Дорога Токайдо

ГЛАВА 12 Боковая тропа

Ветер, который поднимали икры Гадюки, бежавшего от Кавасаки на запад, в сторону предгорий, доносил до трясущейся в каго Кошечки обрывки его песен:

Кошечка сидела в каго, скрестив ноги и вцепившись в ремень, свисавший с пересекавшего крышу шатких носилок шеста. Она много раз ездила в паланкинах, но никогда — с такими неудобствами. Беглянка весила так мало, что Гадюке и его напарнику Хиямеси-но Дзимбэю, по прозвищу Холодный Рис, каго казался почти пустым.

Гадюка и Холодный Рис орали во все горло деревенские песенки, употребляя такие словечки, каких Кошечка и не слыхивала от слуг в своем родном доме.

Паланкин матери Кошечки тоже был плетеным, но объемом превосходил каго в три раза, а внутри его на отполированной до блеска деревянной подставке лежали шелковые подушки. Сейчас же Кошечка ютилась на грязной соломенной циновке, полной блох, а порошок против этих гнусных насекомых находился в ее деревянном сундучке, привязанном к опорному шесту.

Это были горные носилки, предельно облегченные для того, чтобы их можно было нести по крутым склонам. Они представляли собой большую круглую корзину, подвешенную к опорному шесту на треугольных плетеных креплениях. Крышей каго служила плоская прямоугольная циновка. Все это сооружение ритмично скрипело и похрустывало при каждом ударе босых ног Гадюки о землю.

Посох Кошечки был уложен вдоль шеста и привязан к нему, его железные кольца громко звенели.

Каждый раз, когда Кошечка подскакивала от толчка, ее внутренности вскидывались к горлу беглянки и медленно опадали. Ей казалось, что Гадюка и его напарник уже много часов несут ее на запад, к линии зеленовато-синих холмов. Сейчас они двигались по насыпной тропе через коричневые рисовые поля, окаймлявшие южный край широкой равнины Мусаси. Кошечка поглядывала в узкую щель окошечка на крестьян, молотивших рис или отмерявших его под наблюдением правительственных сборщиков. Маленькие крестьянские лачуги проносились мимо нее. Они все выглядели одинаково — полуразвалившиеся строения с крошечными садиками на насыпных площадках, окруженных коричневыми щетинистыми полями и оросительными каналами. Женщины, сидя в цветниках под окнами хижин, пряли или вертели маленькие крупорушки, очищая рис.

Мусаси в своей книге «Ветер» предупреждал, что от любого жизненного пути отходят боковые тропы. «И если тот, кто идет по верному пути, отклонится от него совсем немного, — писал он, — то это отклонение позже неминуемо станет большим».

Отклонение Кошечки от цели действительно становилось большим. Она уже была готова окликнуть Гадюку и приказать ему остановиться, но тут носилки свернули на крутую тропу, глубоко прорезавшую склон высокого холма. Передний край носилок резко задрался, отбросив Кошечку на тонкую заднюю стенку корзины.

У молодой женщины разболелась голова, и при каждом толчке каго где-то за глазными яблоками вспыхивала ноющая резь. От голода и тряски у беглянки расстроился желудок. Кошечка чувствовала, как желчь поднимается вверх по ее горлу. Может ли человек распознать, какие силы загоняют его в неудобную ситуацию — воля судьбы, предначертание кармы или собственная глупость? — зябко подумала она, но не пришла ни к какому решению.

— Вперед, вперед! — подбадривал своего товарища Холодный Рис, толкая носилки. — Ты что там, заснул?

— Сам ты спишь, — добродушно огрызнулся через плечо Гадюка. — Я слышал, будто твоя жена, пока тебя нет дома, пудрит лицо рисовой мукой и ходит со свернутой циновкой под мост Бунго обслуживать речников с барж.

— А твоя старуха любится с барсуками и могильщиками.

При очередном толчке голова Кошечки ударилась об опорный шест, и она прикусила кончик языка. Ощутив солоноватый привкус крови во рту, женщина страшно разозлилась.

