся проглотить, они вскоре разорвут его утробу. Арии ещё не готовы к подчинению одному владыке, будь у него хоть сила и свирепость тигра или семь пядей во лбу. Слишком гордый и своенравный народ, и Базорк на этом шею сломит — ждет его если не стрела в спину, то яд в кубке или кинжал в постели. Герои долго не живут.

Мы начали опасную игру, ну так и выбор не велик, или мы Параму — или Парама нас.

Колесница Мертвяка подъехала к приземистой, крытой камышом, мазанке со стоящим неподалеку полупустым загоном для скота, неряшливо слепленным из глины, камней и кривых палок. Мохнатый пес глухо подал голос, туда-сюда испуганно метнулись овцы. Отодвинув полог, держа в руке топор, из жилища выбрался невысокий, коренастый мужик, заросший темно русой бородой скрывающей избороздившие лицо рваные шрамы.

Потом со двора торопливо подошли двое вооруженных парней — в одном из них Дакша узнал похудевшего, с тёмными кругами под глазами, Анадуха.

Захватив селище чауров, Гарджа оставил в нем двух наблюдателей — уже стареющего бывалого бойца и молодого парнишку — колесничего, а также выносливого вороного мерина, способного донести легкого посыльного по снегу до стоянки основного отряда. Они заняли дом старосты, несмотря на внешнюю неказистость, тот был просторным и добротно отделан изнутри.

В этом же доме, без особой охоты, по прямому приказу Гарджи, положили раненного ишкузи, приставив ухаживать местную бабку-травницу.

Тогда, в начале зимы, выпытав у старосты, степняки нашли схрон с награбленным, а в одной из лачуг добили молодого парня с замотанной окровавленной спиной — участника того налета на обоз.

Вожак дал бойцам развлечься с местными бабами, но оставшихся немногих мужиков, попинав для порядка, оставили живыми. Не стали и зимовать в селище стоящем на торговом шляхе — крупный отряд в двадцать колесниц не скроешь возле границы. Забрав большую часть припасов на зиму — «по делам ворам мука», перебрались с колесницами и обозом на выселки — в дне неспешного перехода на север.

Когда установились морозы, большую часть волов, чтобы не кормить, пустили на мясо.

Сам Гарджа со своей пятеркой колесниц вернулся в ставку, вынужденно назначив старшим родича Базорка, долговязого мужчину с рябым вытянутым лицом и вислыми плечами по имени Удан. Тот тоже принадлежал к «пандарам» — недавно образованному братству ближайших сподвижников, составлявших скару вождя степняков. Их отличали по шкуре леопарда или барса, желательно лично добытой. В степи они не водятся, но в предгорьях и в лесах этих хищников ещё хватало. Удан, хотя и носил пятнистую накидку, по наблюдению Гарджи особым уважением среди воинов не пользовался, но был старшим по возрасту.

Первое время после отъезда вожака в отряде соблюдался порядок — люди усиленно занимались боем и стрельбой, по очереди пасли скот и лошадей — одним зерном их кормить нельзя. Но обилие ячменя сыграло дурную шутку — один из колесничих оказался из семьи пивоваров, занятие это в основном женское, мать его была редкой мастерицей и обучила своему ремеслу способного отпрыска.

С одобрения Удана он прорастил часть ячменя, приготовил и измельчил солод, парни отыскали котел для варки сусла. Колдуя с добавками и для чего-то разбавляя забродившую смесь холодной колодезной водой, умелец приготовил первую партию, профильтровав её через солому. Пиво удалось на славу, хотя ему даже не дали добродить — крепкое, светлое с густой пенной шапкой. С приходом холодов додумались вымораживать из него лишнюю воду — повышая крепость напитка.

А где пьянка — там ссоры и разврат. Гарджа не зря отказал в просьбе забрать в лагерь местных девок, из-за женщин всегда возникают кровавые раздоры.

Прошло слишком мало времени с той поры, как Базорк начал ломать волю свободных племен обитавших в междуречье Ра и Римна.

Его авторитет, поддержанный артаванами, никем не оспаривался, но вдалеке от ставки всё решала уже личная харизма предводителей отдельных ватаг. Гарджа сумел себя правильно поставить, а родич Базорка — нет, даже среди связанных клятвой верности «пандаров».

