Дар. Золото. Часть 4

Глава 14

1

Холодно.

Дышать трудно.

И мокро... Кажется… вокруг вода … Жгуче-ледяная, колючая, спеленавшая холодом руки, ноги… куда-то неумолимо бегущая… несущая… задавшаяся целью обтрепать тело о каждый камень, лежащий на дне.

Дне?

Глаза видят небо. Странную, в своей дикости, картину… Сосны, кедры… Глухие густые заросли… Низенький горный водопад… Дом на камнях возле берега… Старое скрипучее колесо с деревянными лопастями…

Странные видения возникают перед смертью.

Ты же умирал? Умирал. А может, ты перепутал, и это было рождение? Нет? Ты был словно в коконе. Тесном, мягком, неуютном. Тёмном. Долго. Всю жизнь. Ты умирал от желания выбраться из него, прорвать тонкую плёнку, расправить крылья, как бабочка…

Бабочка? Какая бабочка?! Ты же дракон! У тебя уже есть крылья! Нет-нет, это совсем другие крылья. Это они разорвали пространство! Это они соединили его заново! Это они заставили тело скрутиться червяком, а душу разлететься фейерверком радости!

Радости? Чего?

Обладания даром!

Что-то острое внезапной болью впилось в плечо и потащило против течения, попутно пересчитав его головой все попавшиеся по дороге гольцы.

— Откуда вы только беретесь? — ворчливо высказались неподалеку, стоило драконьей тушке причалить к мшистому берегу, — третий за лето. Через вас, доходяг, хороший багор утопил. И чего вас несёт в эти горы?

Боль в плече отпустила. Зато неожиданно добавилась новая: вокруг шеи стянулась веревочная петля, потянула дальше, из реки, грозя оторвать и без того ничего не соображавшую побитую черепушку.

Над ухом с натугой раздалось уже знакомое ворчание.

— От же лось. Воды, что ли нахлебался? Здоровый какой! Что мои жернова. Попробуй, похорони такого как положено. И до могилки не дотащишь.

Поняв, что еще чуть-чуть и голова покинет бренное тело, Алабар закричал. Ему так показалось, что закричал. Захрипел он. Да так тихо, что еле сам услышал. Но у того, кто упрямо тащил его тело на травку слух, судя по всему, был отличный. Петля моментально ослабла, но в голосе послышалась досада.

— Живой, что ли? От, едрическое коромысло мне в бочину! На кой ляд тащил? Возись теперь с ним. Это ж сколько он жрет-то?

Алабар застонал. Рядом помянули всех святых и неожиданно заорали:

— Бажена!! Слышишь, что ли?! Беги сюда скорее! Поможешь! — и совсем уж безрадостно пробучали. — А еще тать, небось. Свои, небось, и ухлопали. Выходишь, выкормишь такого, а он тебя возьмет да порежет. Вместо благодарности. Жёнку снасилует, золото найдет, мельню подожгёт и поминай как звали.

Алабар попытался помотать головой в знак несогласия с такой оценкой его внутреннего мира, но шея отозвалась дикой болью и он снова застонал.

2

Несмотря на раннее утро, духан у восточной дороги выбеленной солнцем Исандары был шумен и многоголосен. Низкая, заставляющая входящего поклониться, дверь открылась осторожно и неуверенно, но никого, ни постояльцев завтракавших в большом айване за столиками, ни веселую компанию старателей, второй день пропивавших удачный намыв(1), не заинтересовал еле переставлявший ноги молодой паренек. Высокие шнурованные ботинки были ему явно великоваты, потертые кожанка и штаны казались несколько устаревшими в крое, но и это не вызвало интереса. Не заинтересовала никого ни рыжая копна небрежно подстриженных волос, ни светлый оттенок кожи, ни синий цвет глаз - по крайней мере, пятая часть населения знаменитого шахтерского городка Дарая могла похвастаться всем вышеперечисленным. Уж такая была Исандара - золотодобытчики и искатели приключений, наемники и шулеры, дикие старатели и мелкая приисковая шантрапа, и просто отпетые урки всех мастей и рас находили в ней приют и прокорм, а порой и последнее «прости» сказанное (если сказанное) впопыхах. На широком поясе у паренька болтался кинжал, за плечами большая торба, и единственным предметом, вызвавшим легкий интерес, был небрежно привязанный к торбе изящный арбалет. Оружие в этих местах редкое и непривычное для большинства.

Рыжий проковылял к самому дальнему местечку - низкому топчану, покрытому пестрым ковром – устало заполз на него и кое-как уселся по-аларски. Проследив за парнем с невозмутимостью питона высматривающего жертву, духанщик дождался, когда тот устроиться удобнее, кинул на руку полотенце и поплыл неспешной походкой знающего себе цену человека.

— Что желает молодой господин? — тихий и вежливый тон, искренне заинтересованное лицо. — Есть плов по бахарски, есть демлямэ с бараниной, чай, самса, тан… А может господин предпочитает арак?

Пожилой полноватый гладко выбритый мужчина с внимательным взглядом говорил на дарайском.

— Мне, — занервничала Линда, лихорадочно вспоминая местный диалект, — мне комнату. Отдохнуть. Поесть.

Если и промелькнуло удивление в глазах духанщика, когда прозвучал женский голос, то совсем мимолетно. Он скосил глаза на арбалет, видневшийся за плечами девушки, и склонился в поклоне.

— Комнат наверху четыре. Но прошу понять правильно, постой у меня дорогой и я бы хотел удостовериться, что вы можете заплатить, госпожа.

