Дорога Токайдо

ГЛАВА 51 Прыщи и чирьи

Когда Кошечка и Касанэ добрались до Мицуке, все дома еще были плотно закрыты ставнями-щитами от ночной темноты и ветра одиннадцатого месяца. Беглянки брели по пустынной главной улице едва волоча усталые ноги. Ветер раздувал подолы их дорожных плащей. Наконец девушки сели на штабель заготовленных кем-то столбов и стали смотреть на светлеющее небо и на туман поднимающийся от быстрой реки Тэнрю.

Кошечка хотела тут же переправиться на тот берег, но единственного работающего в этот час паромщика уже нанял погонщик лошадей, который вел за собой целый обоз навьюченных кляч. Кошечка видела, что паром может взять от силы двух животных в один рейс, и поняла, что переправа обоза займет много времени. Кроме того, Касанэ уже клевала носом и на последнем ри пути опять стала сильно хромать.

Кошечка обхватила спутницу рукой за талию, помогла ей подняться и повела девушку по выкрашенному в красный цвет мосту к тропинке, петлявшей между зарослями кустарника. Указатель стоявший возле моста, сообщал, что ведет она к гостинице.

Когда Кошечка и Касанэ добрались до конца тропки, слуга уже открывал в домике ставни. В утреннем свете маленькая гостиница казалась уединенной и тихой. Беглянки были безмерно благодарны хозяйке за крошечную тесную комнатку, которую та им выделила.

Покой оказался недолгим. Первыми нарушили тишину петухи, потом торговка дровами визгливым голосом затянула монотонную песню. Где-то заработала крупорушка для риса, и от ее низких глухих ударов, похожих на биение сердца великана, задрожали пол и стены. Только тонкие раздвижные ширмы отделяли приют Кошечки и Касанэ от шумной суеты, обычной в гостиницах по утрам.

Большинство постояльцев уже готовилось уходить. Гости шумно обсуждали со слугами, как надо паковать вещи. Носильщики грузов и носильщики каго громко смеялись во дворе, лошади громогласно ржали. Из кухни, где возникла ссора, доносились визгливые голоса, от которых тазы и ковши дребезжали так, словно у них начался слабый, но не прекращающийся нервный тик. Чей-то ребенок плакал, кто-то бил в ручной барабан и во все горло распевал утренние молитвы.

Хозяйка гостиницы, высокорослая и крупная женщина, мощные бедра которой облегал большой синий фартук, с обмотанными синей головной повязкой волосами и связанными за спиной широкими рукавами своего кимоно, бдительно следила за горничными, которые перетряхивали и взбивали постели, и не стеснялась в выражениях, если замечала непорядок. И во все эти шумы вплеталось равномерное шуршание метелок из бумажных полос, которыми сгоняли пыль со стенок-ширм.

Кошечка не привыкла к шуму, неизбежному в маленьком доме с большим хозяйством. В комнатах, где спали она и ее мать, всегда стояла тишина. Обычно дочь князя Асано просыпалась по утрам под тихий шелест одежды слуг и шорох их носков-таби, под пение птиц в ветвях сливы, которая росла возле террасы, и под плеск воды, струившейся в пруду с карпами.

— Не сжимай кисть так, словно это ступка для риса. — Кошечка перекатилась на другой бок и легла спиной к Касанэ. Она накрыла голову тонким одеялом, из которого лезли клочья серой ваты, и попыталась не обращать внимания на шум. — Держи ее легко между большим, средним и указательным пальцами, — добавила Кошечка. — Следи, чтобы запястье двигалось свободно. Перемещай кисть движением локтя.

Касанэ усердно покрывала маленькими черными значками слогового письма хирагана лист дешевой бумаги. Когда она доходила до левого края, то начинала новую строку — справа налево, сверху вниз.

На доске объявлений здешнего храма она нашла письмо от Путника и теперь сочиняла ответ. Касанэ была так же измучена усталостью, как ее госпожа, ее последняя пара сандалий так же, как и сандалии Кошечки, изорвалась в клочья, она прошла последний ри пути, хромая от боли в лодыжке, но любовь оказалась чудесным лекарством, и ей совершенно не хотелось спать. Поэтому она радостно согласилась посторожить госпожу, пока та будет отсыпаться.

