Дорога Токайдо

ГЛАВА 77 Сон, видение, пузырь на воде

В токономе висел свиток семи сяку длиной с всего одним начертанным черной тушью иероглифом размером с руку Хансиро. Основные штрихи его были мощными и завершались поперечными черточками-засечками вверху и внизу. На концах этих засечек на белой бумаге проступали дуги из пятен — брызги, говорившие о силе каллиграфа. Иероглиф означал «сон». Это единственное слово священник и известный боец на мечах Такуан написал перед смертью.

Хансиро лежал на боку, обнимая Кошечку за талию, и рассматривал свиток при тусклом свете ночного фонаря. Постепенно ему стало казаться, что иероглиф отделился от наклеенной на парчу мягкой рисовой бумаги и плывет в облаке дыма, который поднимается над стоящей рядом бронзовой курильницей. Для Хансиро этот знак являлся целым миром — каждый угол штриха, каждая неровность, оставленная кистью каллиграфа, имели скрытый смысл, только он не умел их прочесть.

Из какого-то далекого храма донесся полуночный звон колоколов. Пора было вставать. Хансиро полежал еще несколько мгновений, дыша в одном ритме с Кошечкой и наслаждаясь теплом гибкого тела, плотно прижавшегося к нему, потом убрал руку с ее талии и отодвинулся. Вставая с постели, Хансиро прикрыл одеялом голую спину Кошечки и аккуратно подоткнул его край, чтобы прохладный комнатный воздух не разбудил молодую женщину.

Лучший наряд Хансиро и одежда, которую Кошечка носила, играя роль его ученика, были наброшены на вешалки и пропитывались ароматным дымом из стоявших под ними курильниц. Оружие скитальцев — мечи, длинный лук, колчан со стрелами, шлем Хансиро и нагината Кошечки — лежало перед токономой.

За шлемом и луком Хансиро пришлось завернуть в свою крошечную комнатку, которую он снимал в арендном многоквартирном доме. Пока Хансиро бегал к себе, Гадюка и Холодный Рис ждали его на улице, охраняя свою пассажирку. Воин из Тосы порадовался тому, что Кошечка крепко спала и не видела, в каком бедном квартале он живет.

После этого носильщики и Хансиро пробежали, расталкивая плотную толпу прохожих по высокому горбатому мосту Рёгоку. Река Сумида под ними была забита прогулочными лодками, в которых веселые компании горожан пили, ели и любовались лунным светом на снегу. Гирлянды фонарей, украшавшие лодки, усеяли реку как звездное небо. Воздух наполняли аппетитные запахи, и отовсюду доносились удары ручных барабанов, звуки сямисэнов и смех.

Носильщики каго и Хансиро миновали людный, ярко освещенный квартал складов, винных лавок и прибрежных кабачков и вбежали в ворота квартала Хондзё. По его тихим уединенным улочкам они быстро добрались до гостиницы «Круг». Хансиро внес туда спящую Кошечку на руках через маленькую дверцу в парадных воротах.

Теперь для него настало время готовиться к предстоящей ночи.

Хансиро надел не тот новый наряд, который он купил, когда решил дать клятву служить княжне Асано, а старые хакама, курку и подбитый ватой плащ. Он написал Кошечке записку на случай, если она проснется, хотя и не сомневался, что усталая женщина проспит до его возвращения. Когда они прибыли в гостиницу, Кошечка спала так крепко, что Хансиро казалось, будто от ее тела отлетела душа и носится где-то рядом. Один раз Кошечка с трудом разлепила глаза, и то лишь для того, чтобы кое-как погрузиться в ванну.

Хансиро продел мечи за пояс, расположил каждый из них под безупречно верным углом и вышел из комнаты, бесшумно ступая обутыми в таби ногами.

За воротами его поджидал Гадюка с веселой компанией плотников, кровельщиков, штукатуров и каменщиков. Эти люди делали вид, что раньше времени начали праздновать Новый год.