— Да, да, конечно, — заторопилась Линда, стаскивая с плеч торбу.

По совету Лаканты она спустилась в золотое хранилище. «Дракоши не обеднеют, а нам надо!» - заявила Ключ, и девушка взяла столько, сколько смогла унести. Покопавшись в недрах объемной сумки, она протянула духанщику старинный злотник.

— Этого хватит?

— О! Конечно, хватит! Можете выбрать любую из комнат, госпожа, — глаза мужчины азартно блеснули, но он мгновенно взял себя в руки, вновь поклонился и, понизив голос до шепота, добавил. — Смею заверить вас, что в моем заведении покой и сон постояльцев чтут и охраняют, но примите дружеский совет, найдите для своего золота менялу. В серебряном эквиваленте оно будет куда безопаснее, — и по-дарайски витиевато пожелал. — Да будут благословенны ваши родители и весь ваш род до седьмого колена!

Что увидел услужливый духанщик в глазах сидевшей перед ним девушки непонятно, но пробормотав «я распоряжусь, чтобы вам принесли все самое лучшее», поспешно удалился.

«А здесь мило», — подала голос Ликанта, — «нам вполне подходит».

Будь драконица не такой уставшей, она бы обязательно отчитала Ключ за самоуверенное «нам». Но полёт дался тяжело, ей хотелось спать, и она «промолчала», только поправила гномьи браслеты на запястьях, да поближе подтянула торбу.

Шустрый подросток, в ярких шальварах и черной безрукавке на голое тело поставил перед ней низенький столик, расставил кисайки в строгом соответствии размерам, сначала большие потом маленькие, и, заинтересованно мазнув взглядом по девичьему лицу, положил с краю серебряную ложку. Коротко поклонился и умчался обратно. Но стоило Линде взяться подрагивающими пальцами за пиалу, как возле её топчана бесенком из табакерки явился полупьяный субъект. В дорогом камзоле, с вычурными перстнями на пальцах, он ни мало не смущаясь, шлепнул свой зад на ковер.

— Угости пахлавой, малёк, — с ходу потребовал он, хватая пиалку с чаем и делая солидный глоток.

«Пусть проваливает!» — моментально взвилась Ликанта. Но Линда только затравленно вжала голову в плечи, и подсевший к ней тип нагло ощерился.

— Давай, давай, не обеднеешь! Золотишко, я смотрю, имеется. Хлебом насущным делиться надо.

Субъект был молод, щеголеват и развязен. Девушка пододвинула к нему пиалу с надпитым чаем и блюдце с вкусно пахнущей сдобой. Молчком.

— Во-от, — довольно потянулся к еде грубиян, но на этот раз его целью была кисе с аппетитно пахнущей бараниной.

В следующий миг истошный вопль врезался в умиротворенное утро придорожного духана как шальной болт в глашатайский гонг.

Разноязычный говор стих. Головы постояльцев разом повернулись в сторону внезапной потасовки, а Линда ошеломленно таращилась на собственную руку, державшую темнеющий на глазах Ключ. Придурок, мгновение назад дико заверещавший на весь духан, зашатался. Его попытка вырвать клинок закончилась крепким тычком в лицо основанием ладони - узкой женской ладони – и это его до крайности удивило. Но удивлялся наглец недолго, всего мгновение, потом потерял сознание и сполз на узорчатый кафельный пол. Линда едва успела выдернуть клинок.

«Ур-рм, неплохо…» — «облизнулась» Ликанта и капризно попеняла, — «… но ма-ало».

Всё еще держа оружие в руке, и отчаянно пытаясь провалиться на месте, Линда оглядела замерший зал. К ее удивлению, никто с места разгневанно не поднялся и не возмутился. На лицах читались только заинтересованные и даже одобрительные взгляды. И тут сверкнул Ключ. Ну, захотелось Ликанте покрасоваться. Не так чтобы сильно, всего лишь несколько радужных искр по лезвию пробежались, и взгляды из любопытных мгновенно превратились в настороженно-завистливые. Девушка торопливо сунула клинок в ножны и схватила ложку.

Упавший пришел в себя быстро. Подвывая и размазывая по кафелю кровь с ладони, он уселся на полу, и чей-то насмешливый голос поинтересовался:

— Что, Разай, не получилось позавтракать?

Со всех сторон понеслись обидные смешки. Стало понятно, что молодой повеса частенько и небезрезультатно приставал к гостям, и успел всем порядком надоесть.

— Думал, каждый в Исандаре с твоим дядей знаком? И руки марать об тебя не захочет? Один нашелся, слава Хозяйке.

Духанщик уже стоял между Линдой и пускавшим пьяные слезы Разаем, не зная, чью сторону принять: и состоятельную гостью обидеть не хочется, и с «дядей» наглеца ссориться не с руки.

— Разай, — денежная выгода все-таки перевесила, и кабатчик повернулся к парню. — Ну, сколько раз я тебе говорил, не приставай к гостям. Подойди ко мне, я тебе всегда рад, угощу, накормлю. В знак уважения к твоей семье.

— Баба! — истерично выплюнул сидевший на полу хам. — Она посмела сюда войти!

— Да ты верно умом повредился, Разай! — громко возмутился духанщик, но его взгляд украдкой метнулся по лицам постояльцев. — Лаэ не местная, открой глаза! Да еще и наемница! Ты бы прикрыл рот, а то тебе и язык проколят, не только руку. И дядя не поможет.

— Баба!! — еще заполошней взвизгнул «пострадавший», но духанщик ловко подхватил его под руку, поднял, и дальнейшая ругань утонула в настойчивых увещеваниях.

