Дорога Токайдо

ГЛАВА 50 Колокольчик на шесте

К перевалу под названием «Средняя гора маленькой ноги» прилепилась кучка крошечных ларьков, где продавались сладкие рисовые лепешки. Время было позднее, и все лавки, кроме одной, закрылись. Беглянки радостно поспешили на свет ее фонаря.

Покупая лепешки, завернутые в оболочки бамбука, Кошечка поглядывала на детей хозяйки, весело щебетавших вокруг маленького очага в задней части единственной комнаты этого строения. Одежда ребятишек частью висела на вешалках, частью валялась на полу. Контраст этого маленького открытого ночи уютного уголка с огромным диким пространством вокруг был так разителен, что у беглянки защемило сердце.

Когда Кошечка и Касанэ вышли из лавки, хозяйка потушила фонарь перед своим заведением и закрыла широкий фасад лавки тяжелыми деревянными щитами. В темноте девушки сразу почувствовали себя одинокими и покинутыми. Но когда луч их собственного фонаря, то прыгая с камня на камень, то двигаясь плавно, заскользил по кремнистой тропе, они повеселели. Временами свет падал на гигантские криптомерии, росшие вдоль обочин дороги. Освещенные ветки отбрасывали густые тени, которые улетали во мрак, делая его еще плотнее и таинственнее.

Касанэ тревожно вглядывалась в темноту за массивными стволами. Она знала поразительно много разновидностей духов. Чтобы скоротать долгий путь, деревенская девушка принялась рассказывать Кошечке истории о тех из них, которые водились в реках, ручьях и колодцах, и о тех, которые бродили вокруг мостов, ворот и даже отхожих мест. Но в горах, если верить Касанэ, обитало гораздо больше чертей, людоедов и привидений, чем во всех остальных неприглядных местах, вместе взятых. А сейчас спутница Кошечки опасалась тэнгу — длинноносых бесов, живущих в кронах криптомерий.

— Научи меня какой-нибудь песне. — Кошечка поежилась, стараясь не думать еще и об этой нечисти.

Дочь рыбака ненадолго задумалась:

— Вот одна, которую поют в моей деревне. — Она собралась с духом и запела своим высоким приятным голосом:

— В дороге стыд отбрасывают, — улыбнулась Кошечка. — Ты, я вижу, больше думаешь о своем Путнике, а не о том, с кем помолвлена.

Касанэ мгновенно покраснела.

— Берегись мужчин, которые хотят брака, не записанного в храмовую книгу, старшая сестра!

— Я уже встречалась с некоторыми из них, — ответила Касанэ, и при мысли об этом у нее перехватило дыхание.

Она вспомнила сводника, который продавал ее в гостиницах, мужчин, тыкавших в нее пальцами и щипавших ее, словно она была рыбой, которую выбирают на ужин, морского разбойника, который пальцем проверял ее девственность, и почувствовала, что ее лицо горит от стыда. После этого беглянки какое-то время шли молча, потом Кошечка тихо запела:

Жалобные звуки ее напева долго замирали в темноте.

— Это очень красивая песня, госпожа. Вы научились ей там, — Касанэ застенчиво замолчала, подбирая нужное слово, — в том месте?

— Да.

Когда Кошечка рассказала Касанэ о смерти своего отца и разорении матери, она упомянула и о своем решении продаться в веселый квартал, и о попытке Киры убить ее там. Кошечку позабавило, что Касанэ, которая всего день назад ничего не знала о Ёсиваре, теперь умирала от любопытства, как любая добропорядочная жительница Эдо, и проявляла живой, хотя и тщательно скрываемый интерес к жизни Текучего мира.

— Скажите, а молодые люди там приятные? — спросила словно бы вскользь Касанэ.

— Думаю, некоторые — да, — ответила Кошечка, перебирая в памяти многих мужчин, которых она развлекала, и очень немногих, для которых соглашалась развязать свой пояс. Она не могла припомнить ни одного лица — их словно никогда не существовало в ее жизни.

— Похоть в Текучем мире приветствуют, но любовь там запретна, — безразлично сказала Кошечка, и в ее сознании вспыхнуло другое значение слов «текучий мир» — переменчивая и полная опасностей жизнь. — Если бы я могла добыть для своей матери деньги в аду, я предпочла бы отправиться туда, — добавила она.

— Долг перед родителями выше гор, глубже моря, — Касанэ не пришлось самой придумывать ответ: эту пословицу все японские дети, и знатные, и простые, заучивали раньше, чем начинали связно говорить.

Касанэ умолкла. Кошечка поняла, что, вспомнив эти слова, девушка вновь ощутила себя несчастной из-за того, что не оправдала ожиданий своих родных.

— Если судьба позволит, ты снова увидишь своих родителей, — утешила она свою спутницу.

— Оторвавшийся цветок никогда не возвращается на ветку, — печально прошептала Касанэ.

