Дорога Токайдо

ГЛАВА 39 Нужда заставит

Кошечка сидела у костра, протянув к нему руки и ноги, чтобы согреться. Она сидела так уже довольно долго, но и теперь не могла сосчитать, сколько отверженных ютится у двух других костров, пылавших под мостом. Она видела очертания мелькавших вокруг огней темных фигур, но огромные деревянные опоры, поддерживавшие поперечные балки, мешали определить их количество. Сколько бы их ни было, Кошечка предполагала, что все они относились к презренной касте хинин — нелюдей.

Возле Кошечки сидела одна из отверженных. Хотя спутанные грязные волосы закрывали лицо женщины, было видно, что она молода.

Голод и лишения только подчеркнули ее красоту. Натянувшаяся на скулах кожа стала прозрачной, как воск. На плечах у несчастной желтела соломенная циновка из-под бочки для сакэ.

Одной рукой соседка Кошечки растирала сгорбленные плечи своего слепого деда, а другой прижимала к груди младенца, защищая его от тянувшего с реки холодного ветра. Малыш сосал грудь, которую она открыла, сдвинув набок ворот рваной бумажной одежды. Старший, тоже маленький, сын отверженной, одетый только в набедренную повязку, спал, свернувшись, на обрывке циновки, положив голову на колени матери. У обоих детей лбы были перепачканы в саже, чтобы злые духи принимали их за собак.

— Мой муж исчез пять дней назад. — Мать погладила спящего мальчика по густым волосам, подстриженным в кружок. — В канун Нового года нам нечем было заплатить ни нашему помещику, ни бакалейщику, не на что купить бобовой пасты и проса. В середине прошлого года, чтобы заплатить за дом, мы заложили последнее, что имели, — зонтик, чайник, мой единственный пояс, мерку для зерна и две миски.

Молодая женщина говорила легко и спокойно, словно ее несчастья были всего лишь мелкими неприятностями: иначе она показала бы, что слишком ценит себя и придает слишком много значения личным трудностям.

— В праздники наш очаг был холодным. Мы сидели в темноте, а все, кому мы задолжали, стучали в нашу дверь и кричали нам обидные слова в закрытое окно.

Лошадь простучала копытами по деревянному настилу над головами бродяг, этот стук отдался под мостом оглушительным грохотом. Молодая мать переждала, пока заглохнет шум, и продолжала:

— Хотя о малышах некому было позаботиться, я сказала мужу, что продам себя своднику, чтобы хотя бы наши дети не голодали. Но старший мальчик стал плакать и умолять, чтобы я не покидала его. Муж стал еще мрачнее. В ту ночь, пока мы спали, он тайком ушел из дома. Помощник управляющего просидел в чайном доме допоздна и шел оттуда пьяный. Муж подстерег его, оглушил и ограбил. На следующий день он вернулся домой и принес нам новогодние рисовые пирожки с приправой из лопуха, воздушного змея для нашего мальчика, новый зеленый пояс из конопляной ткани для меня, мешочек табака для деда и еще рисованное изображение Эбису-сама, чтобы поместить его в пустую божницу. Муж надеялся, что оно принесет нам богатство в будущем году. Мы веселились, но это продолжалось недолго: через час полицейские постучали в нашу дверь. Но все-таки мы хоть немного порадовались.

За последние два дня Кошечка почти не спала. Сейчас она держалась на пределе своих сил, и голова у нее кружилась от голода. Слушая трагический рассказ молодой матери, она чувствовала себя удивительно легкой, словно ее мясо, кости и кровь растворились в воздухе, а пустота заполнилась состраданием к отверженным, их горем.

Собственные воспоминания Кошечки о новогодних праздниках немного смягчили это чувство. Она вспомнила, с какой бешеной скоростью стучали костяшки счетов в том крыле дома, где служащий, присланный отцом, записывал приходы и расходы за год в большие счетоводные книги. Этот стук сопровождался веселым звоном — сборщики долговых расписок постукивали металлическими молоточками по весам, на которых отвешивали деньги. Их звон отмечал наступление Нового года, года без долгов.

Много дней перед праздником слуги толкли в больших чанах рис на вязкое тесто для новогодних пирожков. В те прошедшие новогодние праздники Кошечка объедалась каштанами, омарами и другими лакомствами этого времени года. Слуги в новых одеждах, подаренных ее матерью, украшали дом сосновыми ветками: те, что поменьше, подвешивали к карнизам, а большие ставили по обеим сторонам передних ворот, чтобы обеспечить долгую жизнь обитателям дома.