«Спалились!» — оценила ситуацию Ликанта, но в «голосе» Ключа было столько удовлетворения, что драконица, наконец, разозлилась.

— «Значит, вот так ты меня собралась защищать?» — внешне девушка выглядела спокойной, благо полумрак занятого ею места скрыл побледневшие щеки. — «Решила, что тебе всё позволено? Как ты посмела управлять моими - моими! – конечностями? Без моего согласия!»

«Ой, надо же! Деточка, мы бы остались без завтрака, если б не я!»

— «Мы?!!»

«Ну, ты. Я-то позавтракала. А вот ты готова была отдать последнюю рубашку, лишь бы остаться хорошей. Доброй и правильной. И глупой».

— «Ах, вот как?! По-твоему можно калечить человека ради еды?»

«Нашла человека. Обрыдлок!»

Неизвестно, чем бы закончилось их препирательство, но с того места, где расположилась драконица, было отлично видно, как отворилась дверь и в духан вошел старик. Лохмотья висевшие на нем трудно было назвать одеждой, стоптанные до дыр сапоги подвязаны бечевой, когда-то синяя чалма, выцвела до прозрачного состояния и давно требовала хорошей стирки. А может, это был не старик, и не вошел, а остановился на входе, не решаясь сделать шаг - горбун с черным, не то от рождения, не то от злого пустынного солнца, лицом, перечеркнутым кривым шрамом. Мальчишка-подавальщик подбежал к замершему на пороге оборванцу, что-то тихо сказал ему и оттолкнул назад, тут же гадливо вытерев руку о шальвары. Горбун покачнулся. Привычно согнулся еще больше, и устало повернулся обратно. Не сетуя, не обижаясь, не слушая, что ему вслед недовольно бормочет пацан.

— Стойте! — вскочила Линда, удивляясь вдруг проснувшемуся знанию языка, и потребовала на дарайском. — Пусть зайдет. Сюда. Дайте ему поесть. Но сначала попить.

Если до этого момента в айване царило благодушное оживление, и никому не было дела до горбатого бродяги, то после слов девушки в воздухе повеяло насмешливым интересом. Ну, кому, скажите, будет жаль нищего, кроме как сентиментальным и состоятельным молодым дамочкам? Только вот никому не могло бы прийти в голову, что Линда узнала так странно появившегося в драконьей крепости горбуна? Никому не могло бы прийти в голову, что и он узнал девушку, но у него хватило осторожности этого не показать. Боясь задеть кого-то хоть краешком своих обносков, горбун под неодобрительные взгляды духанщика и подростка-слуги униженно доплелся к столику, за которым пристроилась драконица, и остановился в нерешительности.

— Госпожа, простите меня. Плащ, который мне ваши подарили... ну там, в горах… я продал, а нож у меня отобрали уже здесь, в Исандаре, — слова прозвучали почти неслышно, — но даньга у меня еще осталась, а то б я сюда не зашел.

Линда уже жалела о своем порыве. Она же ничего не знает об этом нищем. Это ведь Дох с ним беседовал. А вдруг нищий решит рассказать всем, кто она такая? Но нелепее того, что в следующий момент сорвалось у нее с языка, придумать было сложно.

— Вы похудели.

Дервиш поднял на нее глаза и неожиданно улыбнулся.

— Так пустыня сушит, лаэ. Только, как я гляжу, и вы с лица спали. Тоже по пустыне шли? Эвон как вас солнце-то приголубило. Вы это… нос молоком смажьте, а то облезет, некрасивой станете. И чесаться будет.

Теперь улыбнулась девушка. Но не стала объяснять, что опалил ее ветер, а не солнце - пусть бродяжка думает, как хочет.

— Садитесь, — показала она на ковер, — мне одной столько не съесть.

В этот раз дервиш кочевряжиться не стал – голод, как известно, не тетка – и с превеликой осторожностью присел точно на указанное место.

3

Матрац оказался мягким, простыни чистыми, хоть и слишком пестрыми на её вкус. Даже щеколда-задвижка на низкой арочной двери была вычурно-ажурной, но зато массивной, со страховочным штырем в петле.

Задернув тяжелые шторы, тем самым избавившись от дневного света, льющего расплавленное золото в низенькое окно, Линда устало опустилась на постель.

Если бы не горбун, она бы сорвалась обратно. Наверняка. Не сегодня, так завтра дождалась бы ночи и побежала назад по дороге, по которой пришла. Вприпрыжку. А если уж совсем честно, огнедышащая (если не вспоминать того, что она еще ни разу не пробовала дышать огнем) драконица до жути испугалась людей. Сесть, то есть приземлиться, ей пришлось далеко за городом, и пока она выбивала ботинками дорожную пыль, высматривая ближайший постоялый двор (Ликанта подробно, в картинках, объяснила, как он может выглядеть), все попадавшиеся навстречу человеки вызывали приступы панического ужаса. Только язвительные шуточки Ключа заставляли девушку брать себя в руки и не мчаться куда глаза глядят от каждого косого погляда. Люди, в основном мужчины разных возрастов, в разных одеждах и даже разных цветов кожи, выглядели совсем как драконы, но при этом так странно, так… неопрятно и так… страшно, что ноги пытались самостоятельно повернуть назад. Лишь дикая усталость, желание где-нибудь упасть и хоть немного поспать гнали ее дальше.