Деревья расступились, образуя поляну. Беглянки присели отдохнуть на большой камень, тускло освещенный лишь звездами. Ягодицы многих поколений паломников, отдыхавших здесь, протерли в камне неглубокую выемку. Касанэ погасила фонарь, чтобы сэкономить масло, и глаза молодых женщин скоро привыкли к мраку. Бодро шагая по дороге, беглянки не замечали дыхания зимы, но теперь ночной холодок стал покусывать их за плечи. Они накинули полы своих дорожных плащей одна на другую, накрылись ими и обнялись, чтобы согреться. Кошечка развернули одну из лепешек, разломила ее и протянула половину Касанэ. В обращенной к дороге стороне камня была вырублена ниша. Там стояла полуразрушенная от времени каменная статуя святого Дзидзо, защитника путников, беременных женщин и детей. В таком пустынном месте соседство с Дзидзо-сама ободряло. Какая-то скорбящая мать, лишившаяся ребенка, надела на скульптуру новый нагрудник и красивую тряпичную шапочку, какую носят младенцы. Почитатели святого положили мелкие камешки на плечи статуи и сложили целую гору камней у ее ног.

Считалось, что в загробном мире на берегу Саньдзу — реки Трех путей — стоит дьяволица, уродливая старая ведьма, и осыпает руганью грешников, идущих через эту реку в ад. Если душа умершего ребенка слишком близко подходит к этой бесовке, та крадет у малыша одежду и заставляет его без конца складывать в кучи камни на берегах загробной реки. Чтобы помочь святому Дзидзо избавлять детские души от этого непосильною труда, путники приносят камни к его ногам.

В небольшом удалении от Кошечки и Касанэ над поляной возвышался прочно вросший в землю круглый камень. Он блестел в свете звезд, словно облитый серебром, растопленным на медленном огне.

— В путеводителе сказано, что этот валун называется «Камень, плачущий по ночам», — заговорила Кошечка, понизив голос: громкие звуки могли бы разрушить очарование этой фантастической картины, освещенной огнями мироздания.

— Он в самом деле плачет?

— Так говорят. — Кошечка разделила с Касанэ вторую рисовую лепешку. — Когда-то давно беременная женщина отправилась из Ниссаки в Канаю к своему мужу. Ночью на этом самом месте на нее напали разбойники и убили ее. — Кошечка заговорила еще тише: — Кровь убитой пролилась на этот камень, и с тех пор он плачет. Говорят, что в нем живет душа этой женщины.

— А убийц поймали?

— Милосердная богиня Каннон-сама проходила мимо убитой в облике комусо. Она вырезала ребенка из мертвого тела и воспитала его. Через много лет сын отомстил за смерть своей матери.

— Так и вы, госпожа, отомстите за своего отца и утешите его душу на том свете.

Кошечка не могла отвести глаз от камня с привидением. Такого одинокого в этом пустынном месте и так много говорившего сердцу. Лепешки казались ей особенно вкусными оттого, что она делила их с милой крестьянской девушкой, которая — Кошечка только сейчас осознала это — стала для нее сестрой и подругой.

— Морская водоросль, — вдруг неожиданно для себя произнесла дочь князя Асано. — Отец называл мою мать Морской водорослью.

Касанэ не нашла, что ответить. Она была поражена тем, что госпожа поделилась с ней таким личным воспоминанием.

— Это имя он взял из своего любимого стихотворения.

Кошечка прочла отрывок, ее голос дрожал от печали:

Наступившее молчание было прервано ритмичным хрустом щебня — кто-то бежал по дороге, приближаясь к поляне. Может, гонец, а может и нет.

Кошечка надела на голову повязку, завязала ее под нижней губой и надвинула на самые брови, чтобы спрятать лицо. Затем беглянка отвинтила железный колпачок, прикрывавший острие ее копья, но не сняла его с лезвия.

— Мы можем спрятаться в кустах, госпожа, — прошептала Касанэ. — Они не увидят нас и пройдут мимо.

— Они тогда подстерегут нас где-нибудь впереди и не в таком удобном для нас месте.

Кошечка встала лицом к северо-востоку, спиной к «Плачущему камню» и вскинула посох, готовясь к бою.

— У вас есть более высокая цель, ваша светлость. — Теперь, когда Кошечка открыла крестьянке правду, Касанэ стала чувствовать себя смелее. — Не бросайтесь жизнью, пока не исполнили своего долга, госпожа.

— Икко-икки[28] Сайгэ однажды сказал: «Зачем жалеть, что покидаешь мир, который не стоит нашего сожаления?» — Кошечка печально улыбнулась своей спутнице. — Он говорил, что мы спасаем себя только тогда, когда отказываемся от себя.

Касанэ вздохнула, потом выбрала камень среди тех, которые устилали дорогу, замотала его в полотенце и взмахнула своим оружием. Подыскав еще один камень, пригодный для броска, крестьянка насупилась и стала ждать, когда кто-нибудь из врагов окажется в пределах ее досягаемости.

