Дорога Токайдо

ГЛАВА 44 Быстрый и занятой ум

Сосновый берег в Окицу был действительно прекрасен. Путеводитель не обманул беглянок. Кошечка и Касанэ стояли на песке в стайке собравшихся вокруг любопытных детей и ожидали конца церемонии, которая должна была упокоить душу бродяги, чье тело валялось в обломках скал. Старый монах замер у самой воды и смотрел поверх залива Суруга на лесистые горы полуострова Иду.

Спокойные воды залива блестели в лучах заходящего солнца. Вечерний свет золотил паруса рыбачьих лодок. Последняя из них ныряла и кренилась под ветром. Над ней возвышались медно-красные сверкающие склоны горы Фудзи.

Старик мычал молитву тихо, словно для себя одного. Когда он закончил, Кошечка вошла в ледяную воду прибоя, держа в руках маленькую лодочку, которую Касанэ сделала из соломы и нагрузила бумажным цветком, пучком благовонных горящих палочек и горящей свечой. Она подождала, пока волна отхлынет, потом опустила лодочку на воду и осторожно подтолкнула ее.

Старый монах тем временем бормотал отрывки из священных текстов и ударял в похожий на опрокинутую чашку колокольчик, а лодочка покачивалась на мелкой зыби.

Когда наконец одна из волн перевернула соломенное суденышко, монах поклонился, повернулся и стал подниматься по берегу, продолжая читать молитвы. Его ноги вязли в песке, песок набивался в соломенные сандалии и мешал идти, как и крутившиеся вокруг старика дети. Эти малыши навели Кошечку на мысль.

Она подошла к монаху:

— Спасибо вам, святой человек. — Кошечка незаметно опустила сверток с деньгами в чашу для подаяний.

— Жизнь есть жизнь, смерть есть смерть. — Это был не совсем тот ответ, которого ожидала Кошечка, но за недолгое время общения со старцем она успела привыкнуть к его иносказаниям.

— Монах, я хотела бы купить ваши амулеты.

Старик развязал шнур мешочка, висевшего у него на шее, и длинными заостренными ногтями большого и указательного пальцев выудил сложенную полоску бумаги.

— Тот, кто проходит в ворота без столбов и перекладин, свободно парит между небом и землей.

— Простите меня за грубость, сэнсэй, но мне нужны все ваши амулеты.

Старик снял мешочек с шеи, но немного помедлил, прежде чем отдать его Кошечке. Его взгляд оставался неподвижным, как у мертвеца, и тем не менее Кошечка чувствовала: старый монах знает все ее мысли, словно читает в ее душе.

— Тот, кто не решается действовать — смотрит на мир из окна. Жизнь пройдет мимо него, а он так ничего и не узнает о ней. — Священник поклонился и протянул мешочек покупательнице. «Форма — пустота, а пустота — форма», — снова запел он слова священного текста и отвернулся от Кошечки, словно та перестала существовать.

Поглаживая пальцами мягкую, сильно потертую ткань мешочка, беглянка долго следила, как священник пробирается среди искривленных ветром сосен, пока он не исчез в голубой мгле.

Корни и стволы деревьев окутывал дым из груд тлеющих водорослей, их поджигали, чтобы получить соль. В прибрежный песок были воткнуты шесты со связками сушившихся осьминогов. Рядом с ними на высоких бамбуковых распорках висели коричневые сети.

Дети вернулись к своим занятиям — одни к играм, другие к делам. Они выбирали улов из сетей или вычерпывали воду из лодок. Отцы их сидели под соснами, курили и качали младенцев. Так они делали каждый вечер.

По берегу прошла вереница женщин. На их головах покачивались низкие и широкие деревянные кадки. Пояса рыбачек были дерзко завязаны на животах. Деревенская молва утверждала, что эти торговки камбалой и моллюсками за плату дозволяют мужчинам раздвинуть створки и тех раковин, за которыми не нужно нырять.

Это было очень красивое зрелище, но настроение Кошечки не позволяло ей насладиться им. Теперь у беглянки имелись деньги, но она не могла обменять их на душевный покой и отдых под кровом: слуги Киры наверняка шныряют по гостиницам, как тараканы.

— Мы не можем заночевать в поселке, старшая сестра, — сказала Кошечка. — Враги по-прежнему ищут меня.

— Тогда мы будем спать на берегу, как пара чаек, — радостно улыбнулась Касанэ.

