Дорога Токайдо

ГЛАВА 73 Мирно уснуть

Ночная тьма медленно заполняла паланкин Кошечки, и ей начинало казаться, что это черная жидкость, которая сочилась из трещин, окружающих горы, затекает в носилки и застывает внутри. Кошечке также казалось, что стенки плетеного кузова сдвигаются и все плотнее спрессовывают мрак. Она прижала локти к телу, вообразив на мгновение, что сейчас эти стенки раздавят ее. Плотная вязкая темнота словно выдавила воздух из мерно покачивающего объема, и Кошечка начала задыхаться. Она жадно хватала ртом воздух, делая отчаянные попытки наполнить горящие легкие.

Ей всегда бывало плохо в каго и паланкинах, но никогда не приходилось так худо, как сейчас. От холода, голода, усталости и уколов боли, пронзавшей голову, у молодой женщины начались галлюцинации. Долгая ночь показалась ей самой смертью, паланкин превратился в гроб, а носильщики, с их похожим на шипение свистящим дыханием и кряхтением, напоминавшим хрюканье свиней, обратились в чертей, которые несут ее в Ёми — страну Мертвых. Белая монашеская одежда показалась Кошечке саваном.

Мушиные личинки! Они копаются под ее тугой повязкой! Кошечка укусила себя за палец, чтобы не закричать. Давать волю страху было бессмысленно: молодая женщина знала, что личинки ей почудились. В темноте ее переутомленный мозг вообразил, что она — богиня Изанами, которая спускается в подземный мир. Мушиные личинки пришли из этой легенды.

Перед ее глазами закачалась прозрачная фигура Изанаги, мужа и брата этой богини, висящая в пространстве, словно хрупкое насекомое в темном янтаре.

— Не смотри на меня: я поела из адской печи! — ясно расслышала Кошечка голос Изанами. Богиня говорила с братом, который последовал за ней в страну мертвых.

Но Изанаги все-таки взглянул на возлюбленную сестру. И увидел, что множество мушиных личинок копошится в ее теле. Вот почему Кошечка чувствовала их под повязкой. Молодая женщина ощутила горечь во рту. Она боролась с желанием пощупать живот руками. «Я поела из адской печи». Пот выступил у Кошечки на лбу и тут же остыл в холодном горном воздухе.

Узкая дорога становилась все более крутой и неровной по мере того, как ввинчивалась в изрезанные ущельями горы к северу от Кары. Густые кроны придорожных криптомерий не пропускали свет звезд, а луна уже зашла. Только мерцающий свет фонарей освещал каменистую тропу и отражался от свода ветвей над головами путников. Тени слуг, несших фонари, качались у них за плечами, как черные призраки. Несмотря на темноту, носильщики двигались с удивительной скоростью.

Возможно, они спешили так потому, что, когда замок князя Хино почти скрылся из глаз и лишь самая высокая башня его еще виднелась в лунном свете, Хансиро приказал скороходам остановиться, прошел вдоль паланкинов и поговорил с каждой парой носильщиков отдельно.

Он не сказал этим людям о своих подозрениях. Он просто предложил им денежную награду, если они доберутся до Цутиямы раньше срока, а потом пригрозил, что тот, кто попытается замедлить продвижение княжны Асано, начнет свое следующее воплощение в качестве пищи для рыб в ближайшем глубоком ущелье. Носильщики знали, что по пути им встретится много таких расщелин: дорога витками поднималась вверх, в уединенную плодородную долину реки Кацугава, название которой означало «порожистая». Возможно, для Кошечки было даже лучше, что ночь не позволяла ей обозревать окрестности за окнами паланкина: скалы, поднимавшиеся над дорогой, были такими отвесными, что казалось, будто они валятся на путников под собственной тяжестью. Люди, их поклажа, их мелкие помыслы, их рассуждения о жизни и смерти казались ничтожными рядом с этими громадами.

Горячее желание носильщиков угодить Хансиро приносило результат — паланкины вовсю раскачивались и тряслись. Носилки Кошечки были достаточно просторны, чтобы она могла лечь, правда, садиться потом пришлось бы с большой осторожностью. Но молодая женщина боялась уснуть. Всю ночь Кошечка крепко держалась за тряпичную петлю, привязанную к каркасу потолка, но это плохо помогало. Ее плечи и колени покрылись ушибами. Мышцы живота болели от усталости. Кошечка постоянно напрягала их, чтобы сидеть прямо. Подобранные под туловище ноги ничего не чувствовали, словно две упавшие каменные колонны.

И ко всему еще добавился бред, непрошеные и неприятные видения — Изанами, Изанаги, мушиные личинки…

Когда под окном Кошечки послышались чьи-то тяжелые шаги, она поначалу решила, что это снова галлюцинация. Но потом она дала возникшему из ничего топоту более разумное объяснение. Князь Хино лгал. Он все-таки решил ее уничтожить. Когда заговор с погоней по крышам провалился, князь решил расправиться с ней в этой дикой глуши, где живет одна нечистая сила, и теперь его убийцы гнались за ней.