Еще в храме «Весенний холм» Хансиро понял: Гадюка твердо решил помогать Кошечке независимо от того, хочет она этого или нет. Поэтому воина из Тосы ничуть не удивило, что старшина носильщиков каго, пока он спал, обеспечил делу княжны Асано поддержку отокодатэ округа Хондзё. Словом отокодатэ, означавшим «храбрецы», называли себя созданные горожанами отряды самообороны. Впрочем, Хансиро мысленно назвал «храбрецов» менее лестно: мати якко — «люди из городских низов». Союз с Гадюкой и его друзьями казался самураю из Тосы полезным, но не очень желательным.

Многие из знаменосцев сёгуна развлекались тем, что жестоко и грубо издевались над торговцами и ремесленниками. Для защиты от этих наглых знатных мучителей некоторые торговцы основали братства «храбрецов», куда входили ремесленники и цеховые старшины их округов. Иногда отокодатэ также боролись с самураями низших разрядов и ронинами, многие из которых теперь добывали себе пропитание вымогательством и грабежом.

Для людей из отокодатэ ронин вроде Хансиро являлся потенциальным врагом. А для самураев люди вроде Гадюки и его друзей были безродным уличным отребьем и не стоили даже презрения. Но отокодатэ умело владели многими видами оружия, которое часто изготавливали из обычных ремесленных инструментов. «Храбрецы» не спрашивали друг друга о прошлом, поскольку у многих оно было довольно темным.

«Храбрецы» уверяли, что дали клятву помогать угнетенным. Но Хансиро знал, что они имеют склонность к насилию ради насилия и охотно ведут себя бесчестно, когда это им выгодно. Он также знал, что именно глава «храбрецов» округа Хондзё Тюбэй является одним из самых влиятельных предводителей отокодатэ в Эдо.

Сейчас возле гостиницы толпилось от тридцати до сорока человек Тюбэя. Маленькие пучки волос они завязывали над одним из висков по последней моде, но выпавшие из них пряди и боковые локоны торчали во все стороны вокруг раскрасневшихся лиц. Воротники их курток были грязны, обшлага потерты, а сами куртки во многих местах заштопаны и заплатаны. Некоторые из ремесленников принесли с собой лестницы, многие стояли, опираясь на длинные деревянные линейки, как на посохи. Другие, засунув руки в складки курток, пытались согреть ладони. У большинства собравшихся с поясов свисали инструменты — молотки, строительные мастерки, резцы, зубила и плотницкие топоры.

«Желаем вам хороших снов!» — дружно прокричали ремесленники, кланяясь Гадюке и Хансиро, и принялись обсуждать вопрос, где лучше достать сакэ и девочек в столь поздний час. Снег влажно поскрипывал под соломенными сандалиями. Взрывы хохота будоражили тишину сонной улицы. Компания медленно двинулась в сторону моста Рёгоку.

Хансиро повернулся к Гадюке. Воин из Тосы знал, что ему нужно вести себя очень дипломатично, сдерживая пыл носильщика каго и его друзей. Эти люди были непредсказуемы, и оскорбить их означало навлечь неприятности на Кошечку и на Оёси с его отрядом.

— Законы запрещают сопровождать возмездие семейному врагу бунтом, — напомнил Хансиро.

— Все сделаем тихохонько, ваша честь, — прошептал Гадюка, раздвигая губы в своей одновременно хитрой и простодушной усмешке. С Хансиро он держался осторожнее, чем с княжной Асано, но ненамного.

— Добрый вечер, — сказал, вынырнув из боковой улицы, человек в одежде ремесленника: темно-синих штанах и подбитой ватой куртке с узкими рукавами.

Он держал в руках инструмент плотника — топор с длинной ручкой и стальным лезвием той же формы, что у мотыги. Ноги у подошедшего были короткие и кривые, но грудь выглядела широкой, как туго набитый тюк с рисом. Его большие руки напоминали лопаты, и черные перчатки без пальцев на них трещали по швам. Густые брови почти сходились над низкой переносицей. Пышные короткие усы высовывались из-под широкого носа как два густых пучка травы из-под валуна.

