Дорога Токайдо

ГЛАВА 8 Белая пена

Грустный, словно изъеденный молью, попугай сидел на тонком хлопчатобумажном шарфе, который старая Кувшинная Рожа перебросила через плечо. Птица нервничала и нетерпеливо искала под платком отвисшую мочку уха хозяйки. А когда нашла, то слегка ущипнула дряблую плоть клювом и что-то тихо прощебетала.

— Сороконожка говорит, что вы лучший… — Сомнение, отразившееся на лице Кувшинной Рожи, можно было понять: ее собеседник не выглядел преуспевающим человеком. Он даже не выглядел человеком, которому можно дать в долг. В ответ она услышала какое-то уклончивое бормотание. — Что вы лучший специалист в вашем деле, — торопливо продолжила Кувшинная Рожа. Она не хотела обидеть Хансиро. Сороконожка долго внушал ей, что этот человек разборчив и берется не за всякое дело. Осторожными скользящими шагами хозяйка «Благоуханного лотоса» подошла к сыщику сзади и придвинулась так близко, что едва не наступила на пятки его обутых в таби ног. Они находились в комнате, где Кошечка принимала своего последнего гостя.

— Высокопоставленные особы хотят, чтобы она вернулась сюда и не докучала им, — прошептала Кувшинная Рожа. Она говорила так тихо потому, что знала — в соседних комнатах их внимательно слушают слуги — ее собственные и те несколько человек, которых князь Кира прислал в ее дом следить за Кошечкой.

Хансиро и на это заявление отозвался ворчливым бормотанием. Дела князя Киры шли плохо: сёгун был им недоволен, знатные люди смеялись над ним, простонародье презирало. Если хозяйка «Благоуханного лотоса» не привирает, умерший князь Асано действительно имел младшую жену и ребенка. Немудрено, что Кира опасается мести со стороны его дочери. То, что девчонка исчезла именно четырнадцатого числа, когда кончался очередной месяц со дня смерти ее отца, наверняка сильно перепугало сановника.

Теперь Хансиро заглядывал в дверной проем, который вел из маленькой комнаты для одевания в спальню Кошечки. Обе комнаты были чисто убраны. Грязное одеяло и ядовитая рыба исчезли. После того как Хансиро осмотрел единственный оставшийся ломтик фугу с приправой из мертвых мух и тараканов, слуги выбросили отравленную еду. Хансиро прочел заголовки книг, стоявших на полках: классика и все пять томов книги Мусаси. «Книга пяти колец» вместо обычных непристойных романов. «Строит из себя», — подумал он, потом развернул один из свитков и изучил почерк беглянки — он оказался на редкость хорошим для женщины. Четкость линий казалась мужской.

— Она не из тех, про кого говорят: «часто меняет седла»?

— Нет, господин, она не из тех. Она никогда до сих пор не позволяла себе ничего такого. Да и вся ее одежда осталась либо здесь, либо в «Карпе».

Хансиро стало скучно: много раз он уже слышал такие рассказы, и все они звучали почти одинаково. Женщины просто дуры: убегают с первым попавшимся мужчиной, стоит ему изобразить страстный взгляд, помахать перед ней своим «любовным огурцом» и поклясться в вечной верности. А как только милый друг выманит дурочку из Ёсивары, он продает ее кому-нибудь еще. Комната для одевания куртизанки была обставлена изящно, но этого и следовало ожидать. Если верить тому, что так неохотно открыла ему хозяйка этого дома, девица по имени Кошечка происходила из хорошей семьи. Родные ее матери были знатны, сильны в боевом искусстве, но в кошельках их гулял ветер. Девица эта, должно быть, избалована. И испорчена. И тщеславна.

— Я не представляю себе, как это могло случиться. — Кувшинная Рожа все еще лихорадочно искала способ снять с себя вину за происшедшее. — Сороконожка говорит, что видел гостя княжны Асано в час Крысы у Больших ворот, но саму ее не приметил. Правда, вчера ночью возле ворот произошел несчастный случай…

Хансиро не снизошел даже до бормотания. Он втянул руки внутрь широких рукавов мятой тускло-черной куртки и сложил их на худом, увитом тугими мускулами животе, потом неторопливо просунул одну руку в потрепанный косой вырез горловины и почесал черную щетину на щеке.

Жесткая борода, в которой уже кое-где курчавились седые волосы, скрадывала резкие очертания его широких скул и волевого подбородка, но в темных глазах этого человека вместе с философической грустью светились проницательный ум и сила, граничащая с жестокостью.