Тяжелые ритмичные удары ног о дорогу усилились. Из-за поворота показалась одинокая фигура бегущего человека. Лицо его было скрыто низко надвинутой на лоб головной повязкой, поэтому Кошечка не смогла узнать в нем молодого ронина, которому она сломала нос у парома. Художник сменил прежнюю одежду на неприметный наряд торговца низкого ранга. Меч Мумэсая был спрятан в скатанной спальной циновке, которую он нес на спине.

Завидев Кошечку, стоящую посреди дороги с занесенным для удара посохом, Мумэсай стал разыгрывать тут же придуманный спектакль. Он взвизгнул от изумления и упал на колени, с силой дергая за бумажный шнур, на котором висел тряпичный кошелек. Разорвав шнур, Безымянный бросил зазвеневший мешочек на дорогу и распластался на земле. Мешочек, скользнув по камням, замер у ног Кошечки.

— Во имя милосердного Будды, добрейший господин, сжальтесь надо мной! — Мумэсай научился скрывать свой западный выговор, но еще не вполне усвоил произношение жителей Эдо. Впрочем, это было не слишком заметно: художник уткнулся лицом в щебень, заглушавший его дрожащий от волнения голос. — Тысяча извинений за то, что мой кошелек такой тощий. Пусть эти несколько жалких монет помогут вам в трудное время.

— Что ты делаешь ночью на дороге? — сурово спросила Кошечка. — Честные люди в это время лежат в постели.

— Я всего лишь несчастный приказчик из лавки, которому очень мало платят, ваша честь, — заговорил Мумэсай, изображая труса, который полагает, что его не тронут, пока он говорит. — Я услышал о знамении, призвавшем паломников в Исэ, и отложил счеты и счетоводную книгу. Мой хозяин был щедр на благословения, но уклонился от денежной помощи. Я рассчитал, что на спокойное продвижение к святому алтарю мне не хватит денег, и поэтому решил сократить путь до возможностей моего кошелька.

— То есть бежишь днем и ночью?

— Нет, только пока светит луна и звезды, ваша честь. Путешествуя по ночам и бегом, я проведу меньше дней в пути, а значит, буду меньше есть и реже платить за ночлег.

— Значит, было знамение, призвавшее паломников в Исэ?

— Ну да, ваша честь. К востоку отсюда паломников на дороге столько, что они теснятся как сельди в бочке. Если вы подождете, то скоро встретите более богатых… — Мумэсай поискал вежливый термин, подходящий к ситуации, — богатых клиентов, чем жалкий бедняк, которого вы видите перед собой.

— Ах ты, простак! Я не разбойник! — рявкнула Кошечка.

— Конечно, я понял с самого начала, что вы не разбойник, добрый господин.

— Ты прав. — Кошечка лукаво усмехнулась, глядя на согнутую в низком поклоне спину. — Я не грабитель. Я переодетый людоед и очень люблю человеческое мясо.

Она немного помолчала, чтобы посмотреть, как подействуют ее слова.

— Человек не вечен, ваша честь. — Мумэсай затрясся, как в лихорадке.

— Ты так долго бежал. Ты, наверно, весь зачерствел в дороге? — Кошечка ткнула мнимого приказчика посохом в бок. Мумэсай сжался и втянул голову в плечи. — Так и есть. Даже если варить тебя целый год, все равно обломаешь зубы, — говоря это, Кошечка сделала Касанэ знак спрятаться в кустах. — Ты умеешь считать, приказчик?

— Конечно, умею, ваша честь: это моя работа. Счет — единственное, что я умею делать по-настоящему.

— Тогда сосчитай медленно и громко до восьмидесяти восьми, — Кошечке стала надоедать пустая болтовня, — потом подними кошелек и уходи. Если ты вздумаешь взглянуть вверх, пока станешь считать, я разорву тебя на части, как сушеную скумбрию, а из твоих потрохов сварю суп.

Мумэсай принялся считать, но все время перебивал счет мольбами о пощаде, перечислением всех родных, которых он содержит, и описанием того, как сильно будет горевать хозяин, если его лучший приказчик не вернется. Кошечка положила ему в кошелек, как паломнику, маленькую серебряную монету, а сверху пристроила свою последнюю рисовую лепешку в обертке из оболочки бамбука. Потом присоединилась к укрывающейся в кустах Касанэ.

Подавляя смех, девушки следили за тем, как Мумэсай довел счет до пятидесяти, чуть-чуть приподнял голову и взглянул вверх. Потом осторожно встал на ноги и долго смотрел в один конец дороги, затем повернулся и посмотрел в другой ее конец. После этого глупый приказчик схватил кошелек и стремглав кинулся в ту сторону, откуда прибежал.

— Ну и болтун! — вздохнула сквозь смех Касанэ. — Прямо колокольчик на шесте!

Госпожа и служанка добавили по камню к куче, лежавшей у босых коротких и толстых ног Дзидзо. Обе сложили ладони и помолились улыбающемуся святому, прося его о защите на темной горной дороге. Потом, тихо смеясь, Кошечка и Касанэ продолжили свой путь.