Кошечка положила свободную руку на рукоять кинжала, готовясь вынуть его из ножен, и сосредоточилась на том, чтобы открыть глаза, которые, казалось, совсем недавно закрыла, стараясь прогнать дурные видения. Когда молодая женщина смогла наконец разлепить веки, то увидела, что уже наступило утро. Солнце еще не поднялось над горами, но темнота отступила, вытекла прочь из паланкина, и его объем заполнил сочный цвет зелени шелковой обивки. В бледном утреннем свете шелк переливался и колыхался, как водоросли над водой. Княжна Асано едва не закричала от облегчения. Если она должна умереть, ей будет легче расстаться с жизнью при свете дня.

— Вам письмо, ваша светлость! — В щель между занавесками просунулась бамбуковая палка. Рядом с паланкином бежал вчерашний доверенный слуга князя Хино. Он тащил на себе слишком много жира, и это его тяжелые шаги встревожили княжну.

Молодая женщина взяла письмо, вложенное в лист бумаги, и палка исчезла. Толстяк остановился, чтобы отдышаться. Как только он перестал двигаться, холодный ветер остудил пот на его теле. Тяжеловесный слуга моментально продрог и, стараясь согреться, вновь затрусил возле носилок.

Вскоре маленькая процессия должна была добраться до деревни, стоявшей на границе владений ближайшего соседа и союзника князя Хино. От нее слуга мог повернуть обратно. Толстяк с тоской подумал о своем крошечном домике у стены замка своего господина и о своей постели — стопе толстых одеял. Он решил, что перед тем, как лечь спать, попросит жену подать ему рис и чай и смазать бальзамом натруженные, покрывшиеся водяными мозолями ступни.

Кошечка прижала полученный пакет к бедру и попыталась сорвать печать, но письмо скользило из стороны в сторону, качаясь вместе с паланкином, и она никак не могла просунуть под восковую нашлепку ноготь. Вынимать вторую руку из потолочной петли было бесполезно: ее пальцы так долго пробыли в одном положении, что теперь, конечно, затекли и не гнутся, словно когти.

Кисть Кошечки нервно дрожала, когда женщина разворачивала плотную, но гибкую бумажную обертку письма. Потом княжна Асано раздвинула занавески, впуская в паланкин утренний свет, и увидела, что в пакет вложено стихотворение.

Должно быть, Хансиро написал эти строки перед отъездом из дома князя Хино, и передал их только теперь потому, что дожидался последней четверти часа Тигра, когда станет достаточно светло. Борясь с толчками, молодая женщина разобрала текст, хотя от напряжения у нее заболели глаза.

Это было стихотворение, написанное за тысячу лет до нее по случаю того, что принц Кару ночевал в этой провинции. Там говорилось:

Но Хансиро внес одно изменение в текст. Вместо «на перевале Судзуки» он написал «на равнине Аки». Кошечка снова закрыла глаза, чтобы ослабить вспышки резавшей их боли, и попыталась последовать совету любимого.

Если бы Хино хотел их убить, он мог бы попросту приказать носильщикам сбросить путников в пропасть, думала она. Мало кто вообще знает, что дочь князя Асано живет на свете, а большинство знающих считает, что она давно умерла, так что Хино мог бы покончить с ней совершенно безнаказанно.

И все-таки Хино слишком легко уступил просьбе Кошечки отправить ее в Эдо. Тут кроется какой-то обман.

Если Хино хочет помешать ей принять участие в заговоре Оёси, он попытается задержать ее в пути. И устроит засаду как можно раньше, ибо чем дальше Кошечка уйдет от мест, где он имеет власть, тем труднее ему будет это сделать.

Один из способов задержать Кошечку — не подготовить сменных носильщиков в Цутияме. Но князь просто опозорится перед соседями, если его паланкины прибудут на станцию, а там не окажется тех, кто понесет их дальше. Князь Хино уже попал в смешное положение, разыграв нападение ниндзя на свой дом, и Кошечка сомневалась, что он рискнет еще раз «потерять лицо».

Другой возможный хитрый прием — устроить задержку на заставе Сэки. Но тогда князь опять же опозорит себя и к тому же впутает в свои дела власти. Нет, Хино для таких трюков слишком хитер.