Держась за бамбуковый каркас. Кошечка высунулась из корзины, чтобы излить свой гнев на голый зад и подошвы ступней Гадюки — единственные части его тела, доступные ее взору, — и беззвучно охнула. Прямо под ней за краем тропы, щерясь обломками скал, зиял глубокий овраг. Она торопливо втянула голову в плечи: место для ссоры с носильщиками выглядело явно неподходящим. Было известно, что эти грубияны порой сбрасывали слишком сердитых или скупых клиентов с горных круч, а потом со смехом вспоминали свои подвиги, распивая сакэ.

— Эккорасасса! — с присвистом выдохнул Гадюка на крутом повороте. Это был знак опустить носилки.

Кошечка услышала стук крепких дубовых палок, когда носильщики переложили на них с плеч опорный шест и поставили каго на землю. Посередине тропы стоял, подбоченясь, низенький и щуплый самурай. Вероятно, для того, чтобы казаться крупнее, он надел форменную широкую куртку, плечи которой были подбиты ватой и укреплены так, что торчали в стороны, как два треугольных крыла. Его напарник задумчиво восседал над складной шахматной доской, установленной на пне под соломенным навесом.

Как и большинство беглецов, Кошечка искренне полагала, что все окружающие гонятся только за ней. Она закутала лицо головной повязкой и стала перебирать четки, читая нараспев «Лотосовую сутру», имитируя молитвенное размышление. Ее посох был привязан к шесту каго, поэтому, бормоча стихи сутры, беглянка прикидывала на глаз расстояние до тяжелой дубовой палки Гадюки.

— Кого везете? — стражник произнес этот вопрос гортанно и отрывисто, как человек, привыкший к повиновению.

— Всего лишь юродивого монаха для лечения ничтожной каменной женщины, — ответил Гадюка и низко поклонился. При поклоне тигр словно улыбнулся Кошечке с его ягодиц.

— Князь Кацугава не желает, чтобы сумасшедшие и попрошайки кормились тут за его счет или шпионили.

Слуга князя Кацугавы подошел ближе, чтобы осмотреть высокую шляпу, висевшую рядом с посохом Кошечки: «священники пустоты» часто служили лазутчиками властей.

— Ваша честь, этот монах только прочтет нужные заклинания, чтобы изгнать злых духов, а потом продолжит свой путь.

— Покажите бумаги! — теперь самурай стоял так близко, что Кошечка видела пыль, набившуюся между соломинками его гэта.

Гадюка вынул свою подорожную из сумки, висевшей на опорном шесте. Время, пока самурай рассматривал бумагу, показалось Кошечке бесконечным. Наконец стражник вернул документ:

— Проходите! — И, показывая свою власть, коротышка стукнул жезлом по крыше корзины.

Гадюка и Холодный Рис подняли шест и с криком «Хо-йой-йой!» опустили его на свои мозолистые плечи. Кроме этих выкриков, звучащих в такт тяжелым шагам, носильщики не обменялись ни словом, пока стражники могли их слышать.

Скоро Гадюка сделал знак опустить каго. После непродолжительной тишины до Кошечки донеслось журчание струи, ударяющейся о скалу. Опорожнив мочевой пузырь, Гадюка откашлялся, сплюнул и туже затянул набедренную повязку.

— «Князь Кацугава не хочет видеть сумасшедших и попрошаек на своей земле!» — передразнил он стражника. — Все сумасшедшие и попрошайки служат у Кацугавы. Я-то знаю, что этот дурак, торчащий посреди дороги как верстовой столб, — третий сын простого крестьянина, его отец выращивает просо. Холодный Рис, ты видел, как он держал мою бумагу? С важным видом, губы сжал — рожа как ракушка. А читать этот болван умеет не больше, чем жаба плясать.

«Каменная женщина!» — подумала Кошечка. Так называли бесплодных женщин. Из множества грубых слов Гадюки только эти задели Кошечку: женщины никогда не произносят это выражение вслух.

Гадюка сказал, что просит Кошечку поговорить с мертвецом. Может, эта «каменная женщина» умерла и теперь ее душа находится в аду для бесплодных, приговоренная вечно выкапывать ростки бамбука фитилем от фонаря? Или эта женщина еще жива и ее бесплодие вызвано чарами бездомного духа?