Однако Кошечке Новый год приносил не только радости. Паланкины торговцев и веселых гостей заполняли всю улицу за их воротами, но все эти люди с подарками и добрыми пожеланиями приезжали к соседям. Маленький дом ее матери, который выходил одним крылом в проулок и не бросался в глаза, навещало очень мало гостей, а соседние дома в канун Нового года ярко освещались сосновыми факелами, были полны смеха и беготни. Кошечке не с кем было играть в новогоднюю игру «удары колотушкой», кроме Ржанки, племянницы няни.

— И что случилось потом? — Кошечка встряхнула головой так, чтобы прояснить ум. Она устыдилась тех минут слабости, когда ей случалось жалеть себя.

— Моего глупого мужа судили, как положено судить преступников. Судья приговорил его носить красный пояс.

Касанэ беззвучно ахнула: красный пояс был страшной меткой. Те, на кого его надевали, считались исключенными из человеческого общества. Никто не имел права говорить с ними. Это было самым ужасным из всех наказаний. Казненный перед смертью мог хотя бы надеяться, что возродится в новом теле. Изгнанный из общества как бы умирал, но продолжал жить.

— Нам пришлось покинуть свой дом, — вздохнула рассказчица, — и деревню, где мы родились. Мы стали бездомными бродягами, — она снова вздохнула. — Лучше есть просо и пить воду в своем доме, чем пировать у других.

— Мне так вас жаль! — вырвалось у Кошечки. Она знала, что ее слова бесполезны, но не могла больше придумать, чем утешить несчастную.

Бездомных правительство не учитывало. Официально они не существовали, им негде было просить помощи. Эта молодая женщина не сделала ничего дурного, по крайней мере в своей нынешней жизни. Ее дети и дед тоже не были ни в чем виноваты. И все-таки они были жестоко наказаны. Так распорядилась судьба.

— Недуг бедности хуже четырехсот четырех болезней, — сказал старик.

— Почти год мы кормились подаянием, — продолжала женщина. — Мы спали под лодками на берегу реки и ели рыбьи внутренности, которые бросают собакам. В другие ночи мы спали в сосновом лесу, под мостом или под крыльцом какого-нибудь храма. Пять дней назад мой муж заработал несколько медяков — похоронил мертвеца. Я умоляла его не пить, но он все-таки истратил эти гроши на вино, с тех пор мы его не видели. Я обошла всю Нумацу, везде спрашивала о нем, но никто не знает, куда он пропал. Вы не встречали его? У него на щеке красное пятно, похожее на тыкву-горлянку.

— Нет, — ответила Кошечка, — мы его не видели.

— Если он не вернется завтра, мы — дедушка, дети и я — пойдем просить Каннон-сама в храме Киёомицу, чтобы она сжалилась над нами.

— Она обязательно поможет вам, — заверила Кошечка.

— Вы так думаете?

— Она ведь однажды помогла молодой женщине, которая верила в нее, — начала Кошечка. Кучи циновок у других костров зашевелились и придвинулись ближе: прятавшиеся под ними отверженные хотели расслышать рассказ. — В давние времена на вершине одной горы стоял алтарь милосердной богини Каннон, — заговорила Кошечка, гортанно растягивая слова, как полагалось сказителям. Такая манера превращала чтение старой байки в представление. — А в соседней долине жила с мужем молодая женщина, которая очень почитала Каннон-сама. Каждый вечер, закончив все дела, эта женщина ходила к алтарю и воздавала почести статуе богини. Мужу не нравились эти ночные прогулки: он заподозрил, что жена ему изменяет. Ревность грызла его душу, как крыса, и наконец он уже не мог терпеть. Он отнес свой меч к точильщику и попросил его заточить как можно лучше. Однажды вечером, когда жена ушла из дома, муж спрятался в темном лесу у дороги. Когда женщина возвращалась домой, ревнивец ударил ее мечом. Клинок глубоко вонзился женщине в плечо.

Края циновок откинулись, из-под них выглянули лица, окруженные черными всклокоченными волосами: отверженные сели прямо и жадно слушали Кошечку.

— Муж вытер кровь с меча и ушел домой, довольный тем, что наказал свою плохую жену и отправил ее на тот свет так, что в следующий раз она родится гораздо ниже на Великом колесе. Придя домой, он с удивлением увидел там жену, которую считал убитой. Муж взял фонарь, вернулся с ним на то место, где подстерег женщину, обнаружил на дороге капли крови. Ревнивец вернулся домой и спросил жену: «Ты не почувствовала ничего необычного, когда проходила мимо сосны с восемью сучьями, что растет у ручья?» — «Да, — ответила жена, — на мгновение моя кровь похолодела».

