Дорога Токайдо

ГЛАВА 62 Она лежит в замирающем ветре

— Моя госпожа, если я так глубоко оскорбил вас, я сам отниму у себя жизнь, чтобы вы не утруждали своих ручек.

Это Хансиро!

Кошечка возблагодарила ночной мрак, скрывший слезы радости, которые предательски поползли по ее щекам.

— Не смейтесь надо мной! — прошипела она и сердито взглянула на воина с высоты своего положения.

— От смеха еще никто не терпел урона, — возразил Хансиро.

— Я увидела чужую повязку на вашей голове и приняла вас за наемника Киры, — пояснила Кошечка, спускаясь по каменистому склону и незаметно вытирая глаза рукавом.

— Мне не хотелось пачкать свои платки, и я решил воспользоваться этой тряпицей, поскольку она уже никогда не понадобится моему противнику.

— Он ранил вас! — Подойдя ближе, Кошечка увидела на щеке Хансиро рану, оставленную вражеским клинком.

— Он сражался очень умело.

— Но вы оказались лучшим бойцом, Хансиро-сан, — сказала Касанэ, спустившаяся на дорогу вслед за своей госпожой.

— Видно, мне еще не судьба покинуть этот горящий дом, — Хансиро плавным широким жестом обвел освещенную звездами округу.

Путники двинулись дальше. Касанэ снова пошла впереди маленькой процессии с фонарем в руках и если и оглядывалась, то отнюдь не из страха перед коварным врагом. Рыбачка опасалась теперь, что дух убитого ронина захочет отомстить его убийце и погонится за ним. Кошечка чуть отставала от Хансиро, но не настолько, чтобы это могло показаться признаком самоуничижения.

Ноги Хансиро двигались как чужие. Воина мучила пульсирующая тупая боль в щеке. К тому же ронин стыдился радостного чувства облегчения, которое он ощутил, поразив врага: радуются чужой смерти только заносчивые мальчишки.

Исход поединка был неясен до того момента, когда Хансиро едва сумел уклониться от резкого направленного сверху вниз косого удара меча, который разрубил бы его голову как арбуз, если бы достиг цели. Реакция Хансиро спасла его. Клинок врага лишь рассек щеку ронина из Тосы от угла левого глаза до подбородка. Почти ослепнув от брызг собственной крови, Хансиро ответил на атаку врага обманным ударом «цветочное колесо» и вонзил свой клинок в грудь наемника. Противники не скрестили мечей и десяти раз, но Хансиро показалось, что поединок продолжался целую вечность.

— Где он? — спросила Кошечка.

— Я положил его возле часовни Дзидзо и оставил для прохожих записку, чтобы священники позаботились об этих останках. Он имел при себе самурайские деньги, я отдам их в храм Ёкаити.

Хансиро не удивился, когда нашел на теле поверженного противника кошелек с деньгами и письмом: как бы ни был беден воин, он всегда носил с собой «самурайские деньги» на собственные похороны.

Записка гласила: «Если я умру, не утруждайте себя, пытаясь найти мою семью — у меня ее нет. Я буду благодарен, если с моими останками поступят так, как обычно поступают с костями незначительных людей».

Хансиро нашел еще в складке куртки врага стихотворение, начертанное твердой мужской рукой, и цилиндрическую печать из слоновой кости с гербом князя Киры. Стихотворение наемник сложил, видимо, в «Доме ракушек» перед тем, как пойти по следам Кошечки, — теперь не оставалось сомнений, что он гнался именно за ней.

Хансиро намеревался отдать листок со стихами монахам, чтобы они нанесли это трехстишье на погребальную табличку бродяги — ведь его имя теперь так и останется неизвестным.

— А мечи его вы не взяли? — спросила Кошечка.

Хансиро поворотом головы указал на спальную циновку, которую нес за плечами, давая понять, что оружие врага завернуто в нее.

— Подарю их монахам, которые возьмутся похоронить тело.

Хансиро умолк и какое-то время шел, погрузившись в свои думы, подбирая слова для вопроса, который давно не давал ему покоя.

— Моя госпожа, — сказал он наконец. — Если вы пожелаете и дальше извлекать пользу из действий вашего слуги, то должны рассказать ему как можно больше о советнике вашего покойного отца Оёси Кураносукэ.

Кошечка едва не ответила наглецу, что подробности жизни семьи Асано его не касаются. Но, поразмыслив, поняла, что Хансиро прав: для пользы дела она должна сообщить ронину из Тосы необходимые сведения, в том числе и личного характера.

— Пожалуйста, дайте мне время обдумать ответ, — попросила Кошечка, погрузившись в глубокое раздумье. Она не знала, как поступить. Оёси всю жизнь находился с ней рядом, спокойный и надежный, как скала, но о его личной жизни дочь князя Асано знала гораздо меньше, чем о жизни последнего чистильщика отхожих мест в доме ее матери. Сказать, что советник обучал молодую княжну обращению с нагинатой? Но эти занятия составляли лишь незначительную часть обязанностей Оёси.