Первый трактир Ликанта забраковала категорически. Второй удостоился замечания о нужнике среди развалин, на третьем Линда ее послала. Так и сказала: «Да пошла ты», чем лишила дара "речи", правда, ненадолго. И после завтрака, в котором пришлось-таки есть мясо - прожаренные бараньи ребрышки и крохотные, на один укус помидорки (надо рецепт попросить), а еще больше после разговора с горбуном, жизнь показалась не такой уж несправедливой. А что? Золото у нее есть, арбалет есть, одета-обута, можно путешествовать дальше. И справочник по различным жизненным ситуациям висит у нее на поясе и лезет со своими советами даже тогда, когда её ни о чем не спрашивают. Что уж говорить о внезапно появившихся бойцовских талантах, которыми она так лихо поставила на место зарвавшегося нахала. Нахал, кстати, что-то там прокричал в ее сторону, когда его выпроваживали из духана. Но даже горбун не обратил на это внимание, зачем, в таком случае, ей обращать.

Нет-нет, нищий ничего не пытался у нее узнать, не выпрашивал милостыню, не заискивал. И ел он только из тех кисаек, которые она ему подставляла. Судя по всему, когда духанщик, впечатлившись платежеспособностью гостьи пообещал принести все лучшее, ей принесли всё, что было в наличии. И Линда откровенно струхнула, представив, что это нужно каким-то образом съесть. После четырехдневного недоедания подобное казалось подвигом. Но увидев, как горбун подбирает со стола и крошки, она еще раз себя похвалила. За то, что позвала к столу голодного человека.

Меж тем, человек этот начал рассказывать… сказки. Он так и сказал: «Лаэ, хотите, я расскажу вам пару небылиц? Чтобы вы не думали, что я глупый. Или попрошайка. Себе на хлеб я честно зарабатываю: хожу, поручения разношу. Иногда слова красиво складываю, загадки отгадываю. Вещи пропавшие ищу. Одним словом, совсем не грущу». И рассказал. Парой, правда, не ограничилось. За двумя небылицами настал черед еще двух, потом еще, да все с выражением, с ужимками, в лицах… И Линда, которая сначала вежливо улыбалась, вскоре уже хихикала, а потом, забыв об окружающих, и вовсе заливисто хохотала над жизненными коллизиями веселого и находчивого контрабандиста, над незадачливыми стражниками, искавшими у этого контрабандиста что угодно, только не осла, на котором он ехал. Смеялась над беем, которого за жадность и глупость искусали золотые пчелы; над королем, сидящем на золотом троне и тоже превращающимся в золото, потому что золото нельзя есть. Задумалась над мелочностью маленьких кукол появившихся на пальцах горбуна, и которые болтали разными голосами, пели песенки, и даже дрались между собой бумажными мечами. И сон, так настойчиво смыкавший веки, ненадолго отбежал в сторонку.

Теперь же, лишь опустив голову на подушку, драконица успокоенно засопела, с удивлением двухсотлетнего младенца поняв простую истину: люди, как и драконы, разные. И внешность порой так сильно противоречит внутреннему содержанию, что хочется спросить Небо – почему? Почему порой за ухоженным лицом и телом, за красивыми, новыми одеждами нет ничего, а порой чужие обноски и грубые обветренные руки возмутительно надежно скрывают потрясающий по чистоте камень. Яркий и солнечный. И твердый, какие бы удары на наносила ему жизнь.

4

Проснулась она к вечеру. Вспомнила об ужине, нащупала Ключ, лежавший вместе с поясом под боком, потянулась, и… охнула от боли. Тело, словно напичканное иголками, двигаться не пожелало, и единственным безболезненным местом оказались пятки.

Напоминая кривую саксаулину, внезапно научившуюся ходить, она кое-как добралась к медной лохани наполненной водой и должной исполнять обязанности умывальника, и с содроганием увидела в отражении что-то рыжее с заспанным лицом. Лицо, кстати, не понравилось. Приветственная улыбка, посланная самой себе, подозрительно походила на то самое кривое пустынное растение, и Линда обреченно плеснула на щеки прохладную воду. Вроде бы полегчало. Но дальнейший полет на край Дара представился изощренным издевательством, и она малодушно подумала о еще одной ночевке в этом милом и таком уютном заведении. И, судя по всему, подумала вслух.

«Да-да, остаемся», — тут же встрепенулась Ликанта, — «Будем спать и есть. Есть и спать. Пока золотишко не кончится. Потом вернемся. Извинимся. И будем снова копаться в теплице. Подумаешь, какие-то способности у нас проснулись! На фиг они нам? Ну её эту магию, одни хлопоты с ней. А беленький пусть сам выпутывается из… филейной части».

Ответить на язвительную тираду Ключа было нечем. Драконица, морщась и охая влезла в форму Ригаты, беззастенчиво уведённую из чужого шкафа, подхватила арбалет с сумкой и направилась ужинать. Теперь не поесть перед дальней дорогой показалось ей верхом глупости.

5

Для того, чтобы жить долго и не двинуться на этой почве рассудком, память у драконов должна быть отличной и устойчивой по определению. А способность ориентироваться в пространстве одним из главных условий выживания. Поэтому даже такой недовоспитанный дракон, как Линда, карту, висевшую в мраморном зале, помнил досконально.

Как сказала Ликанта, призыв двух Ключей пришел с запада. С очень дальнего запада. А город со странным названием Сурья, куда Тишан требовал переправить его после выполнения договора, на карте тоже оказался на западе… Вессалии! Откровенная паника от таких бешенных расстояний грозила перерасти в бурную и продолжительную истерику, но Ликанта очень вовремя спросила: «Я не въеду, ты дракон или что?» И кратчайший воздушный маршрут был проложен. Но только дневной. Ночью драконица чуть не сбилась с курса, когда летела к Исандаре, пытаясь обогнуть Орлиные горы, и чуть не вляпалась в дымную завесу грозного Нарака. Кое-как выправила траекторию полета, оставив чадящую вершину справа.