Кошечка понизила голос до хриплого шепота. Ее слушатели придвинулись, ежась от страха, ближе к приветливому огню костра.

— Когда муж утром пошел по тропе, он увидел кровавый след, который тянулся от раскидистой сосны в горы, к алтарю. У статуи Каннон-сама на плече появилась длинная трещина, точно на том месте, куда он нанес удар жене накануне вечером. — Кошечка выдержала многозначительную паузу. — Таков рассказ, и так он передается из уст в уста.

— Ма! Подумать только! — тихо заахали слушатели.

— Милосердная богиня заняла место верной жены и приняла удар на себя, чтобы спасти ее, — сказала молодая соседка Кошечки. Рассказ, кажется, утешил ее.

— Да, это так, — подтвердила рассказчица.

Все немного помолчали, потом заговорил дед молодой матери:

— Почему вы двое, такие молоденькие, оказались на дороге одни? — Он глядел на Кошечку, и его слепые молочно-белые глаза словно смотрели сквозь нее.

— Мы — сестра и я — дети бедных и любящих родителей, — заговорила Кошечка с той же отстраненностью в голосе, которую слышала у молодой матери, так, словно ее история произошла с кем-то другим. — Наши отец и мать вставали до зари и кончали работу глубокой ночью, чтобы прокормить нас. Наш отец был крестьянским выборным, его обязанностью было собирать налог с каждой пятерки и передавать собранное зерно старосте. Отец точно исполнил свой долг, но забыл взять у старосты расписку, что рис получен. На следующий день староста заявил, что не получил ни коку зерна и что будто бы наш отец украл рис. Отец доказывал, что невиновен, умолял старосту снять позор с его доброго имени, но все было напрасно. Пока мы во дворе вместе с матерью молотили то небольшое количество риса, которое у нас осталось после того, как мы отдали четыре коку из каждых пяти в уплату налогов, отец взял веревку, перебросил ее через потолочную балку на кухне, один конец привязал к столбу, другой обвязал вокруг своей шеи, встав на ведро, и оттолкнул ведро ногой. Когда стемнело и мы вернулись домой, мы нашли отца мертвым в петле.

Касанэ вытирала глаза рукавом. Она знала, что рассказ выдуман, но все равно плакала.

— Наша мать лишилась ума от горя, — печально вздохнула Кошечка. — Она обрила голову и исчезла из дома.

Кошечке было тяжело лгать людям, чьи беды так велики, но у нее не оставалось выбора. В конце концов, ее отец и в самом деле был предан и убил себя, а мать обрила голову и стала монахиней.

— Мы дали обет обходить все храмы, пока не найдем ее.

— Да поможет вам Амида Будда, — тихо пожелала молодая мать. Она протянула мнимому брату и сестре маленький сверток из оболочки бамбука.

— Я берегла эту еду на утро, но мы можем опять попросить милостыню. — Она увидела, что Кошечка готова запротестовать, и добавила: — Это святое пожертвование, ваша честь.

Паломник не мог отказаться от того, что ему благочестиво жертвовали, как страннику по святым местам. Со слезами на глазах Кошечка поклонилась и приняла сверток. Потом развернула его, достала жареный хрустящий рисовый пирог и дала половину Касанэ.

Самый опасный с виду из гревшихся у костров мужчин опустился перед Кошечкой на колени и поклонился ей. Его куртка была изношена и порвана, из дыры торчала клочьями ватная подкладка.

— Примите в знак благодарности за рассказ о Каннон-сама, вставшей на место верной жены. — И он подал рассказчице небольшой цилиндрический сверток — стопку медных монет в обрывке грязной бумаги.

— Спасибо! — Кошечку так тронула доброта этого человека, что она едва не потеряла дар речи: мужчина не просто отдал ей деньги, когда у него самого почти ничего не было, но и не высыпал ей в ладонь без обертки, как нищей. — Благослови вас Амида, — тихо и ласково поблагодарила она. — Когда вы будете в пути, пусть ни один ветерок не шевельнет сосны. Пусть все, кого вы встретите, будут вежливы и щедры. Пусть паромщики не берут с вас лишнего. И пусть дети и слепые будут в безопасности одни на дороге.

Кошечка сняла свой дорожный плащ и накрыла им спящего мальчика.

— Моя сестра устала, — сказала она. — Мы собираемся лечь спать. — И положила молодой матери в руку гребень, одну из немногих вещей, оставшихся у нее после бегства из Мисимы.