Народ в отряде собрался разный — с бору по сосенке. Уходя в войско, люди разрывали родовые связи, избавляясь от пригляда и наставлений старейшин. В подчинении Удана оказались молодые и не очень волки, дерзкие и уже хлебнувшие крови. А степная вольница никогда не отличалась послушанием и сдержанностью. Хотя Удан и был много старше парней, возраст не добавлял ему авторитета. Воины-степняки не уважали старость — «Храбрец до седин не доживает», а умерших от неё вообще считали за выродков и трусов.

Стали обычными поездки в селище — там хмельные вояки продолжили брать силой женщин.

Случались и кровавые схватки — убили одного местного мужика, двое бойцов, не поделив девку, получили раны в поединке — один серьёзную.

Вернувшийся спустя три смены луны Гарджа скрежетал зубами в бессильной злости, глядя на бардак в лагере и опухшую харю Удана. Обрюзгший от пьянства родственник вождя, покаянно опустив лохматую голову, в оправдание бубнил известную присказку: «Пиво не пьешь — радости не знаешь». Кого винить, сам оставил его старшим, будь тот обычным воином, убил бы на месте, даже не вызывая на поединок. Но они члены одного воинского союза — побратимы давшие клятву не обращать оружия друг на друга, да и судьбу родича Базорка мог решить лишь он сам.

Большую часть ячменя эти разгильдяи пустили на пиво — а кони стояли изможденные, в степи свирепствовал джуз.

Хотел с досады разлить остаток пойла и даже повесить пивовара, но тут его, распробовав напиток, не поддержали даже ближайшие сподвижники.

Сдержав клокочущую ярость, Гарджа собрал побратимов — пандаров. Сердито сопя, объявил.

— Всё братья — веселье закончилось. Если поручения Базорка не выполним, не сносить нам головы.

Да и не то страшно, честь потеряем… Людей своих подтяните, с сего дня мы в походе, за легкие проступки наказание батогами, за ослушание — смерть. В селище — ни ногой. Всё зерно — только коням. Обойдемся пока без хлеба. Ищите пастбища, не найдете, ногами наст ломайте, но к концу распутицы мы должны быть готовы.

Сопровождаемые Анадухом, при сильных толчках повозки хватавшегося за не до конца заживший бок, две колесницы ишкузи добрались до основного лагеря. Лошади, сорвавшись с места, всю дорогу разбрасывали копытами жирную грязь.

Мертвяк и Гарджа приветствовали друг друга поднятой правой рукой с раскрытой ладонью.

Дакша и его спутники с настороженностью и впервые в таком числе разглядывали не искаженные яростью боя или смертной мукой лица вчерашних врагов, а сегодня невольных союзников — обычные люди, грубостью и резкостью черт, крепостью тел и широким разворотом плеч похожие на них. Такие же опытные, видавшие виды псы войны, разве, что больше светловолосых, меньше скуластых и узкоглазых. Чаще встречались большеносые, костистые и узкие лица, но были и широкие квадратные, с тяжелыми надбровными дугами и скошенным подбородком или лбом — наследие древней северной крови.

По приказу Гарджи гостей нехотя угостили костлявой говядиной — недавно зарезали последнего вола, ячмень тоже закончился. Предводители после трапезы уединились для беседы.

Проезжая мимо табуна, Дакша приметил торчащие ребра коней, заляпанные навозом понурые хвосты, но претензии не предъявлял, ждал, что скажет Гарджа.

Тот, чуя вину, нехотя начал разговор.

— Нынешняя зима оказалась тяжелее, чем ожидалось. Мы не сможем выступить походом сейчас, по крайней мере, всем отрядом.

Мертвяк остро глянул в глаза главаря степняков. Гарджа выдержал взгляд, понимая про себя, что облажался. Окаменев лицом, добавил.

— Трава зазеленела, через две седмицы мы будем готовы к походу.

Дакша поднялся с кошмы.

— К этому сроку мы будем вас ждать в селении чауров.

Через две недели тронулись в поход по уже зеленеющей степи, Мертвяк хмурился — упущено время. На первой же совместной стоянке случилась стычка, никто потом не мог толком вспомнить из-за чего. Гарджа задержавшись у своих коней, услышав вопли, подошел уже к её разгару. Зачинщиком был Храда, колесничий Удана — наглый, резкий парень, к тому же с амбициями, недовольный тем, что его не приняли в братство пандаров, хотя тот успел уже добыть пятнистую шкуру.