Теорию навигации по звездам она помнила, но это теорию. И потом, над Дараем почти не бывает облаков. А как быть с Вессалией? В ее небе облачность висит над половиной земель! Постоянно! А с полетными навыками Линды попасть в грозу так себе удовольствие. Поэтому, выйдя из духана с полной торбой припасов и слегка прихрамывая на ходу, она направилась к западной пустынной дороге, в раздражении вспоминая все возможные наземные ориентиры, о которых когда-либо слышала или читала. И что-то замечать вокруг ей было некогда, и не особо интересно. Злая была.

— Ох, лаэ, подождите! — раздалось за спиной, — вы так быстро ходите.

Линда действительно спешила. Чуть ли не бегом выгоняя боль из мышц, она надеялась оказаться за бедняцкими кварталами пригорода Исандары к сумеркам. В звездную ночь ее медная шкура была видна так же хорошо, как днем, а вот короткое время между закатом и глубокой темнотой - она это уже проверила - яркий металлический блеск чешуи скрывает. Но нищий торопливо ковылял к ней, и смущенно улыбался.

— Можно я провожу вас, лаэ? Хотя бы из города, — попросил он, и попенял на городские власти. — Темно в Исандаре. Факелов не жгут, дорого им вишь-ли, скупердяям. За алтын удавятся.

Линда чуть не сказала, что в темноте она неплохо видит, но бродяжка смотрел так умоляюще, что она пожала плечами.

— Ну, провожайте, — и тут же настороженно спросила Ликанту, — «Он что, хочет меня ограбить?»

Но Ключ почему-то промолчала. Она вообще вела себя подозрительно, когда бродяжка был рядом и начинал говорить. Не делала никаких замечаний, даже ехидных. И, вообще, была паинькой.

— Я все ждал, когда вы из духана выйдете, да и уснул под крыльцом. Не дело такой, как вы по тёмну самой идти. Провожатый нужен, — горбун решительно подкинул заплечную суму и, ковыряя клюкой сухую землю, пристроился рядом. — Я вам так скажу, молодая госпожа: не сомневайтесь и не горюйте. Что горевать, хватаясь за прошлое? Мертвецов Дар не возвращает, а тех, кто жил ради мести и подавно.

Линда замедлила шаг.

— Откуда… — поперхнулась она, — Откуда вы знаете?

— Знаю? — не понял бродяга, — Нет, милая, знаю я не так чтобы и много. Это я так, рассуждаю. Я вижу, печалитесь вы, а не надо. И сомневаться не надо. Всё правильно вы делаете.

Драконица отвернулась и опять зашагала по узкой, только одна арба и проедет, утоптанной в камень дороге. За сплошной стеной саманных заборов с крохотными калитками виднелись плоские крыши, одна рядом с другой. Макушки деревьев торчали меж ними, изредка слышался говор засидевшихся за вечерним чаем хозяев, кто-то отчитывал непослушного отпрыска, кто-то пел, кто-то вытряхивал одеяла, готовясь ко сну.

— Только… Простите меня, лаэ, но вам бы подучиться, — послышалось сзади. А она и забыла, что нищий никуда не делся и торопливо ковыляет за ней.

— Подучиться? — она злилась на себя. Зачем придавать значение словам какого-то нищего, пусть и очень доброго. Если он так хорошо всё знает, отчего нищий и бездомный? Но горбун неожиданно изрек:

— Волшебство всего лишь сила. Как сила рук, или ног. Если ничего не делать, руки-ноги ослабеют, тело станет жирным, ни на что не годным. Так и волшебство. Его надо воспитывать.

— При чем тут волшебство?

— Ну, как же, лаэ! Вы ведь волшебница. Всамделишная! Вам теперь над каждым словом, да что там… над каждым движением думать надо. Вы ж не какой-нибудь там базарный факир. Хотя и факиру без учебы никак. Надо знать, как людей обманывать. Это тоже наука. Серьезная, трудная.

Драконица хихикнула.

— Ну да, труднее не придумать. Вот уж не было печали кого-то обманывать.

— А придется, госпожа. Правда и ложь, суть две руки. Нужно уметь пользоваться обеими.

— А вы? Когда вы врете, а когда говорите правду? — настроение у Линды потихоньку поднималось.

— Мне врать нельзя. Промолчать я могу. Но соврать никак. А вас обманывать так вообще запрещено, — горбун ответил с такой потешной суровостью, что девушка рассмеялась.

— Да? И кем же?

— Вы только посмотрите! Прямо как два голубка воркуют, — раздался ехидный голос из-за огромной чинары.

Старое дерево, которое даже улица огибала с уважением, выпустило троих, прятавшихся за скрученным стволом.

— Ну, чё, рыженькая? Сейчас мы попрыгаем, а потом ты нам споешь. И станцуешь. И мы тебе в подробностях объясним, как должна вести себя настоящая женщина в присутствии настоящих мужчин.

Еще не совсем понимая, что происходит, Линда буркнула:

— А не настоящая?

Трое переглянулись и чересчур старательно заржали.

— Вот мы это и проверим. Да, Разай?

— А то! — с кривой ухмылкой отозвался утренний хам. Его правая ладонь была туго перебинтована чистой белой тряпицей, но и в левой он держал оружие очень уверенно. Даже поиграл изящным кинжалом в затянутых перчатками пальцах. — Посмотрим, что она там может своим ножичком.