С первого взгляда было заметно, что Хансиро давно не посещал цирюльника: широкую часть его черепа — от лба до макушки — покрывала щетина, напоминавшая медвежий мех. Окружавшие эту часть головы длинные волосы были кое-как собраны в большой пучок на макушке и перевязаны шнуром из рисовой соломы.

Знакомый Сороконожки был немного выше среднего роста и очень силен, на что указывали мощные мышцы рук и большие ладони. Ему едва перевалило за сорок, и родился он в год Тигра. За свою жизнь этот человек испытал много бед и научился надеяться только на себя.

Хансиро не любил задавать вопросы, но иногда такой способ розыска оказывался если не самым лучшим, то самым быстрым. А сыщик не хотел тратить на рядовую работу больше времени, чем следовало. Он устал от возни с беглецами и за это дело взялся только потому, что рассказ о падении молодой аристократки возбудил его любопытство.

— Ваши слуги проверяли все?

— Конечно, да. — Попугай теперь бубнил что-то себе под нос и с тоской поглядывал на клетку. — В нашем квартале ее нет.

Хансиро снова продел руки в рукава и опустился на колени. При этом его рука — правая, ибо он был левшой, — машинально потянулась к поясу, где могла бы опуститься на обтянутую акульей кожей рукоять длинного меча и приподнять его острие над татами. Но меч Хансиро находился сейчас под присмотром Сороконожки.

Толстые пальцы Хансиро — большой и указательный — осторожно сомкнулись вокруг несколько черных шелковистых нитей, лежавших на темно-зеленой полосе ткани, прикрывавшей стык двух циновок. Когда сыщик поднял волосы Кошечки на уровень глаз, они свесились с его пальцев чуть не до полу. Кувшинная Рожа глядела на них, как мышь на змею. Она так сильно стиснула руки под светло-лиловым передником, надетым поверх коричневого платья, что почувствовала острую боль в суставах.

Кувшинной Роже шел тридцать девятый год, а в ее профессии рядовых отправляли в отставку по старости уже в двадцать пять. Она много боролась, чтобы укрепиться в своей уютной цитадели. Она выгадывала сто мон с каждого итибу, который посетитель тратил на еду. Она брала проценты с чаевых горничных и слуг и с заработков куртизанок. Теперь эта мегера боялась, что князь Кира оставит ее без места точно так же, как она выбрасывала на улицу женщин, недостаточно молодых, чтобы слыть хорошим товаром.

— Возможно, именно гость вашей девицы не вышел отсюда, — произнес Хансиро.

— Но ведь Сороконожка видел его как раз перед тем, как мэцкэ…

Кувшинная Рожа не договорила: она внезапно осознала, что исчезновение Кошечки и огонь, уничтоживший родственника Киры, могут быть связаны между собой. Сейчас смотрительница заведения походила на ворону, которая только что в стремительном полете врезалась головой в стену.

Хозяйка дома терпимости испытала такое потрясение от своего открытия, что сдернула попугая с плеча и стала баюкать его на руках. Птица попыталась вырваться, издавая похожие на чихание крики, но быстро покорилась судьбе. Хансиро подумал, что его новая работодательница смотрит в лицо вечности с облезлым попугаем на руках. Он не отличался веселым нравом, но выражение ее лица едва не заставило его улыбнуться.

Хансиро подошел к задней стенке комнаты, раздвинул ее, взглянул в один конец заднего коридора, потом в другой. Ни одна женщина, особенно занимающая такое положение, как Кошечка, не отрежет три сяку волос, если не собирается стать монахиней.

— Она была религиозной? — спросил сыщик, даже не обернувшись.

— Не слишком, хотя каждый день читала священные книги.

— А откуда взялась ядовитая фугу?

— Ужасная случайность.

— Что-то слишком много несчастных случайностей на одну ночь, а?

— До сих пор в «Благоуханном лотосе» не случалось ничего подобного. Мой повар — опытный разделыватель рыбы. Он никогда за всю…

Хансиро поднял руку, успокаивая хозяйку «дома выбора». Если здесь и произошло убийство, оно его не касалось; сыщик не занимался убийствами в последнее время, они ему, мягко говоря, обрыдли. Впрочем, и беглецы, как правило, оказывались довольно скучными людьми, но все же были поинтереснее мертвецов.

— С ней был еще кто-нибудь, кроме гостя?

— Ее маленькая горничная прошлой ночью спала в другой комнате.