Мудрость советника князя Асано была хорошо известна в свете, а о его второй роли Кошечка вовсе не собиралась говорить с посторонним и грубым человеком. Два десятка лет Оёси являлся посредником между князем Асано и его любимой «женой вне дома» — матерью Кошечки. По мере того как шли годы, а официальная жена князя оставалась бездетной, эта обязанность становилась все более трудной.

Кошечка не считала нужным посвящать Хансиро в то, что именно Оёси сопровождал вторую семью князя в поездках на храмовые праздники, когда отец маленькой Кинумэ вершил свои официальные дела. Именно Оёси, а не князь Асано стоял рядом с Кошечкой на церемонии занесения ее имени в храмовые списки. И чаще всего именно Оёси на ежегодных праздниках Небесной ткачихи брал маленькую княжну Асано на руки и бережно поддерживал девочку, когда она привязывала к ветвям вишни в своем саду яркие шелковые нити и лучшие образчики своей каллиграфии.

Одним из самых ярких детских воспоминаний Кошечки было именно это. Советник охватывал талию девочки сильными руками и вскидывал ребенка высоко в воздух. Маленькая княжна словно вдруг делалась невесомой, как воздушный змей. Эти руки, надежные, ласковые и надежные, держали ее, пока детские пальчики неумело завязывали узлы, прикрепляя к веткам шелковинки и развевавшиеся на ветру полоски бумаги.

Кошечка вдруг ощутила сосущую пустоту под ложечкой — она внезапно осознала, что чувствует себя покинутой и преданной. Она верила в Оёси как во второго отца и считала, что его руки всегда станут оберегать ее и направлять по жизненному пути. И что его путь всегда будет путем чести. А теперь, если слух верен, ее наставник кутит в Симабаре! И это в то время, когда кровь его господина взывает к мести. Следовательно, он просто смеется надо всем тем, что говорил маленькой Кинумэ, и надо всем, что дорого сердцу каждого благородного человека.

Кошечка перелистала воспоминания, заполнявшие мысленный дневник ее жизни, и выбрала из них два самых важных, как ей показалось, факта, характеризующих Оёси.

— Оёси Кураносукэ являлся руководителем школы стратегии Ямага. Он служил моему отцу около двадцати лет.

— Это он обучал вас искусству боя?

— Да.

Хансиро задумался. Эта информация была исчерпывающей и не нуждалась в дополнительных уточнениях. Поведение Кошечки в бою подтверждало выводы ронина из Тосы. Тот, кто научил молодую княжну владеть оружием, — выдающийся боец и наставник. «Один день с великим учителем лучше тысячи дней учебы в одиночестве», — подумал он.

— Советник Оёси не предавал вас, моя госпожа.

Кошечка окаменела: Хансиро словно читал ее мысли.

— Почему вы так думаете?

Хансиро остановился и внимательно посмотрел на Кошечку. По долгому молчанию княжны Асано он понял, что молодая женщина мысленно возвращалась в прошлое и ее путешествие было печальным.

— Разберем действия Оёси. — Хансиро, не отрываясь, глядел в глаза Кошечки и думал о том, как легко он поддается их гипнотической силе. — До того, как вашего дядю сослали в Хиросиму, советник делал все возможное, чтобы убедить правительство восстановить род Асано. Оёси не напал на Киру лишь потому, что боялся потерять возможность сохранить имя Асано среди князей. После ссылки брата вашего отца прошло шесть месяцев. За это время несколько князей предложили Оёси поступить к ним на службу, но он не принял ни одного предложения. Я не знаю, моя госпожа, что задумал ваш наставник, но могу уверить вас — он что-то замышляет.

— Значит, я могу надеяться? — прошептала Кошечка.

— Да, моя госпожа.

Путники пересекли спящий город Ёкаити и постучали в ставни гостиницы «Соловей». Когда сонная жена хозяина ввела усталых гостей в комнату, Касанэ тут же исчезла за поставленной для нее ширмой и почти сразу заснула на жестком тюфяке.

Но Кошечка долго сидела без сна — ее беспокоила необходимость опять лечь рядом с Хансиро. Даже под угрозой смертной казни она не могла бы сейчас этого сделать. Молодая женщина извинилась и покинула комнату под предлогом необходимости «сходить кое-куда».

Кошечки долго не было, и Хансиро встревожился. Он неслышно прошел в носках по безмолвным коридорам гостиницы, растолкал старика-слугу, дремавшего на своей циновке в прихожей, и сдал ему деревянный номерок. Получив свои мечи, ронин щедро одарил старика, надел сандалии и вышел на поиски княжны Асано.

Хансиро обнаружил беглянку за искривленными ветрами соснами на берегу залива. Кошечка сидела, откинувшись на пятках, возле самой воды, положив на колени нагинату. Свет звезд, серебривший верхушки мелких волн спокойного залива, проливался на ее волосы и плечи, окружая очертания высокого покатого лба сияющим ореолом. Хансиро любовался Кошечкой, как мог бы любоваться совершенным рисунком или статуей Каннон-сама — прекрасной богини милосердия.

«Как я трачу себя. Я, себя считающий сильным, теперь ослаб от любви», — вспомнил он старинное стихотворение.