Вот теперь Линда испугалась. На всех троих была одежда дорогих тканей, волосы аккуратно подстрижены, в ушах массивные золотые серьги, а потому предельно ясно, что банальным грабежом здесь не пахнет. Здесь пахнет местью, гордыней и глупостью.

Ни разу за всю её короткую двухсотлетнюю жизнь, не было случая, чтобы хоть кто-то тронул ее пальцем, а уж тем более ударил. Ее даже освободили от обычных занятий с оружием и без, которые обязательны для всех молодых драконов. По простой причине: она была гораздо слабее всех. А тут люди! Страшилки, шепотом рассказываемые вместо сказок в общей девчоночьей спальне, ожили, превратив трех стоявших у чинары парней, в трехглавое чудовище.

Драконица попятилась. Она испугалась до поросячьего визга! Испугалась так, что готова была воспроизвести этот визг во всех тональностях и переливах, и рот уже открылся сам по себе.

— Ай-я, Разай-джан, велик твой гнев, да? — вдруг протянул нищий, загораживая девушку собой. И не сколько его слова, сколько голос удержали драконицу от постыдного ора. — Да будет для тебя этот день быстротечен, как горный водопад. Да будет твое смирение бесконечным как жизнь.

— Че? — удивился смазливый хам.

— Это пророчество, Разай-джан.

— А ну вали отсюда, калечный! — говорливый приятель Разая мягким, скользящим движением, выдавшем опытного бойца, оказался возле горбуна и оттолкнул его в сторону. — Давай уматывай, пока жив! И скажи рахмат Небу, что тобой не занялись - нам девка больше интересна.

Бродяжка едва удержался на ногах, сделав несколько шажков, но снова перегородил дорогу, и вдруг, заговорил-запричитал нараспев, закружился притопывая, будто камлая. Разве что вместо бубна тюкал по земле клюкой.

— Ты выбрался из грязи в князи,

Но быстро князем становясь,

Не позабудь, чтобы не сглазить,

Не вечны князи — вечна грязь.

(Омар Хайям)

— Ах ты гниль горбатая… — прищурился парень, выхватывая откуда-то из складок парчового кафтана кривой тесак, — …учить вздумал?

— Да что ты с ним возишься! — третий, самый крепкий и самый хмурый из них, так же быстро оказался возле бродяжки, и без лишних слов саданул кулаком в еле прикрытую лохмотьями грудь. Горбун, роняя клюку, повалился на дорогу и захрипел, сплюнув в пыль красную слюну.

Линда ахнула, подскочила к упавшему.

— Больно? — разволновалась драконица и полезла в торбу, — у вас кровь. Я сейчас найду что-нибудь. Сейчас… Где же снадобье?.. «Ликанта! Чем можно помочь? Отвечай немедленно!»

Но Ключ безмолвствовал.

Разозленная троица с глумливым презрением наблюдала за обоими. Потешаясь над тем, как Линда ковырялась в своем барахле, как нищий с трудом сел, потом опершись на клюку, тяжело поднялся и неожиданно улыбнулся, глядя с каким усердием девушка лихорадочно перетряхивает поклажу.

— Бросьте, госпожа, что мне станется? Я живучий.

Линда с досадой затянула торбу, встала, гордо выпрямилась и повернулась к парням.

— Вы же молодые и здоровые! Как вам не сты…

Резкий удар ладонью по губам отозвался взрывной болью в голове. На язык попало что-то соленое, терпкое, на подбородок скользнула горячая тяжелая капля.

Видимо на ее лице было такое искреннее изумление, что говорливый парень тоже удивился.

— Вай! Небитая! А туда же, ножичком махать! Ну, сейчас повеселимся!

— Ага, ума добавим, — зло процедил ударивший ее третий и… согнулся пополам.

Горбун врезал клюшкой ему под дых, и сам дико испугался того, что сделал. Понимая, что теперь без драки не обойдется, драконица выхватила Ключ.

— «Ликанта! Ты обещала!»

Но Ключ будто уснул. Он «молчал» и был в её руке не полезнее кухонного половника. А ведь сейчас случилось немыслимое! Ублюдок напал на благородного! Да они бродягу сейчас просто порвут! Что делать?!

А троица забыла о девушке. Они набросились на увечного так остервенело, словно он был виновен во всех прегрешениях мира. Они вымещали на нем всю злобу зарвавшейся знати, вынужденной носить ненавистную маску добропорядочности. Не убогий был перед ними - они с извращенным наслаждением пользовались случаем показать всему низкородному быдлу его настоящее место.

Били бродяжку с удовольствием, не опускаясь до использования благородных клинков и не давая упасть. Будто пытались выколотить из него пыль, собравшуюся за жизнь. А он, выронив свой кривенький посох, склонялся все ниже и ниже и только охал от ударов, сыпавшихся с разных сторон.

Паника накрыла драконицу горячей волной, и вместо того, чтобы разумно дернуть прочь, или просто начать орать, привлекая хоть чье-нибудь внимание, она молча смотрела на развернувшееся перед ней избиение. Почему она, вдруг, сорвалась в свару, Линда не поняла, но точно знала – это ее поступок. Только её. Она со всей силы, обеими руками, толкнула Разая и злого крепыша, да так, что оба упали и проехались дорогими камзолами по дорожной пыли! Но тут же разъяренно вскочили, выхватывая оружие.