Когда Кошечка бежала из Эдо, она готовилась сражаться со смертными людьми. О бесплотных врагах она не думала.

Несмотря на такие раздумья, беглянка обрадовалась, услышав шипящее «Эккорасасса!», когда Гадюка и Холодный Рис опустили каго в последний раз. Татуированный атлет торопливо обежал вокруг носилок и отвязал шляпу, сундучок и посох мнимого комусо. Даже в холодном воздухе его мускулистое тело блестело от пота, когда он с поклоном пригласил Кошечку выйти из корзины.

— Добро пожаловать в нашу скромную деревню, — весело взмахнул он рукой. — До винной лавки от нас три ри, а до лавки продавца бобового творога — два.

Кошечка встала, с трудом расправляя одеревеневшие ноги, и оперлась на посох, ожидая, пока к мускулам вернется чувствительность. Ее копчик словно раскалывался на части, но ледяной ветерок быстро привел девушку в себя. Боль в голове прошла. Она с любопытством осмотрелась вокруг.

От двадцати до тридцати маленьких крестьянских лачуг были живописно разбросаны по склону поросшей кустами и лесом горы. Их остроконечные соломенные крыши спускались почти до земли и заканчивались карнизами. Стены строений, сложенные из некрашеного дерева и утрамбованной глины, стали темно-коричневыми от дождей и ветров. Огромные поленницы дров были также укрыты соломенными навесами.

Вода многочисленных горных ручьев и маленьких водопадов весело струилась по бамбуковым трубам, наполняя вырубленные в камне пруды и резервуары. Ее журчание не прекращалось ни на минуту. В склонах низких соседних гор были выдолблены аккуратные террасы, на которых крестьяне разбили свои поля.

Увидев монаха, женщины отложили прялки и крупорушки, а мужчины опустили цепы. Никто из крестьян не глядел прямо на Кошечку, но она нутром чувствовала их глухую враждебность. Такая встреча на предвещала ничего хорошего.

Староста деревни вышел вперед. Он не был стар, но от гнета забот его лицо раньше времени покрылось морщинами. Кожа под глазами мужчины свисала полукруглыми складками. Он отозвал Гадюку в сторону и негромко заговорил с ним. Но Кошечка сумела расслышать их слова.

— Что нового, племянник? — спросил староста.

— Этот комусо оказался так добр, что согласился подлечить мою глупую жену. Он поговорит с духом, который мучает ее.

— Что ж, будем надеяться, что этот монах не обманщик, как тот, которого ты притащил в прошлый раз, и не станет размахивать заросшим мхом черепом неизвестного святого, а потом выпрашивать у нас деньги на храм.

Под косыми взглядами жителей деревни Кошечка почувствовала себя коварной и достойной презрения обманщицей. Кроме того, она рассердилась на Гадюку за то, что он завез ее так далеко от Токайдо и так много обещает людям от ее имени.

Но, с другой стороны, люди Киры вряд ли станут искать ее здесь. Возможно, погоня умчится вперед, и тогда Кошечка спокойно продолжит свой путь за спинами преследователей. А что касается бесплодия «каменной женщины», она постарается ей помочь всем, чем сможет.

Кошечка ударила в землю концом своего посоха. Железные кольца его грозно звякнули. Крестьяне поклонились немного ниже, по-прежнему пряча от комусо глаза.

— Наму Амида Буцу! — произнесла Кошечка в нос и снова брякнула кольцами. — Я вымоюсь и совершу обряд очищения, а потом расспрошу женщину и стану говорить с духом.

— Я перепробовала все лекарства, — сказала Окё, жена Гадюки, ежась под выцветшим стеганым одеялом, из швов которого торчали клочья серой ваты. Закрытые глаза больной словно провалились в глазницы, а обрамлявшие их круги имели цвет спелого баклажана — темно-синий. Женщина была так худа и измучена, что Кошечка сочла ее мертвой и подскочила на месте от неожиданности, когда покойница заговорила. А сама Окё, взглянув на монаха, удивилась, увидев красивого безбородого мальчика.