— Добрый вечер, — повторил он и поклонился. Хансиро кивнул в ответ. Это был Тюбэй, глава местных отокодатэ. Хансиро однажды уже встречался с ним, когда выручал из скользкой ситуации одного молодого повесу, который задолжал крупную сумму денег главе профессиональных игроков округа Хондзё.

— Итак, Тоса, сегодня вы здесь не для того, чтобы улаживать делишки желторотого модника.

— Нет. — Хансиро оценил цепкость памяти Тюбэя, припомнившего незначительную историю многолетней давности.

— Больно видеть, как в наши дни сыновья забывают заветы отцов, а внуки и вовсе не помнят своих дедов, — с улыбкой сказал старшина «храбрецов».

— Вы совершенно правы, — вежливо согласился Хансиро. — Кстати, это одна из причин, которая привела меня в Хондзё. Мы с Гадюкой только что обсуждали некоторые пункты постановлений о том, как следует совершать кровную месть.

— А, указы «собачьего сёгуна»!.. — ухмыльнулся Тюбэй. — «Возмездие семейному врагу не должно сопровождаться бунтом», — старшина отокодатэ говорил тихо, но его голос все равно казался неестественно громким. За какой-то из соседних стен залаяла собака.

— Нет ли поблизости места, где мы могли бы поговорить наедине? — спросил Хансиро.

— Есть, как не быть.

Тюбэй зажег фонарь и провел Гадюку и Хансиро задами узких улочек к большому, открытому с двух сторон навесу, под которым находилась его тесная, заставленная поделками мастерская. Хансиро сел на грубо отесанное кипарисовое бревно, из которого Тюбэй мастерил балку. Гадюка и Тюбэй уселись, скрестив ноги, на кучу ароматных стружек, снятых с этого бревна учениками Тюбэя. Вокруг собеседников теснились штабеля досок и опорных столбов, приготовленные для заказчика, на постройке дома которого сейчас работал Тюбэй.

— Это не уличная потасовка. В деле участвуют люди чести, твердо решившие исправить этот мир, рассчитавшись за гнусное злодейство, — медленно произнес Хансиро.

— Я не дурак, Тоса. — Тон Тюбэя оставался дружеским, плотник показывал, что не считает себя всерьез оскорбленным. Но он перестал улыбаться. — Я знаю, о ком идет речь.

— Кто еще знает?

Тюбэй усмехнулся:

— Гадюка сказал только мне, но все догадываются. Эдо два года ждал этой ночи.

— Если так, то, возможно, тот, на кого нападут, тоже о чем-то подозревает?

— Не больше, чем всегда. Уже два года Кира отовсюду ждет опасности, как кот, засунувший голову в мешок. Он редко высовывается из дома. — Тюбэй любовно погладил свои усы. — У моей жены есть родственник, торговец рисом. Он говорит, что Кира разоряется на еде для своих дополнительных охранников. Только недавно он отослал часть лучников Уэсудзи обратно в Адзабу, должно быть для того, чтобы его сын какое-то время содержал их сам.

— Если бы Кира поступил достойно и вспорол себе живот или хотя бы обрил себе голову и стал служителем Будды в искупление своего греха, народ мог бы стать к нему добрее.

— Смягчить сердце важней, чем обрить голову, — отозвался Тюбэй. — А сердце Киры жестоко, каким было всегда. Даже среди нас, жалких горожан Эдо, есть много таких, кто с радостью увидит, как он поплатится за свои дела.

— Это дело не для простых людей, — сказал Хансиро, сурово глядя на старшину отокодатэ, чтобы тот как следует усвоил его слова. — Участие простолюдинов ляжет пятном на честь тех воинов, о которых мы говорим. Это понятно?

— Да, Тоса. Понятно, — ответил Тюбэй.

Плотник встал, подошел к выходу из-под навеса и, стоя в прямоугольном пятне лунного света, взглянул вверх:

— Мой старый добрый друг Гадюка предложил мне прогуляться с вами по улицам и полюбоваться луной. — Тюбэй раскинул руки, словно обнимая сияющий диск, потом повернулся к Гадюке и Хансиро и спросил: — Идем?