Все произошло мгновенно. Подельники кинулись к ней с разных сторон. От крепыша Линда сумела отпрыгнуть, но Разай коброй метнулся сбоку, и драконица уже видела острое лезвие вспарывающее кожаную куртку.

Но тут внезапный толчок, она отлетает в сторону, и рядом раздаётся стон.

Тихий, как вздох.

Изящная, украшенная финифтью рукоять торчит из живота бродяжки, он медленно оседает на землю, а Разай машет ладонью в воздухе, будто ожегся обо что-то. И дует на пальцы, затянутые перчаткой. Стылый вечерний воздух начинает дрожать, легкое искристое марево поднимает золотую пыль и еле заметным вихрем окутывает этих двоих.

Линда зачарованно смотрела на падающего ей под ноги человека, не в силах отвести взгляд от черного, искаженного мукой, человеческого лица, от маленькой красивой поделки, торчащей среди грязных обносков и несущей смерть. Глупую, нелепую. Ярость, до сих пор неведомая, сжигающая все преграды, все возведенные стены из правил, обычаев, запретов, разбудила спавшие мертвым сном уголки души и рванула на волю. Больше нет никого, кто бы встал у нее на пути!

От чинары внезапно повеяло черным туманом. Двое подельников Разая удивленно остановились, пялясь на странный, возникший ниоткуда дым, и девушку стоявшую в нем. Стремительно и завораживающе-мягко менялось девичье лицо. Вспыхнули рубиновой россыпью чешуйки на щеках. Потемнели и потянулись вверх уши, зримо затвердев черными витыми рожками. Полыхнули янтарным огнем растекшиеся к вискам глаза. С хрустом расправились за спиной отливающие медью огромные кожистые крылья…

— …ш-шаймур нар-рак (2)… — пролепетал крепыш, белея лицом и выпуская кинжал из ослабевших пальцев. — Ахар! (3)

Один Разай ничего не замечал. Он что-то бормотал себе под нос, потом нагнулся к нищему, резко вырвал оружие, заставив выгнуться от боли смертельно раненого человека, и с неудовольствием сплюнул.

— Чок (4) ты шелудивый! Такой клинок испачкал.

Двое его приятелей попятились, а потом и вовсе рванули назад по пустынной ночной улице. Разай лишь оглянулся на раздавшийся сзади топот, скривился вслед, обтер нож о пыльные нищенские лохмотья и побежал за ними. По сторонам смотреть ему было некогда.

6

Любому, не говоря уже о драконе, было бы ясно, что расплывающееся на рваных тряпках кровавое пятно это смерть. Скорая и мучительная. И помочь здесь, в чужом городе, на чужой земле, ночью, даже дракон не в силах. Да какой она дракон! Название одно…

Колени подогнулись сами, она закрыла лицо ладонями, опускаясь возле бродяги. Почему все, кто ей дорог умирают! Небо! Почему? Девчоночьи плечи затряслись.

— Лаэ, — тихо прошелестело рядом. Линда всем телом подалась к нищему, а он вдруг улыбнулся сухими губами. — Не надо. Я долго живу, мне пора.

Девушку затрясло еще сильнее, и нищий легонько погладил ее руку.

— Если вы будете все время плакать, вы не сумеете исполнить свое предназначение.

Даже в горе женское любопытство неистребимо. А желание быть самой исключительной вечно, как Дар. Линда широко раскрыла заплаканные глаза, в которых еще плескались рубиновые отсветы, и как не было плохо раненому, он, увидев ее обескураженный взгляд, тихо засмеялся.

— О, женщины, вы так предсказуемы. Лаэ, ваше предназначение рожать детей. Это самое высокое предназначение, — резкое движение заставило его снова скривиться, задышать хрипло, часто, и он заторопился, — послушай… послушай меня дочка… когда… когда ты не найдешь то, что хочешь, оглянись… вокруг будет то, что тебе нужно…

Линда мотнула головой, не понимая, а он, еле прохрипев эти слова, с усилием продолжил:

— Когда тебя попросят остаться… знай… уйдешь – предашь двоих… останешься – предашь всех…

Взгляд бродяжки уже блуждал за гранью, лицо застыло, но, вдруг, губы его шевельнулись и человек внятно и спокойно проговорил странным сумеречным голосом, зазвучавшим словно из ниоткуда:

— Когда святыня окажется миражем… две жизни лягут перед тобой на весы: младенца и старца… Выбирать тебе… Помни… ради этого выбора ты появилась на свет.

7

Муфий вышел в прихожую, уселся в накрытое пушистым пледом кресло, взял с ажурного столика книгу, и приготовился ждать. Представляется, ждать было недолго, а развлечься перед очередным нагоняем, который надо устроить племяннику, не помешает.

Главный богослов золотоносной Исандары только что выслушал сбивчивые объяснения перепуганных приятелей Разая. Эти двое залетели в утопающий в прохладной зелени особняк, и начали нести полную околесицу. Как он понял, они удрали с потасовки, и, не увидев за собой третьего, решили пасть на колени перед священником. На всякий случай. Их глаза горели единственным желанием: рассказать все и сразу, а заодно выгородить себя, если вдруг невесть откуда появившийся ахар растерзал (не дай Небеса!) племянника такого почтенного человека. Но почтенный только недоверчиво поднял бровь, улыбнулся, и взмахом руки отпустил оболтусов. Разай часто попадал в передряги, и переживать за него, муфий разучился давно. По крайней мере, передряги виделись богослову незначительными и мелкими, а раз так, то мелкими их должны видеть и все остальные. Особенно нужные и влиятельные люди. Пожалуй, даже в Тилите он бы смог убедить кое-кого в своей правоте.