Скорее всего, он пошлет людей разыграть нападение грабителей и распугать носильщиков. В это время года дорога Токайдо переполнена проезжающими: многие князья в сопровождении больших свит едут в Эдо, чтобы провести новогодние праздники со своими семьями. Кошечка понимала, что на землях соседа Хино вреда ей не причинят: князь постарается не дать пищу для издевательских баек зубастым сплетникам, и так уже рассуждающим о том, что он не хозяин в своем поместье, и не подвергнет подобному риску своих друзей. А вот перевал Судзуки, по слухам, очень дурное местечко. И никто не упрекнет Хино, если таинственная монахиня и ее спутник попадут там в засаду.

— Кланяйтесь! Кланяйтесь! — закричали глашатаи впереди носилок. Носильщики замедлили сумасшедший бег, и паланкин стал ритмично трястись с такой силой, что у Кошечки заныли зубы.

Край солнца наконец поднялся над горами, и под его лучами желтая шелковая кисея занавесок приобрела ту бледно-золотистую окраску, какая бывает у слабого ячменного чая в свете огня. Кошечка выглянула в окно и огляделась.

За ночь деревья и скалы припорошил снег. Со всех сторон дороги в небо вонзались белые, как зубы обезьяны, остроконечные вершины горной цепи Касуга. Деревня на границе безопасных для Кошечки владений была бедной. Над крышами шатких хижин, разбросанных по крутому склону горы, поднимались тощие струйки дыма. Казалось, эти лачуги вот-вот соскользнут с крутизны, скатятся по узкой ложбине и свалятся в реку, журчащую далеко внизу. А если они и удержатся на своих местах, снег скоро засыплет их до самых карнизов. Над крышами хижин возвышались покрытые соломой поленницы.

Здесь дорога делала поворот, и Кошечка увидела сложный танцевальный шаг доверенного лица князя — рука выбрасывается вперед, противоположная нога назад, туловище принимает горизонтальное положение, словно человек плывет по разреженному горному воздуху. Толстяк вбежал в глухую деревушку с такой, торжественностью, словно вступал в ворота императорского дворца, распугав при этом кур и заставив опуститься на колени нескольких местных жителей — тех, кто оказался на улице и не успел спрятаться.

Толстяк повернул свой должностной жезл и высоко подбросил его. Когда этот символ власти, крутясь, взмывал в воздух, густая бахрома из конских волос на набалдашнике взвивалась, словно охваченная вихрем. В следующее мгновение слуга князя Хино подхватил свой жезл, бахрома вздыбилась и задрожала. Доверенный слуга князя гордо зашагал дальше — дать распоряжения деревенскому старосте, который простерся перед ним на снегу лицом вниз. Толстяк велел, чтобы знатной путешественнице и ее сопровождающему были наскоро поданы холодная ячменная каша и просяной чай.

Носильщики опустили паланкины в рощице, окружавшей маленький алтарь Инари-сама, божества риса. Мокрые от пота мужчины сели на пятки, дрожа на холодном ветру, и обхватили себя руками, пытаясь хоть немного согреться. Тугие, как канаты, мышцы их икр дрожали, а лица исказились от напряжения: ночной бег дался носильщикам нелегко.

А до городской управы Цутиямы, где их ждут сменщики, целых два ри пути.

— Вы можете выйти, моя госпожа? — с поклоном спросил Хансиро, открывая дверцу паланкина.

— Если бы мои ноги изрезали на палочки для еды, я бы этого не заметила, — ответила Кошечка.

Она прикрыла лицо рукавом и сумела улыбнуться Хансиро, но только глазами. И вовсе не от застенчивости: Кошечка пыталась справиться с приступом тошноты, но уже чувствовала отвратительный вкус рвоты в горле.

Потом княжна Асано обняла Хансиро за шею и на тяжелых и негнущихся, словно поленья, ногах доковыляла с его помощью до кустов. Холодный ветер немного оживил ее, но этого оказалось мало. Пока усталая путница, тужась, извергала из себя едкую слюну и желчь, Хансиро с нежной заботой держал руку у нее на спине. Когда рвота прекратилась, он подал Кошечке свою пачку бумажных платков.

— Ты можешь ехать дальше? — тихо спросил он.

— Да. — Она прислонилась к кедру и жадно, словно воду из горного родника, глотала холодный воздух.

Жена старосты подошла к ним с чашкой просяного чая, которым Кошечка прополоскала себе рот. Потом Хансиро оставил свою спутницу, чтобы она могла заняться теми утренними нуждами, которые не требуют посторонних глаз, и подошел к краю ущелья. Там он ослабил пояс и помочился в пропасть.

Сидя на корточках, Кошечка увидела на земле ледяные пластинки, покрытые сложным, но странно знакомым узором. Наледь облепила листья бамбука белым коконом, на котором отпечатался их рельеф до последней, тонкой, как нить, прожилки. Потом эти оттиски отвалились от своих оригиналов и усыпали землю — идеальные копии листьев, прозрачные и хрупкие. Кошечка заплакала — ей стало жаль этой совершенной и такой непрочной красоты.