Хансиро, слегка хромая, прошел по узкому заднему коридору к темному дверному проему, который вел в кладовую. Ступал он осторожно и тихо, словно крался, но широко расставлял ноги в развязной манере бойца. Если бы его длинные, собранные в складки штаны-хакама были новыми и жесткими, они перегородили бы почти весь коридор. Но эти хакама засалились от носки и так выцвели, что их черный цвет сделался серым с синеватыми прожилками. Концы штанин превратились в бесцветную спутанную бахрому, и даже края этой бахромы обтрепались. Хансиро услышал за спиной шуршание одежд и взвизгивание женщин. Он понял, что горничные за бумажными стенками вертятся, словно угри на сковородке, пытаясь подглядеть и подслушать, что происходит, и представил себе, как они перешептываются, прикрывая рты рукавами. Что ж, хотя бы одно утро их головы будут заняты чем-то посерьезнее причесок.

Хансиро остановился в дверях кладовой и попытался вызвать в уме образ Кошечки, доступной девицы, бывшей княжны Асано, опираясь на стиль убранства ее комнат. Кто она — беглянка, жертва преступления или убийца?

Солнце, бившее сквозь щели в стене, проливалось золотым дождем на мешки и бочки. Когда глаза Хансиро привыкли к полумраку, он разглядел на полу кладовой следы веника и длинную полосу рядом с ними, оставленную одеялом. Потом он увидел, что часть пыли на крышках бочек с сакэ насыпана недавно: она была светлее остальной — как белая пена за кормой корабля. В груди Хансиро что-то шевельнулось. Он вспомнил старинные строки:

Хансиро постучал брусом-рычагом по стенкам бочек, потом откупорил заднюю и заглянул внутрь. Труп был голым. Значит, княжна Асано бежала, облачившись в одежду гостя?

— Здесь, — пробурчал он себе под нос.

— Она? — Широкий силуэт Кувшинной Рожи заслонил светлый прямоугольник двери.

— Нет.

Хансиро почувствовал что-то похожее на восхищение, но сдержал свои чувства: в конце концов, девица не могла проделать такой трюк в одиночку. Скорее всего, у нее имелись помощники. Он вычеркнул один пункт из своего мысленного реестра предположений: эта женщина может быть беглянкой или убийцей, или тем и другим вместе, но, по-видимому, не является жертвой преступления. Пока не является.

Старая Кувшинная Рожа заглянула в бочку, сдавленно вскрикнула и зажала ладонями накрашенный рот, а потом испуганно завертела головой. Она пыталась придумать, как скрыть смерть чиновника от властей, и знала, что скрыть ее не удастся. Не говоря больше ни слова, Хансиро направился к выходу. Хозяйка дома терпимости дала ему список постоянных гостей Кошечки. С них он и начнет.

Кувшинная Рожа засеменила за ним:

— Найдите ее раньше, чем она обеспокоит князя Киру. Я увеличу вашу плату.

«А свои затраты ты поставишь в счет княжне Асано», — подумал Хансиро.

Едва он появился на заднем крыльце заведения, носильщик сандалий «Благоуханного лотоса» выбежал из-за угла здания. Хотя должность этого человека была низкой, он исполнял свою работу мастерски. Потрепанные и грязные сандалии Хансиро слуга нес без малейших признаков отвращения. Хансиро невозмутимо стоял на крыльце, пока слуга завязывал соломенные шнуры поверх его потертых таби. Потом маленький человечек несколько раз поклонился и исчез.

Широкие карнизы «Благоуханного лотоса» и соседнего публичного дома почти касались друг друга и создавали мрак в проходе под ними. Хансиро глядел на пятна света вдали — там бурлила жизнь улицы Ёсивары — и чувствовал, как все его существо заполняют знакомые ощущения. Хансиро всегда был насторожен и готов к действию, но когда он пускался в погоню, в нем просыпалось что-то хищное. Словно обитающий в его теле опасный зверь поднимался, потягивался, зевал, обнажая белоснежные клыки, облизывал их розовым языком, а потом начинал ловить запахи в налетающем порывами ветерке, глухо взрыкивая от голода. Хансиро даже уловил отголосок этого рыка где-то в глубине горла.

Когда Хансиро было двадцать пять лет, он попал в число самураев без господина, которых называли ронинами. (Слово ронин, если говорить упрощенно, означает «плывущий по течению в жизненном море».) С того времени вот уже пятнадцать лет он зарабатывал себе средства к существованию, ведя опасную жизнь среди людей, чьи занятия были странны, а результаты их в той или иной степени эфемерны. Профессиональные игроки, сводники, владельцы «пьяных бань», хозяйки домов терпимости, куртизанки, проститутки и уличные артисты — вот тот срез общества, с которым имел дело Хансиро.