«Слепой не боится змеи», — снова подумала Кошечка.

— О море надо спрашивать рыбака! — ответила Касанэ ее мыслям. Она была в восторге оттого, что может услужить своей госпоже и защитнице.

Часом раньше в деревне Юи Кошечка купила подружке грубый костыль. Опираясь на него, Касанэ уверенно двинулась вперед. Она повела Кошечку мимо крошечных камышовых рыбачьих лачуг и вывела ее на пустынный болотистый участок берега, прижимавшийся к устью реки.

С помощью Кошечки крестьянка срезала несколько молодых сосен и установила их между двумя деревьями, наметив контуры наклонной крыши навеса. Крепкими стеблями речного камыша дочь рыбака привязала к ним ветки валежника — так, чтобы получилась решетка. Потом, держа костыль под мышкой, Касанэ зашла в болотистый рукав реки и принялась за работу, выбрасывая на берег охапки камыша. Она показала Кошечке, как связывать стебли в пучки, а сама стала укладывать их на решетку, превращая навес в примитивную, но надежную крышу.

Кошечка всегда свысока поглядывала на крестьян, считая их неспособными творчески мыслить, но теперь она начинала думать, что Касанэ, если ей дать достаточно времени, сможет сделать из бамбука, соломы и речной травы все что угодно.

Потом Кошечка — уже в сумерках — спустилась по берегу к деревне, чтобы купить немного еды, Касанэ тем временем расстелила спальные циновки, нарезала травы для подушек и развела костер, подкармливая огонь сосновыми иглами.

Потом беглянки полакомились знаменитыми пельменями с бобовыми цветками — гордостью Окицу, и смаковали леща, поджаренного на доске, вынесенной волнами на берег. Кошечка смотрела на огни, горевшие по другую сторону залива. Этот свет дрожал в окнах рыбацкой деревни Эдзири, прятавшейся в уютной ложбине между темных склонов предгорий.

До Эдзири было рукой подать, и Кошечка сегодняшнюю ночь рассчитывала провести там. Даже купив поношенную одежду, циновки и другие необходимые вещи, беглянки имели достаточно средств, чтобы нанять лошадь и покинуть Окицу. Но в первый раз за все время совместного путешествия Касанэ заупрямилась, и совсем не из-за поврежденной лодыжки.

— Мы тогда не успеем совершить обряд упокоения духа до темноты, госпожа, — заявила она.

— Обряды совершаются и в темноте.

— А нельзя ли найти священника здесь, в Окицу, сейчас? Пожалуйста, госпожа, прошу вас.

Голос Касанэ дрожал: она боялась, что обездоленный дух мертвеца со скал станет преследовать путниц и настигнет их в темноте прежде, чем они умилостивят его. Кошечка, подумав, согласилась на остановку.

Теперь Кошечка сосредоточилась на том, чтобы, как говорится в пословице, «связать лопнувшую завязку своей сумы с терпением». До сих пор вечной спешкой она не только навлекала на свою голову дополнительные опасности, но и обижала верную спутницу. Мусаси говорил, что торопливость не входит в Путь, и настоящий мастер никогда не выглядит озабоченным. Торопливость и озабоченность нежелательны для ума.

— Лещ очень вкусный, — похвалила она Касанэ. Та застенчиво опустила голову:

— Кажется, он чересчур суховат. Я по глупости передержала его на огне.

— Нет, Касанэ, лучшего и желать нельзя. — Кошечка подхватила палочками с доски последний поджаристый кусочек рыбы и аппетитно захрустела им. — Что еще надо человеку в сезон лещей? — Она улыбнулась Касанэ и лизнула свою ладонь, на которой еще оставались кристаллики морской соли. Потом Кошечка промыла рот слабым чаем.

До восхода луны оставалось еще много часов, но звезды уже усыпали ночной купол неба, и их свет мягко обтекал причудливые очертания сосновых ветвей. Звезды мерцали в пушистых иглах, как светляки. Кошечка закрыла глаза и вдохнула резкий запах смолы.

— Ваша трубка, госпожа.

Кошечка поклонилась в знак благодарности и попросила:

— Покажи свою ногу, старшая сестра!

— Мне уже легче, — ответила Касанэ, смущенная таким вниманием, но протянула ногу к костру, чтобы Кошечка могла видеть ее распухшую лодыжку. Она вздрогнула, когда Кошечка коснулась больного места пальцами. — А завтра будет еще лучше, и намного.

