Философские арабески

Глава ⅩⅠ. О практическом, теоретическом, эстетическом отношении к миру в их единстве

Исходный пункт — историческое рассмотрение предмета (историческое, диалектическое, im Werden[179] взятое бытие). Маркс в «Немецкой идеологии» не даром рассматривает историю, как единственную науку, распадающуюся, согласно объективному распадению, раздвоению единого, на историю природы и историю общества (пока мы здесь неизбежно геоцентричны, ибо о «людях» других планет мы ничего не знаем, они существуют для нас лишь potentia, δυναμει, а не ενεργεια, как любил выражаться Маркс[180]).

Если мы берём проблему взаимодействий между человеком и природой, то тут исторически (в широком смысле слова) мы имеем:

1. Процесс биологического приспособления. Человек ещё не человек в собственном смысле слова. Он лишь становится животным видом homo sapiens в его природной, натуральной форме.

Это — не «естественное состояние» Руссо и просветительной философии ⅩⅧ столетия,— такого состояния вообще никогда не бывало: такое состояние — фантастическая иллюзия идеологов. «Человек» здесь стадная полуобезьяна, начинающая ходить на ногах, с дифференцирующейся, как естественное орудие труда рукой. Важны следующие моменты: воспроизводство вида, сотрудничество и борьба за существование; инстинкты (инстинкт самосохранения, инстинкт продолжения рода — половой инстинкт); формирование рас. Влияние природы, климата, всех т. н. «географических факторов». Процесс приспособления в основном пассивен и бессознателен. Природа формирует человека, человек не формирует ещё природы (если говорить с известным упрощением, т. е. относительно).

2. Процесс активного общественного приспособления. Человек рассматривается здесь, согласно объективному положению вещей, как общественное животное, делающее орудия (homo faber) Именно поэтому выступает момент субъективности и активности. Старый материализм рассматривал человека только как продукт. Между тем, исторический человек превратился уже в субъекта. Поэтому-то Маркс в своих знаменитых тезисах о Л. Фейербахе и настаивал на том, чтобы рассматривать соотношение между человеком и природой субъективно, практически, активно. Это выражение «субъективно» имеет смысл вовсе отказа от объективного познания, а тот смысл, что объективность познания требует учёта новой, небиологической, более высокой объективности, когда на сцену выступил субъект, когда человек своими орудиями активно воздействует на природу, преобразует её в своих целях, основой чего служит процесс труда, как процесс «непосредственного производства и воспроизводства жизни», и в нём, в этом процессе труда, происходит преобразование и самой человеческой природы. Биологическое — «в снятом виде». Поэтому здесь нужно кончать с игрой, развиваемой «органической школой»[181] в социологии, политической экономии и т. д. Здесь новое качество, исторически образовавшееся. Современное возрождение «органологии», маргаринового «социального дарвинизма», вся школа O. Spann’а[182] и бешенствующих расистов, есть отвратительный сор с научной точки зрения. Мимо!..

Само общество раздвоится на классы, и начинается специфическое движение, диалектика общественного развития, со всеми его противоречиями и переходами от одной общественно- экономической формации к другой.

Субъектом здесь является общественно-исторический человек, человек определённого «способа производства», определённого класса, определённого «способа представления». «Биологическое» не уничтожается: оно — «aufgehoben».

Отношения человека к природе в основном — троякого порядка: практические, теоретические, художественно-эстетические. Мы разбирали все эти три вида соотношений порознь и в их переходах. Теперь перед нами стоит задача понять их в их единстве, как функции единого процесса производства и воспроизводства жизни.

Практика есть здесь материальное, техническое овладение веществом природы, труд, преображение вещества, материальный обмен веществ между обществом и природой. Теория есть мыслительное овладение природой, познание её качеств, свойств, законов, «общего». Эстетика природы есть процесс переживания природной связи с природой, симпатическое сопереживание ритмики природы, коренящееся в последней инстанции в биологическо-животной основе человека. Практике соответствует воля. Теории соответствует интеллект. Эстетике соответствует чувство. Практика, это — царство материальных вещей и процессов. Теория — царство понятий и идей. Эстетика — царство эмоций и эмоциональных образов. Понимаемые, как процессы, они суть: процесс труда, процесс мышления, процесс художественно-эстетического созерцания. Теория и практика, как мы видели уже в предыдущем изложении, представляют собою противоположности, переходящие одна в другую, и в то же время единство. Это единство знаменует собой активное, двуедино активное, отношение к природе, процесс овладевания природой, подчинения природы. Здесь субъект противостоит ей, как активное начало: он не «воспринимает» её, и рассматривает её (и действует на неё), как материал; он её материально преобразует в процессе труда, а мышление опосредствует этот процесс. Природа — пассивна. Человек активен. Природа преобразуется. Человек преобразует. Совсем другое в художественно-эстетическом созерцании природы. Здесь субъект «погружается» в объект, «растворяется» в объекте. «Личность» «исчезает», теряет себя, как таковая, поглощается «Всем» и тонет во «Всём». Другими словами, природа здесь активна, человек пассивен. Субъективное отходит совершенно на задний план. Ритмы Космоса выступают, как грандиозное и величественное, бесконечно малой частью которого, маленькой чешуйкой гигантской и необъятной ткани является ритм, и соответствующие эмоции отражают этот величественный приоритет Космоса. Таким образом, художественно-эстетическое созерцание есть полярная противоположность практики и теории одновременно, как активному началу жизнедеятельности человека. Отсюда, между прочим, становится понятным и тот факт, что художественное созерцание не может быть поставщиком критерия истины, в то время практика и теория такие критерии выдвигают. В то же время художественное созерцание является противоречивым в самом себе: растворяя субъективное в объективном, оно является крайне субъективным; эмоции симпатического переживания природы не обладают такой общезначимостью, как, например, понятия: эта сфера есть океан чувств и крайне подвижных эмоций с гораздо большим коэффициентом субъективного.