Хансиро специализировался на розыске потерянного — людей, ценностей, чести. В Ёсиваре исчезало со своих мест многое, так что он никогда не сидел без работы. Хансиро редко имел достаточно денег, чтобы посещать «дома выбора» как гость, но тем не менее был в веселом квартале своим человеком.

Из «Благоуханного лотоса» Хансиро направился к Большим воротам, где надеялся получить вместе со своим мечом и кое-какие сведения. Подручный Сороконожки оказался достаточно умен, чтобы навязывать господину свои услуги. Он лишь непрерывно кланялся, пока Сороконожка лично принимал номерок и ходил за оружием своего товарища в привратный домик.

Хотя старинный меч работы мастера Канэсады сейчас находился в ножнах, Сороконожка нес его на шелковом платке. Передавая оружие Хансиро, он согнулся над клинком в низком поклоне. Этот поклон относился больше к тонкому изогнутому лезвию из серебристо-синей стали, чем к его нынешнему владельцу: люди смертны и уходят из этого мира, чтобы вернуться в новом обличье, а дух такого меча, как этот, живет вечно.

Свободным концом платка Сороконожка с любовью протер круглые перламутровые вставки в форме лошадиных подков, украшавшие лакированную, всю в медно-красных и золотистых пятнах поверхность ножен. Изображения ворон на овальной медной пластине, защищавшей рукоять, обозначали школу боевого искусства «Новая тень».

— Современные мечи не могут сравниться с теми, что делали мастера в годы Кото, — вздохнул Сороконожка.

Хансиро только промычал что-то себе под нос: он знал, что любопытство Сороконожки само проделает за него основную часть работы. Главный сторож веселого квартала получил свое прозвище еще в молодости — в те годы он наносил удары обоими мечами так быстро и перемещался вокруг противника с такой скоростью, что казалось, у него множество рук и ног. Как и Хансиро, старый привратник был ронином. Уже сорок пять лет прошло с тех пор, как его господин погиб в постели знаменитого актера театра кабуки во время великого «Пожара из-за длинных рукавов». Эта смерть являлась постыдной, но не оттого, что князь умер, втыкая свой «предмет» между «половинками арбуза» другого мужчины, — стыд был в том, что он умер не в бою, а в постели. Трагический случай вызвал к жизни множество озорных стихов о пламени княжеской страсти.

Истинный воин мог иметь в жизни лишь одного господина, а правительство запрещало верным слугам следовать за господами в мир духов. И, кроме того, в стране, как на беду, уже сто лет стоял мир — с тех пор, как Токугава Иэясу пришел к власти. Так что воины, особенно безработные, были нужны в Японии не больше, чем блохи в гостинице для простонародья, и развелось их не меньше, чем этих блох. Поскольку веселая жизнь Ёсивары всегда приносила Сороконожке радость, он решил превратить свое увлечение в работу.

Теперь его увлечением стало коллекционирование слухов. Главный сторож имел большое собрание новостей, но мало с кем делился ими.

Поэтому, приказав своему помощнику следить за воротами, Сороконожка пригласил Хансиро на чашку чая в свою маленькую конторку.

Наливая чай, Сороконожка со свистом втянул воздух через сжатые зубы, обдумывая, с чего лучше всего начать разговор. Он был в отчаянии от того, что по его оплошности Кошечка сумела ускользнуть, и даже чувствовал себя в ответе за случайную смерть сыскного инспектора, справедливо подозревая, что эти два события как-то связаны между собой.

Наконец сторож решился и заговорил:

— Здесь вчера вечером было жарко.

— Да, я знаю. — Хансиро мастерски умел вести беседу с экивоками.

Какое-то время приятели молча, мелкими глотками пили чай.

— Ей будет трудно скрываться: она очень красива, — заметил Сороконожка. — Знаменосец, должно быть, волнуется, — Сороконожка не смог удержаться, чтобы не титуловать Киру низшим из его званий.

— Еще бы, она ведь разрушительница замков, — отозвался Хансиро, и Сороконожка улыбнулся.

Красивых женщин называли кэйсэй — «разрушительница замков», потому что они зачастую являлись причиной гибели и людей, и царств[12]. Одна из них погубила молодого князя, которому Хансиро служил в Тосе пятнадцать лет назад. Юноша промотал свою долю семейного состояния в кутежах с наглой и лживой куртизанкой, и отец официально отрекся от него. Униженный, обнищавший, отвергнутый родной семьей молодой человек обрил голову и стал монахом. Таким образом, куртизанка разорила и Хансиро, изменив его жизненный путь, и он смело мог считать себя жертвой женского коварства.