— Завтра подует завтрашний ветер! — Кошечка вынула из красивой упаковки ракушку с лекарством. — Посмотрим, заслуживает ли этот «Бальзам, придуманный во сне» того, что о нем говорят.

Кошечка вытряхнула немного густой черной мази на один из своих бумажных платков, разложив его на плоском участке скалы. Потом вынула из костра пару раскалившихся в огне медных палочек и размазала снадобье по бумаге. Запах вспенившегося бальзама был таким едким, что Кошечка сморщила нос, но не отступила и осторожно наложила бумагу на опухоль. Кошечка чувствовала себя такой виноватой, словно свернула подружке ногу собственными руками.

— Молодые женщины, продававшие бальзам, были очень красивы, — сказала Касанэ и наклонилась вперед, наблюдая, как Кошечка туго обертывает полотенце вокруг больной лодыжки.

— Дорогая Касанэ, ты знаешь о мире не больше, чем лягушка в колодце! — засмеялась Кошечка. — Это были не женщины.

— Не женщины?

— Конечно, нет. Это были мальчики.

— Правда?

— Ну, да. — Кошечка засунула конец полотенца под повязку и осторожно опустила ногу Касанэ на мягкий песок.

Потом она зажгла трубку, в которой лежала щепотка знаменитого табака «Царь-дракон», купленного в Окицу, и выпустила клуб дыма, глядя, как блики звездного света играют на поверхности залива. Касанэ тем временем что-то писала веткой на песке.

— Один очень глупый человек попытался сложить стихотворение, — призналась она.

— Пожалуйста, прочти его.

— Оно не закончено. — Касанэ уже пожалела, что открылась своей госпоже. — Оно неумелое и грубое.

Кошечка наклонилась к маленькому костру и прочла:

— Твой взгляд и наряд из шелка…

Касанэ густо покраснела и быстро затерла написанное.

— Хорошее начало, — похвалила Кошечка. — Когда придумаешь завершающую строку, сможешь собственноручно порадовать своего паломника.

— Простите меня за грубость, госпожа, но он уже знает ваш почерк и станет искать его.

— Это верно. — Кошечка вспомнила, что поклонник Касанэ в последнем письме сообщил, что собирается искать записки от нее на досках объявлений всех храмов. — Мы придумаем окончание к твоему стихотворению, и я запишу его для тебя…

— Он, наверное, очень красивый, — тихо сказала Касанэ.

— Кто? — спросила Кошечка и только тут поняла, что крестьянка имеет в виду ее выдуманного возлюбленного. — Да, некоторые говорят, что у него красивое лицо.

Воцарилось неловкое молчание. Кошечка знала, что Касанэ невыносимо хочется узнать подробности ее любовной истории, но из вежливости и стеснения девушка не решается ее расспрашивать.

— Мы встретились весной, когда я со своими служанками отправилась на прогулку за город, чтобы услышать первую песню кукушки, — заговорила Кошечка, цитируя отрывок из «Записок у изголовья» госпожи Сёнагон[26]. — Мы ломали плети камнеломки, которая вся была усыпана белыми цветами, и обвивали ими решетки наших паланкинов. Наконец цветов стало столько, что они окутали наши носилки, как покрывала. Нам это так понравилось, что мы приказали носильщикам доставить нас в загородный дом двоюродного брата моей матери. Мы появились у ворот и смехом и криками стали вызывать брата из дома. Мой любимый случайно гостил у него. Увидев молодого гостя, я сразу почувствовала, что никогда не смогу быть счастлива ни с кем, кроме него.

— Как это чудесно! — мечтательно вздохнула Касанэ. — А мой бывший будущий муж родился в год Крысы.

— Это хорошо, — сказала Кошечка. — Значит, он бережлив и будет процветать.

— Но я не знаю, в какой год Крысы.

— А! — сочувственно вздохнула Кошечка: в этом случае жениху Касанэ могло исполниться и двадцать, и тридцать два года, и сорок четыре, и пятьдесят шесть. Спутницы умолкли, погрузившись в свои воспоминания.

Касанэ вспомнила, как сидела в хижине, потупив глаза, а отец, мать и сваха обсуждали ее как товар и торговались из-за подарков, которые семье невесты полагалось поднести семье жениха.