Оскалившись, он кричал оскорбления в лицо Дакше. Степняки и ишкузи сгрудились вокруг, уже держа руки на кинжалах. Это не касалось их вожака, тот спокойно стоял, с презрением глядя на раздухарившегося молодого забияку. «Странно, что Удан не одернул своего возницу, совсем людей распустил» думал на ходу Гарджа.

Стремительно ворвавшись в их круг, он громко скомандовал.

— Заткнулись все. Кинжалы в ножны!

Храда повернулся к нему, дерзко глядя в глаза, кинжал он продолжал держать в руке.

— Рты нам не затыкай. Мы свободные люди, не дасы!

В отряде, превратившемся вдруг в толпу, раздалось несколько одобрительных возгласов.

Гарджа мгновенно выдернул из руки подошедшего с ним пандара боевой молот и с ходу ударил низом по отшатнувшемуся парню, угодив в выставленное колено. Догоняя заваливающее тело, следующий удар пришелся по левому плечу сминая кости под доспехами. Храда наконец заорал от боли. От третьего удара с тяжелым хрустом лопнул его череп, прервав затянувшийся животный вопль. Отбросив окровавленный, в ошметках плоти, молот, Гарджа обрушился ногами на поверженное тело, круша ребра и яростно втаптывая в весеннюю грязь останки несколько мгновений назад полного жизни и сил парня.

Остановился, тяжело переводя дух, обводя застывших окружающих налитыми кровью, бешеными глазами. Хрипло спросил.

— Кто ещё хочет оспаривать мои приказы?

За его спиной с кинжалами в руках уже стояли трое членов братства.

Разрядив копившиеся раздражение и злость последних дней, Гарджа быстро успокаивался. И теперь злобился уже на себя, понимая, что поневоле допустил слабость, поддавшись долго сдерживаемой ярости. Поначалу он не собирался убивать справного воина. Во всем отряде он один знал истинную цель похода и незаменимость в нем Дакши. Но дело свершено. Задумался, припоминая, чьего рода убитый парень, нет ли родичей в отряде, с кровниками надо разбираться на месте. Вроде дальняя родня со стороны жены Удана. С вызовом уставился в лицо родича Базорка, тот опустил взгляд.

Поутру поехали дальше, оставив переломанное тело на растерзание стервятникам.

Гарджа мрачно думал: «Парень был тупым и упрямым, как ишак и похоронили его ослиным погребением».

В любом городе, и Дакшин не исключение, собирается всякая шваль, в том числе опасная. С ними не церемонились, ворам — рубили руки, разбойников — сажали на кол. Особенно много её было в самое голодное время — зимой. В этом году данной бедой неожиданно озаботился Жеребху, поручив своим людям устроить на городских подонков облаву в самом нищем — припортовом районе, отдав приказ — хватать, но не убивать. Оцепив его, воины с охотничьими псами вытравливали оборванцев из потайных нор, повязав, загнали в старый, пустующий после проданных рабов, погреб. Голодом не морили, давали в кадках воду и вареный ячмень. Пару раз поднимали из подпола трупы, поначалу там кипели страсти, устанавливалась своя иерархия, но со временем чауры поуспокоились и притихли.

В начале весны Махиму достали из ямы и привели главаря этих крыс — прихрамывающего, в грязном, полуистлевшем рубище, в облаке жуткой вони. Голова в шрамах, со свалявшимися в паклю кучерявыми космами и бородой, по чумазой ряшке растекался перешибленный нос, расплющенный когда-то ударом палки.

Щурясь от света, грязный бродяга почесался, ловко поймал и раздавил вошь, уставившись на Жеребху безумными глазами.

— Вы кого мне привели, он же напрочь отбитый — с возмущением начал воевода.

Утар, усмехнувшись, ответил.

— Да нет, он больше придуривается, хитрая скотина.

Жеребху с презрением оглядев чаура, продолжил.

— У тебя, джанту (тварь), два выхода, хочешь убогого корчить, продолжай. Но тогда мне на вас время тратить нет смысла. Сбросят обратно в яму, выльют корчагу смолы и подожгут, чтобы вы там хорошенько прожарились вместе с крысами и вшами…

Или по уму договариваемся.

Кучерявый поежился, взгляд стал осмысленным.

— И что в другом разе, неужто помилуешь, воевода?

Махим веско произнес.

— Коли службу исполнишь как надо, и язык за зубами держать будешь, отпущу. Награду не обещаю, сами своё с купчишек возьмёте, они разжирели при брате.

Бродяга оживился, поведя плечами быстро ответил.

— Говори, что надобно, всё исполню.