Больше всего на свете Кошечка хотела уснуть. За сутки, прошедшие с прошлого утра, она переправилась через бушующую реку Ои и прошла одиннадцать с половиной ри.

Не только место, но и время сна было непривычным. Разве может человек уснуть, когда весь мир над его головой занимается своими делами? Наконец усталость взяла свое, и молодая странница погрузилась в сон.

Проспала она немало часов.

Разбудил Кошечку мужской голос, прозвучавший так близко, словно его обладатель стоял возле ее постели.

— В наше время труд и мастерство ничего не значат. Только деньги делают деньги, — мужчина в соседней комнате говорил с сильным осакским акцентом.

Две служанки захихикали. Послышалось одобрительное мычание других мужчин. Хозяйка, умерив свой бас, пробормотала что-то оказывая уважение словам богатого образованного гостя.

Кошечка высунула руку из-под одеяла и нащупала посох, который перед сном положила рядом со своим продавленным тюфяком. Каеанэ посапывала на соседней постели. Бумага, на которой она упражнялась в письме, по-прежнему лежала на столике. Теперь этот лист стал черным: девушка чертила новые символы поверх старых, так что ее последние записи можно было различить только по блеску еще не просохших чернил.

— Одним взмахом своей печати я могу открыть сундуки с золотом, — заявил тот же торговец.

Кошечка успокоилась, снова положила голову на подушку — жесткий цилиндрический валик — и закрыла глаза. В доме «Благоуханный лотос» она много раз слышала подобные речи. Пока такие гости находились в доме выбора, женщины слушали их, выжимая слезы восторга из глаз, но как только хвастун уходил, бились об заклад, гадая, как скоро ветер, который он поднимает своим веером в веселом квартале, развеет его состояние, и шутливо прикидывали, по вкусу ли этому богачу придется просяная каша, сваренная на костре из поломанных палочек для еды и обрезков ногтей.

Кошечка бросила взгляд на круглое окно в крыше, пытаясь угадать, который сейчас час. Угол теней, отбрасываемых предметами, сказал ей, что она проспала, должно быть, большую часть дня. Теперь в доме стало тише. Дыхание Касанэ было ровным. Ее лицо во сне казалось очень юным и спокойным. Кошечка лежала неподвижно, позволяя волне слабости медленно покачивать ее усталое тело.

— У меня, знаете ли, есть свои запасы риса и возможность их пополнять, — торговец в соседней комнате понизил голос, словно доверяя собеседникам тайну, но все равно его было слышно, наверное, даже на набережной Тэнрю. — Я возвращаюсь домой из Эдо после раздачи той части жалованья, которая выдается в десятом месяце. У меня есть доверенности на получение риса от трех князей и семидесяти двух самураев. — Он постучал мундштуком медной трубки по закрытой шкатулке с документами.

«Посредники при сборе риса похожи на крыс — те и другие размножаются во время урожая», — подумала Кошечка.

Она знала, чем занимается этот торговец. Жалованье чиновникам выплачивалось рисом три раза в год. В начале правления семьи Токугава они получали его сами, но по мере того, как тянулись мирные времена и чиновников становилось все больше, низшие правительственные должности стали занимать самураи низшего разряда и ронины. Эти служащие не могли прожить на свое нищенское жалованье в двадцать или меньше коку риса в год и потому брали у торговцев заем под весь свой годовой рис и давали своим заимодавцам доверенности на право получать жалованье от их имени. Помимо всего, чиновники из самурайского сословия этим избавляли себя от недостойного стояния в очередях.

Кошечка вспомнила воинов в потрепанной одежде, ожидавших жалованья в чайных домах возле правительственных складов. Они задумчиво ковыряли в зубах зубочистками из слоновой кости, как будто только что наелись, а на самом деле у них не хватало денег даже на порцию бобовой пасты или чашку маринованных овощей.