— Случилось что? — зевнула еще не старая, весьма упитанная женщина в узорчатой, накинутой поверх роскошной абайи шали, появляясь из низких дверей женской половины. Сестра единственная могла находиться в доме там, где она посчитает нужным. Рано овдовев, но сумев произвести на свет мальчика-наследника, она получила безраздельное право на дом. И души не чаяла в сыне. Баловала его, потакала всем желаниям уже взрослого парня, и требовала защиты у брата в щепетильных ситуациях. Муфий не мог ей отказать - детей у него не было. Да и особняк все-таки принадлежал сестре.

— Мой племянник, кажется, захотел поупражняться в фехтовании. На живых людях, — богослов не упустил возможности продемонстрировать недовольство, ему начинали надоедать выходки великовозрастного балбеса, — хвала Небесам, это оказался какой-то бродяга.

Женщина поджала пухлые губки.

— Одним больше, одним меньше. Ты же не собираешься по такой смешной причине читать ребенку философский трактат?

— Это сейчас бродяга, — возразил брат, — а потом?

— Я тебя умоляю, мальчик не дурак. Он не будет цепляться к…

Дверь в просторную прихожую распахнулась, Разай оттолкнул с дороги слугу, обязанного с поклоном открывать и закрывать двери, заскочил внутрь, оглянулся и забегал, опрокидывая стоявшие вдоль стен сундуки. В кулаке, затянутом перчаткой он держал окровавленный кинжал и что-то бессвязно бормотал.

— Что потерял? – скривился дядя.

— Тряпку! Не могу эту пакость вытереть! Не оттирается и все тут, — парень остановился, показал руку с оружием, и заорал. — Мать! Принеси кувшин с водой! И полотенце!

— Ты чего кричишь? — удивилась женщина, — я тут! Тише, сынок, твои сестры спят.

— Ма-а! — он снова заголосил, не обращая на внимания на стоящую перед ним женщину.

Внезапно муфий вскочил с тахты и осторожно, мелкими шажками, будто подходил к ядовитой змее, оказался возле племянника. Обошел, заглянул в глаза, присел. Не дотрагиваясь, со всех сторон внимательно рассмотрел окровавленную железку.

Две пары глаз следили за ним с возрастающим удивлением.

Выпрямился богослов так резко, что еле удержался от стона в больной спине, и торопливо отступил на пару шагов.

— Оставь здесь нож, — властно потребовал он. Парень, как ни странно, его послушал, и клинок выпал из ладони. — А теперь уходи. Немедленно. Здесь ты больше не живешь.

Женщина удивленно вскинула брови, пренебрежительная улыбка заиграла на губах, но парень развернулся, прошелся невидящим взглядом по стенам, по коврам под ногами и вышел.

Слуга послушно закрыл за ним дверь.

— С ума сошел?! — подскочила женщина к брату, — ты что делаешь?! Из-за какого-то оборванца?!

В следующее мгновение она нервно повязывала на голову плат и, торопясь, пыталась всунуть ноги в стоявшие у порога чёботы.

— Остановись, — сказал мужчина. Пальцы его дрожали. Чтобы их унять он теребил вышитый серебром пояс. — Ты все равно не вернешь его, он уже не знает, кто он... И больше не узнает.

Женщина подпрыгнула в возмущении.

— Ты выгнал его! И он ушел! Мальчик ушел! Из-за тебя!— она подскочила совсем близко и с неожиданной силой схватила мужчину за воротник. — Да я лучше тебя выгоню! Верни, слышишь? Пойди за ним и верни! Сам! Верни…

— Это уже не твой сын, Амани, — муфий стиснул ее запястья и зашептал. — Он убил дервиша. Понимаешь? Дервиша! Кровь на клинке золотая… Смотри…

— Верни его! — взвизгнула женщина. Казалось, она не слышала брата. — Верни сейчас же! Верни!!!

— А ну заткнулась! Идиотка!! — рявкнул священник. И тут же испугался собственного крика, заговорил тихо и торопливо, — не дай Небеса, если узнает кто, Амани. По миру пойдем! Нами все брезговать станут. Этих вещих всегда ненавидели, всегда. Их предсказания всегда горе. Пусть уходит. Он тебя уже не помнит, да ты и сама видела. И скоро всех нас забудет. И хорошо! А его теперь никто не узнает, никто. Лицо у него поменяется, горб вырастет... Всё, сестренка, он дервиш. Вечный скиталец… Избави нас Хозяйка от ноши сей, избави от участи и от чести… где этот ножик?.. надо убрать… надо закопать… чтобы не видели… а дружкам его сказать, что в Тикрит уехал… к родным… дальним… навсегда…

Он суетливо бормотал себе под нос, оглядываясь в поисках чего-нибудь, во что можно завернуть злосчастный предмет, а женщина недоверчиво разглядывала клинок.

Золотистое мерцание на черном железе разгоралось всё ярче и ярче и, коротко вспыхнув напоследок, исчезло.

— Все, — муфий тоже увидел сполох и бессильно рухнул на тахту. — Душа на убийцу перешла. Теперь он будет скитаться до тех пор, пока и его вот так не упокоят. Только тогда он всё вспомнит. Наказание это... И ему, и нам… За высокомерие, за гордыню… Наказание…

_____________________________________________________________

1 - намыв - добыча золота с помощью промывки породы водой; 2 - шаймур нарак (дарайский) - посланник из преисподней; 3 - ахар (дарайский) - демон; 4 - чок (дарайский) - поросенок.