В конце часа Дракона Хансиро знал уже очень много о своей подопечной. И сам оставил Сороконожке несколько новостей взамен. К тому же он порадовал старика тем, что выслушал его воспоминания о старых временах и согласился с ним, что жизнь среди самураев, одержимых деньгами и жаждой приобретения вещей, — сплошной срам.

Наконец Хансиро разместил свой меч работы Канэсады за поясом — точно под нужным углом справа от короткого меча, потом, продев шелковые шнуры в особые отверстия в ножнах, привязал оружие к поясу, поклонился и ушел, оставив Сороконожку в грустных раздумьях над седьмой чашкой чая.

Хансиро знал, с кем надо переговорить на пути из Ёсивары в Эдо. Пятая попытка оказалась успешной. Очутившись возле ларька старой торговки угрями, сыщик низко поклонился старухе, и на его губах расплылась неподдельная улыбка. Хансиро часто разговаривал с этой женщиной, и ему было известно, что торговку интересуют не только деньги: чтобы выудить у нее все возможное, нужно было показать, что разделяешь ее ироническое отношение ко всему окружающему.

— Вы не видели здесь вчера ночью худенького парнишку в одежде грузчиков из компании Накагава? Он мог пройти здесь в самом начале часа Крысы.

Старуха посмотрела на клиента невидящими глазами, раскрыв их так широко, что они стали огромными, как у совы.

— Я плохо слышу, ваша честь.

Хансиро добавил к кучке медяков, лежавшей на его ладони, еще одну, завернутую в бумагу, монету в десять мон. Торговка быстро сгребла деньги, засунула их в рукав, потом отвернулась к решетке с жарящимися угрями:

— Может, и видела. Зрение у меня неважное.

Хансиро терпеливо добавил еще десять медных монет.

— Нельзя ли еще десять для улучшения памяти?

Когда Хансиро отсчитывал деньги, торговка ласково улыбнулась ему, как голодная кошка улыбается человеку, который держит в руке рыбьи потроха.

— Да, я видела ее, это молодая женщина, переодетая грязеедом. Она выглядела очень убедительно, но от нее пахло камелиевым маслом, и она подняла руку вверх, чтобы поправить волосы, которых больше не было у нее на голове. И к тому же у нее не было мозолей на руках.

— Кто был с ней?

— Никого.

— Точно никого?

— Да, — старуха усмехнулась беззубым ртом. — Но если вы добавите совсем немного медяков — еще десять, моя память может улучшиться настолько, что я скажу вам, куда она пошла.

Хансиро согласился доплатить.

— Когда эта дама стояла возле моей лавки, она читала театральный билет.

— Какого театра?

— Увы, даже такая куча медных монет, от которой и священник бы замер, разинув рот, не освежит мою память настолько, чтобы я могла это сказать.

Хансиро низко поклонился старухе и сунул ей еще десять медных монет — на счастье. Торговка в благодарность преподнесла ему корытце из половинки бамбукового стебля, доверху заполненное рисом, увенчанным вкуснейшим жареным угрем. Хансиро, принявшись за угощение, двинулся в сторону театрального квартала.

— Тоса-сан! — окликнула его торговка.

Когда Хансиро вернулся, она заговорила гораздо тише обычного:

— Будьте осторожны: появился человек, опасный для вас.

— Человек Уэсудзи?

— Нет, хотя холуи сына Киры тоже гонятся за вашим прекрасным грязеедом. Но речь не о них. Здесь побывал молодой воин с запада, ронин, как и вы. Судя по выговору, он из Ако. Он говорил со мной.

Хансиро на мгновение замер, обдумывая ее слова. Человек с запада мог быть самураем покойного князя Асано, равно как и вассалом какого-нибудь его соседа. И в этом случае он, конечно, нанят Кирой, потому что знает княжну Асано в лицо. На прощание Хансиро оставил торговке угрями то, что ценнее денег, — улыбку. И она, похоже, поняла, какую редкость получила в подарок.

Ронин из Тосы направился в Накамурадза, театр Ситисабуро, — и прежде всего потому, что имя актера числилось в списке, который выдала сыщику Кувшинная Рожа. Кроме того, Сороконожка сообщил приятелю, что актер частенько договаривался с Кошечкой о свиданиях, но судя по всему, не сажал свою «птицу» в ее «гнездо». Тут было над чем поразмыслить.

Кроме того, Ситисабуро был искусным актером, и Хансиро нравилась манера его игры. Этот мастер сцены так и не перешел на новый вульгарный «грубый стиль», который так любили в Эдо торговцы и самураи. Хансиро был полностью согласен с тем театральным критиком, который сказал, что Ситисабуро — как патентованное лекарство: хорош на все случаи жизни.