Кошечка была явно погружена в свои мысли, но ощутила присутствие Хансиро и взглянула на то место в тени сосен, где он укрывался. В дороге она постепенно обретала «сверхзрение» — чувство, позволяющее воспринимать то, что недоступно зрению, слуху, осязанию и обонянию. У Кошечки это чувство обострилось еще и потому, что ее долгое время преследовали враги. А возможно, просто душа Хансиро окликнула ее душу.

Чтобы свободнее двигаться, Кошечка, не обращая внимания на холод, высвободила правую руку из одежд, оголив грудь. Левый рукав она подвязала длинным шнуром, концы которого скрестила под лопатками и скрепила узлом. Свою головную повязку молодая женщина сложила по диагонали и обвязала голову получившейся полосой ткани. Потом она встала, окутанная шуршанием широких, как юбка, светло-коричневых хакама.

Теперь Кошечка стояла, выпрямившись во весь рост, лицом к Хансиро. Выражение ее лица было надменным и отрешенным. Она подняла нагинату над головой, лезвием назад… Эта позиция означала приглашение партнеру выполнить вместе с ней ката — ритуальные воинские упражнения, в которых фехтовальщики наносят друг другу удары, уклоняются от вражеских выпадов и отражают учебные атаки.

Хансиро легким движением скинул плащ, выпростал руки из рукавов — верхняя половина многослойных одежд упала с плеч воина и обвилась вокруг его пояса. Сжимая рукоять длинного меча обеими руками, ронин установил клинок перед собой и вышел на песок пустынного побережья под холодный свет звезд.

Они начали с простейших упражнений и постепенно увеличивали скорость с каждым новым усложнением движений. Кошечка чувствовала, что Хансиро выкладывается не полностью, но оборонялась достаточно долго, оказывая уважение бойцу. Потом она стала приближаться к воину, вращая нагинату мощными смертоносными движениями кисти. Хансиро отбил атаку и уклонился, но клинок Кошечки едва не распорол ему обе голени. В завершающей части этого выпада Кошечка замешкалась, и меч Хансиро обрушился на нее с такой скоростью, что путь клинка обозначила мерцающая полоса. Грозное лезвие коснулось плеча княжны Асано и замерло у основания шеи. Кошечка не дрогнула под ударом, и властный прищур ее глаз не изменился.

В следующем упражнении Кошечка, используя нагинату как рычаг, вскинула меч Хансиро к звездам, вынудив воина убрать с рукояти правую руку, чтобы та не была отрублена. Потом, падая, девушка-воин развернулась, резко топнув ногой, лезвие нагинаты, описав молниевидную дугу, опустилось на ногу Хансиро и коснулось внутренней стороны его бедра.

Бойцы наступали, отступались, кружились. Тишину нарушало лишь дыхание Кошечки, свистящее от спазма в гортани. Движения одного партнера точно соответствовали движениям другого, и, хотя и мужчина, и женщина сдерживали удары, каждый взмах и поворот их оружия был почти осязаемо грозен. При малейшем сбое в работе подсознания один из бойцов был бы неминуемо убит или изувечен.

Упражняясь, ронин и княжна вырабатывали общий ритм и словно становились одним целым. Боевой танец связывал их прочнее любых клятв, даже написанных кровью. Миг делался вечностью, и на стекло этой вечности мужчина и женщина набрасывали рисунок жизни, смерти и воскресения. Они были неуязвимы. Казалось, само время замедлило свой ход: каждый из них теперь — даже в момент удара — различал линии закалки на клинке партнера.

Кошечка и Хансиро закончили тренировку, изнемогая от усталости. Хансиро вложил меч в ножны, Кошечка прислонила нагинату к ноге. Они стояли так близко друг к другу, что воин из Тосы чувствовал, как дыхание любимой шевелит волосы на его голой груди. Кошечка взглянула снизу вверх на изуродованное в бою за нее лицо воина. Шорох волн, лизавших песок побережья, сплетался с тяжелым дыханием усталого мужчины. Ничего не удерживало Кошечку на этом месте, кроме тигриных глаз ее защитника и морского тумана.

Хансиро слегка провел по щеке княжны кончиками пальцев, потом взял бледное лицо женщины в свои ладони, горячие от рукояти меча, наклонился и нежно коснулся губами ее виска. Кошечка вздрогнула. С речной отмели донесся печальный крик ржанки.

— Там есть мост, моя госпожа, — прошептал Хансиро.

Мужчина и женщина рука об руку подошли к опоре горбатого деревянного моста. Хансиро расстелил на песке свой плащ. Воздух был холодным, но Кошечка трепетала не от ночных сквозняков.

— Хозяйка моста, — произнес Хансиро, развязывая хакама возлюбленной, — стелит свет, как циновку… — Он развязал ее пояс. — И посреди жаждущей ночи… — Движениями ладоней Хансиро скинул полы ее куртки и отыскал под ними твердые груди, тугие и шелковистые, как бутоны вишни. Мужчина наклонился и коснулся соска кончиком языка. — Лежит в замирающем ветре.

Хансиро и Кошечка медленно опустились на колени.