Жалованье выплачивалось чиновникам в порядке их должностей, внутри каждой группы равных по рангу, сроки выплаты определялись по жребию. Эта система была такой сложной, что доверители часто ожидали по нескольку дней, пока посредник не приносил им денежный эквивалент полученного риса. После того как посредник вычитал из этой суммы комиссионные, плату за свой труд и сумму доверителя с огромными процентами, его клиент обычно снова оказывался без денег.

— На что нужны самураи со своими боевыми искусствами? — заговорил торговец. По глухому стуку лакированных чашек, мисок и подносов Кошечка поняла, что там, за стеной, подали еду. — Мечи годятся лишь шинковать редьку, нагината иногда понадобится чтобы отпугнуть вора, который лезет в дом, а стрелять из лука они могут только по кошкам, которые воруют у них рыбу, — разглагольствовал он с набитым ртом.

Потом торговец с шумом втянул в себя суп, пока гости из вежливости смеялись его шуткам.

— У князей в сто раз больше денег, чем во всей стране. Князья ничего не делают, и все равно их слуги расхаживают по улицам с таким видом, словно им принадлежат даже мушиные личинки в лошадином навозе.

Когда-то, по правде говоря, всего несколько дней назад — Кошечка рывком раздвинула бы стенку и излила бы на гостя весь свои гнев, как следует выбранив его. Но теперь она лишь улыбнулась: торговец сам себе наказание. Все деньги страны не сделают его менее вульгарным.

Кошечка вспомнила слова отца: «Другие сословия имеют дело с видимым, мы же, воины, с тем, что невидимо. Единственное предназначение человека воинского сословия — поддерживать правильные отношения между людьми. Если бы нас не было, люди забыли бы, как следует поступать, не знали бы, что такое стыд и наступило бы царство несправедливости».

— А ронины хуже всех, — подхватила хозяйка таким голосом, как будто перед этим довольно долго снимала пробу со своего сакэ.

— Верно, ронины — чума для страны, — согласился кто-то.

— Взять, к примеру, этого труса Оёси, что служил у Асано, — заговорил посредник при получении риса, обсасывая зубы и рыгая. — Он стал таким пугливым, что ходит с фонарем даже днем.

Все собравшиеся в соседней комнате захохотали. Кошечка окаменела: вся страна смеется над ее учителем из-за того, что он не объявил о своем намерении мстить.

— В прошлом месяце я возвращался в час Тигра из дома «Кленовый лист», — продолжал посредник.

— Где это? — спросила хозяйка.

— В Симбаре, киотском раю. — Торговец, наверно, бросил на служанок лукавый взгляд, потому что они вновь захихикали. Так вот, по пути от моих пташек, при свете фонаря, который нес слуга, я увидел Оёси. Он лежал посередине дороги.

— Он что, упал и расшибся или его ударили? — полюбопытствовала хозяйка.

— Нет, он был пьян. Он валялся в собственной блевотине и отвратительно орал какую-то песню.

— Какой срам!

— Я сказал ему: «Бесхребетный ты человек!» Он даже не смел ответить, только бормотал что-то бессмысленное. Мне стало так противно, что я пнул его, но он не пошевелился. Тогда я плюнул на него. Я решил, что не стоит утруждать себя и обходить этого пьянчугу, наступил ему на руку и пошел дальше. Пусть я всего лишь жалкий безродный горожанин, но даже у меня больше смелости, чем у советника Асано.

Заскрипела ширма. Зашелестела отодвигаемая дверь.

— Не нужно ли кому-нибудь табака или зубного порошка? Кроме того, у меня есть лучшие бумажные платки из лавки моего хозяина на Верхней улице, — произнес молодой голос.

Участники застолья загомонили, обсуждая товары, но Кошечка уже не слышала их. По щеке стекла слеза, горячая от горя, которое жгло ее душу.

Касанэ дотянулась до Кошечки со своего тюфяка, взяла ее за руку, приподнялась на локте, наклонилась к ней через разделявшую постели полоску ткани и прошептала:

— Не обращайте внимания, госпожа. Невежи как чирьи и прыщи — появляются где угодно. — Теплая рука Касанэ была мозолистой и сильной. — Оёси-сама поможет вам.