— Вы слишком добры к нам, недостойным, ваша честь, — ответила молодая мать, но улыбнулась, кутая сына в плащ. Потом принялась расчесывать волосы гребнем. — Оясуми-насай (спокойной ночи), — тихо пожелала она дарительнице.

Кошечка подошла к Касанэ, которая пыталась улечься поуютнее на голой холодной гальке. Свой рваный бумажный плащ служанка расстелила для Кошечки, но госпожа сделала ей знак лечь на подстилку, а сама легла на бок сзади нее — спиной к реке и лицом в ту сторону, откуда могли появиться люди Киры. Кошечка повозилась, устраиваясь, и плотнее прижалась к спине, бедрам и ягодицам верной спутницы. Она положила свой посох вдоль тела Касанэ, чтобы в случае опасности можно было легко схватить его, протянув руку вперед. Свободную половину плаща беглянка натянула на себя и Касанэ так сильно, как могла, но холодный ветер с реки все равно задувал под плащ, и ноги Кошечки были холодными как лед.

Какое-то время она лежала, опустив голову на локоть согнутой правой руки, обняв левой рукой бедро Касанэ, и слушала журчание лизавшей камни воды. Шаги ночного прохожего, гулко отдававшиеся под сводами моста, встревожили ее. Когда шаги затихли вдали, беглянка немного успокоилась. Видно, какой-то гонец спешил со срочным донесением через темную ночь.

— Тебе не кажется, младший брат, что мы лежим слишком близко к воде? — спросила Касанэ, глядя на лунные блики, вспыхивающие на покрытой рябью поверхности реки. Раздался всплеск, Касанэ вздрогнула.

У деревенской девушки были причины бояться каппа — водяных бесов, голых и пахнущих рыбой: считалось, что по ночам они выходят на берег, воруют дыни и огурцы. Кроме того, они похищают женщин, могут высосать кровь и внутренности лошади через ее задний проход или утащить в воду человека и утопить его.

— У нас нет огурцов, старшая сестра. Или ты прячешь их под одеждой? Боишься, что каппа начнут их искать? Вот здесь и вот здесь? — Она пыталась ущипнуть Касанэ, та засмеялась и стала уворачиваться от пальцев Кошечки.

— Не надо смеяться над каппа-сама, — тихо попросила служанка, — это их сердит.

— А ты когда-нибудь видела каппа?

— Я нет, но много лет назад мужчина и женщина из моей деревни видели одного.

— И как он выглядел?

— Как обычно и выглядят каппа: маленький, зеленый, нос длинный, голова как тарелка, а на спине панцирь, как у черепахи.

— Где же они его видели?

— Жена самого зажиточного тогда человека нашей деревни была очень красива. Однажды ночью, сидя в отхожем месте, она почувствовала, как чья-то рука дотронулась до ее ягодицы.

— Вот как! Каппа схватил ее в нужнике?

— Ну да, — хихикнула Касанэ. — Но женщина была дочерью оставшегося без господина самурая и шутить с ней не стоило. Она закричала «Негодяй!» и увидела убегающего человечка, маленького и волосатого. На следующий день женщина снова пошла в отхожее место, но взяла с собой маленький меч. Когда нахал снова схватил ее за то же место, она отрубила ему руку. Он завопил от боли и кинулся прочь. Женщина принесла отрубленную кисть своему мужу.

— На ней были перепонки между пальцами?

— Да. Муж сказал жене, что этот каппа, наверно, влюбился в нее. Он оставил обрубок руки у себя и стал ждать. На следующий вечер каппа пришел к этому человеку и стал умолять, чтобы тот вернул ему руку. Муж отдал кисть водяному, но сначала заставил его подписать клятвенное обещание никогда не вредить жителям Сосновой деревни.

— Он сдержал обещание?

— Да. Говорят, что потомки этого человека до сих пор хранят эту бумагу среди свитков, оставшихся от предков. Но дети все-таки побаиваются водяного. Поэтому каждый раз, подходя к реке, они говорят: «Господин каппа, мы из Сосновой деревни, не шутите с нами, пожалуйста». — Касанэ замолкла и молчала так долго, что Кошечка решила, будто она заснула. — Вы такая красивая, госпожа, — наконец прошептала деревенская девушка. — Будьте осторожны, когда ходите кое-куда.

— Я всегда буду ходить в отхожее место с оружием, старшая сестра. — Кошечка погладила Касанэ по волосам. — Мне жаль, что я не нашла лучшего места для ночлега, — тихо сказала она.

— Тут уж ничего не поделать. Когда нужда заставит, птица садится на любую ветку.

Касанэ прижалась к Кошечке.

— Доброй ночи, — пожелала она.

— Доброй ночи.