Гадюка в это время сидел на кухне, опираясь спиной о стену, отделявшую ее от маленькой клетушки, в которой лежала его жена. Он и Сакута, староста деревни, печально покачивая головами, обсуждали последний налог, которым князь Кацугава обложил крестьян сверх тех шестидесяти процентов урожая, которые забирал у них прежде.

— Я сходила в храм Сёдзюин и оставила там в дар изображение святого Дзидзо-сама, — Окё была так слаба, что ее голос звучал чуть громче шепота.

Ночные сквозняки наполняли клетушку холодом и сыростью, и больная, дрожа, корчилась под одеялом. Кошечка, сидевшая на пятках в молитвенной позе, выпрямилась и, не вставая с колен, заскользила по дощатым половицам к стенному шкафу. В его углах скопились груды пыльных лохмотьев; Окё болела давно, и никто не мог проследить за ее девочкой-работницей.

В шкафу Кошечка нашла еще одно одеяло, такое же ветхое, как и то, что укрывало больную. Она встряхнула его и укутала женщину, старательно подоткнув края, потом снова откинулась на пятки и стала перебирать четки. Блохи сильно кусали Кошечку, ей отчаянно хотелось почесаться, но она заставила себя внимательно слушать Окё.

— Я жгла ладан и молилась Бэнтэн-сама[14], — продолжала женщина. — Я просила помощи у Каннон-сама. Я спала в одной комнате с сестрой своего мужа, которая родила трех детей. Я перепрыгивала через последы пяти младенцев… — Больная умолкла, чтобы отдышаться. — Я просила мужа развестись со мной. — Крупная слеза медленно выкатилась из-под коричневого века и стекла по влажной щеке. — Если я выживу, то надену колокольчик паломницы и уйду странствовать по свету. Я не могу остаться здесь: люди в нашей деревне опасаются, что из-за меня в округе закроются все утробы. И все женщины станут бесплодными.

Окё вынула из-под тюфяка сплетенную из соломы куклу:

— Эта кукла была прибита гвоздями к дубу в центре деревни. Кто-то распял ее там, чтобы навлечь на меня проклятие.

— Может, кукла предназначалась для кого-нибудь другого…

— Нет, для меня.

— Ваш муж считает, что причина вашего бесплодия — кости, вырытые из земли на вашем новом поле.

— Он не хочет поверить в настоящую причину.

— А какая, по-вашему, настоящая причина?

— Мы поженились по любви, — тихо проговорила Окё. — По любви, а не по долгу. Мы беспечно дали волю своим чувствам и позволили себе слишком много. И за это теперь наказание: от меня не останется потомков, и некому будет помолиться за меня на моей могиле, когда я умру. Но мой муж может жениться снова и иметь детей от более достойной женщины.

— Я спрошу об истинной причине у духов.

Кошечке приходилось видеть, как прорицатели исполняют свои обряды, и если она не знала магической сути этих действий, то знала, по крайней мере, что надо делать. Пусть она не священник, она заменит его. «В деревне, где нет птиц, и летучая мышь — птица».

Кошечка написала на деревянной дощечке имя Окё, налила в миску воды и подала все это больной. Окё окунула дощечку в миску и окропила водой Кошечку.

Кошечка оперлась локтями на поставленный рядом ящик и уткнула лицо в ладони. Женщина не услышала внутри себя никаких голосов, но она и не ожидала их услышать. Возникло другое: ее вдруг охватили печаль и жуткое одиночество. Она почувствовала невыносимую, острую до боли жалость к источенным временем костям, которые чужие люди выкопали из земли и бросили в поле.

— Я голоден, — заговорила она наконец, и собственный дрожащий от тоски голос показался ей чужим. — Мне одиноко. Мне страшно. Никто не заботится о моей душе, которая идет по Трем путям.

Окё широко раскрыла глаза.

— Похороните мои кости как положено, — Кошечка знала, что ей делать, так же твердо, как если бы душа, отлетевшая когда-то от полуистлевших костей, говорила вместо нее. — Помолитесь над моими останками, сожгите ладан, накормите мою душу, и я больше не стану лишать плодородия утробу этой женщины.