Весь следующий час Тюбэй показывал Хансиро, какие ворота между улицами остаются открытыми, а какие запирают, где есть удобные места для наблюдателей и какие из переулков кончаются тупиками. Кроме того, он познакомил Хансиро со сторожами ворот и с группой пожарных, выполнявших ночной обход. На прощание пожарные подарили Хансиро два коричневых форменных плаща.

Хансиро вернулся к гостинице и вошел в нее через маленькую боковую дверь, которую за плату оставил для него открытой дежуривший ночью слуга. Стараясь ступать тихо, он миновал тускло освещенный коридор и добрался до своей комнаты.

Там он скинул поношенную одежду, обернул бедра лучшей — белой — сатиновой повязкой, потом надел новую нижнюю рубаху из шелка сорта хабутаэ, черно-белый шелковый халат и черные хакама. Священное дело, в котором ему предстояло участвовать этой ночью, требовало полной чистоты — чистоты сердца, ума, тела и одежды.

Переодевшись, Хансиро встал на колени у постели и нежно дотронулся до бедра Кошечки.

— Пора? — Кошечка, еще не вполне проснувшаяся, провела рукой по своей голове, на которой за эти шесть дней вырос черный пушок.

— Да.

Она встала, плотнее запахнула свой стеганый спальный халат, потом подошла к письменному столику и написала на листке бумаги то, что не решалась произнести вслух: «О чем ты говорил с сэнсэем?»

Пока Хансиро энергично водил по бумаге кистью, Кошечка опустилась на колени и завязала его обмотки.

«Я предложил ему свои услуги, и он принял их. Мы будем следить за домом Киры и предупредим Оёси, если кто-нибудь попытается добраться до Уэсудзи».

«Гадюка что-то замышляет». Почерк Кошечки выдавал ее тревогу, она боялась, что постороннее вмешательство может нарушить планы мстителей.

«Я знаю».

Хансиро отложил кисть и помог Кошечке завязать шнуры ее хакама. Потом он три раза обернул длинный пояс вокруг ее талии. Наклонившись, чтобы завязать пояс воинским узлом «стрекоза», Хансиро перегнулся через плечо Кошечки и шепнул ей на ухо:

— Он и старшина ремесленников Хондзё показали мне подходы к дому Киры, пока ты спала. Но они понимают, что не должны вмешиваться.

Одевшись, Кошечка накрыла свою бритую голову большим платком, уложила его складками вдоль щек и завязала под подбородком. Хансиро сжег благовонную палочку в своем покрытом черным лаком шлеме, имеющем форму мелкой чаши. Если сегодня дела пойдут плохо, если в квартале Хондзё начнется бой и враги отрубят его голову, она будет издавать приятный запах.

Потом воин и княжна Асано зажгли благовония перед алтарем, стоявшим в скромно украшенном шкафчике. Сложив ладони и склонив головы, они помолились Амиде Будде и божеству — покровителю воинов и вместе прочли «Алмазную сутру»:

После молитвы заговорщики сожгли свои записки. Хансиро засунул за пояс мечи, надел плащ пожарного, привязал к поясу шлем, а колчан укрепил на спине, так чтобы оперение стрел вздымалось у него над головой пышным веером, и взял в руки лук.

Когда он подавал Кошечке второй плащ, ее глаза вдруг наполнились слезами. Она погладила рукой жесткий холст:

— Мой отец… — Голос Кошечки задрожал и пресекся. — Мой отец очень заботился о своих укротителях огня.

Пожарная команда князя Асано насчитывала более пятидесяти человек, выбранных из числа самых сильных и статных воинов, служивших семье владельцев Ако. Эти молодцы были обучены лучше других и имели превосходное снаряжение. Кошечка вспомнила, с какой гордостью в душе она наблюдала за их тренировками. Молодые атлеты так внушительно выглядели в своих кожаных куртках, с кирками и баграми на плечах!..

Хансиро помог Кошечке надеть на голову капюшон, потом взял лицо любимой в свои большие ладони, прижался лбом к ее лбу и так постоял несколько мгновений. Потом Кошечка взяла нагинату, и заговорщики вышли в тишину заснеженной улицы.