А Кошечка вспомнила своего первого мужчину. В нем не было ничего романтического — простой клиент, который дорого заплатил старой Кувшинной Роже за право оказаться первым. Ожидая его, Кошечка почти жалела, что поступила в Ёсивару. Но она напомнила себе, что ей все равно пришлось бы когда-нибудь заниматься любовью с незнакомым мужчиной даже в первую брачную ночь после свадьбы.

Ночной ветер донес до молодых женщин удары барабана, аккорды сямисэна и звуки поющих голосов: кто-то веселился в одной из многих гостиниц Окицу. Этот городок считался хорошим местом для отдыха, и вечеринки здесь продолжались до первых лучей солнца.

Кошечка узнала песню из старинной пьесы, ее действие происходило в этих краях.

— В давно прошедшие времена, — заговорила она, — некий рыбак нашел на одной из этих сосен платье из перьев.

— И чье же оно было?

— Платье принадлежало прекрасной принцессе. Она вышла к рыбаку и стала умолять его вернуть одежду. Без платья она не могла вернуться к себе домой — на Луну.

Кошечка отложила трубку, накинула на плечи дорожный плащ и вышла на берег.

— Она пообещала рыбаку, что за одежду покажет ему танец, который знают только бессмертные.

На фоне залива, в котором отражались звезды, Кошечка начала танцевать под далекую музыку. Она наклонялась из стороны в сторону, рисуя в воздухе сложный узор двумя складными веерами.

— С неба зазвучала музыка, и принцесса стала танцевать, пока налетевший ветер не раздул ее одежду. Ветер поднял принцессу, она взлетела в воздух, поднялась выше горы Акитака, потом выше горы Фудзи и исчезла. С тех пор ее никто не видел. — Кошечка встала на колени, вытянула руки за спиной и, быстро взмахивая веерами, поклонилась, почти коснувшись лбом земли. Это означало конец представления.

Касанэ захлопала в ладоши:

— Вы танцуете как принцесса, госпожа!

Кошечка вернулась на свое место у огня и плотнее закуталась в плащ: скоро наступит двенадцатый месяц, самый холодный в году.

Ветер переменил направление, музыка и смех постепенно затихли. Вместо них стали слышны непрекращающийся глухой рокот прибоя и тихое шуршание сосновых ветвей над головами девушек. Кошечка мысленно пообещала себе, что завтра они будут в пути еще до рассвета.

Она уже привела в действие часть своего плана — разбросала несколько купленных у монаха амулетов по берегу, чтобы их нашли дети. Амулеты были самые простые — полоски бумаги с молитвой богу-лису. Эти полоски бедняки прикрепляли над дверьми своих хижин для защиты от грабителей.

Пока Касанэ готовила ужин, Кошечка разорвала на полоски свои бумажные носовые платки и написала на них еще пятьдесят или шестьдесят таких же молитв. Она надеялась, что Будда поймет ее отчаяние и простит это кощунство.

Завтра она станет раскидывать эти бумажки по дороге и незаметно засовывать их в тюки проходящих мимо лошадей. И пустит слух, который будет их сопровождать. Вероятность, что ее хитрость сработает, невелика, но, если Кошечка не сможет сбить ронина из Тосы со следа, она по крайней мере усложнит ему задачу.

Кошечка обнаружила, что ей трудно избавиться от мыслей о Хансиро не только потому, что этот человек словно приклеился к ней, как горсть вареного риса к подошве. Ощущение его близости тревожило молодую женщину, не давало покоя. Кто-то где-то играл на бамбуковой флейте, — возможно, этот напев так взбудоражил ее.

Лежа на узкой циновке, уткнувшись головой в локоть согнутой руки, Кошечка слушала печальную жалобу флейты, вплетающуюся в непрерывный рокот волн. Хансиро вновь и вновь возникал в ее воображении. Худое смуглое лицо, заросшее короткой жесткой бородой.

«Пес из Тосы!» — подумала Кошечка.

Она вспомнила, как Хансиро выглядел на поэтическом вечере у настоятеля храма Дайси. Тени лежали под широкими скулами, скапливались в глубоких глазницах. Глаза блестели как два куска белого льда на черном вулканическом стекле. Лицо человека сурового и непреклонного, как горы. И, как горы, Хансиро вдруг показался ей недоступным, загадочным и грозным. Кошечка засыпала.