Но точно так же, как разделение старой психологией всех т. н. «душевных способностей» на самостоятельные «сущности»: ум, волю и чувство должно быть преодолено в своей односторонности, так и три вида отношений между человеком и природой, о которых идёт речь, отнюдь не являются разобщёнными, а переходят один в другой и в целом составляют поток жизнедеятельности. В самом деле, возьмём область чувственного созерцания, художественно-эстетического наслаждения природой. Совершенно очевидно, что соответствующие переживания отнюдь не являются чистой эмоцией. Здесь соприсутствуют и понятия в самых разнообразных формах: когда, например, современный человек «любуется» звёздным небом, у него могут быть — и бывают — и элементы научной картины мира (мысли о звёздах, планетах, галактике, бесконечности миров, электронах, научных гипотезах и т. д.). Более того, в зависимости от общественной формы, от «способа представления» эпохи, определяемого «способом производства», формирование эмоций и мыслей соподчиняется некоторым идеям-доминантам, укладываясь в общие рамки «способа представления». Поэтому, например, в течение веков художественно-эстетические переживания сливались с религиозной формой, с мышлением о мире по типу господства-подчинения (Herrschafts- und Knechtschaftsverhältnis[183] у Маркса). Этот социоморфизм мышления был и социоморфическим началом в сфере эстетической. И не только у дикарей, первобытных анимистов[184], «средних людей», так сказать филистеров своего времени, но и у самых «тонких» мыслителей. Поэтому, например, у Пифагора «музыка сфер», ритмика природы, выраженная в числах и художественно окрашенная, была божественным началом stricto sensu[185].

Но, с другой стороны, и эстетическо-художественный момент проникает в свою противоположность, в мышление. Стоит, например, прочитать, как описывает Гегель жизнь земли, особенно жизнь моря! Или взять научные творения Гёте, не говоря уже о немецких натурфилософах, кончая Шеллингом, которому, как мы упоминали уже, Гейне рекомендовал быть поэтом, а не философом.

Таким образом, здесь мы видим взаимное проникновение противоположностей, переход одного в другое и их единство. Но сама сфера художественно-эстетического созерцания, стремясь воспроизвести самое себя, порождает активную деятельность, художественное творчество, искусство, музыку, поэзию, живопись и т. д. Это уже крайне сложное образование, гораздо более широкое, охватывающее все сферы жизни и имеющее многоразличное значение, в том числе и познавательное. Однако, в основном оно оперирует образами, и не случайно, что поэтический язык есть язык метафор, олицетворений: ибо корнем, глубочайшей основой, является симпатическое сопереживание ритмики природы и связи с нею. В искусстве, как художественном творчестве, пассивное начало становится в высокой степени активным, и сама эстетическая эмоция осложняется и обогащается активно-творческим моментом (переживанием ценности мастерства). Сфера симпатического сопереживания есть истинная сфера искусства и эстетики: именно поэтому любовь и эротика играют столь исключительную роль,— начало «сопереживания» здесь выражено особенно ярко и имеет чрезвычайно глубокие корни в подспудных низинах биологической природы человека.

Практическому, теоретическому, эстетическому началу соответствует старинная троица «Добро», «Истина», «Красота», как фетишизированных абстракций, взятых из трёх основных сфер человеческой жизнедеятельности.

Под «Добром» («блаженством», «благом», «идеалом») во всех системах понимается сгусток жизненных целей, представленных, как единство, центр тяготения, «истина добродетели». Так как практика сама раздваивается на практику преобразования природного мира и на практику внутричеловеческих отношений, практику общественных преобразований, то и соответствующее понятие «Добра», «блаженства», «идеала» в разных пропорциях включали ориентацию на полезные вещи и на добродетели; не нужно, однако, думать, что это — разъединённые части: в конечном счёте, ведь, и производство материальных предметов есть производство потребительных ценностей, т. е. ценностей для человека; оценка «жизненных благ» входит поэтому в общую идеологию «ценностей», включаясь в различные системы морально-философской идеологии (гедонизм[186] — аскетизм[187] , как два полюса). «Добро» у древних греков носило довольно ярко выраженный интеллектуальный характер: и у Платона, и у Аристотеля, и у стоиков, и у Эпикура: «Добро» есть, следовательно, абстракция жизненной цели и координированных с ней норм поведения, их абстрактно выраженная доминанта, которая всегда определялась исторически, т. е. эпохой, формацией, классом.

Под Истиной обычно разумелось то или иное соответствие (вплоть до совпадения, т. е. тождества) с той или иной "данностью" (будь ли то сознание, материя или дух, бог и т. д.).

Под Красотой разумелся идеал внешнего, чувственного образа, причём в ряде философских систем он был чувственным выражением истины. В действительности истина, как это видно из всего предыдущего изложения есть правильное, т. е. соответствующее объекту, отображение этого последнего в понятиях; социальное, общественное значение «поисков истины» есть опосредствование материального процесса производства, расширение сферы познания и углубление его, рост человеческого сознания. Действительный смысл красоты заключается в повышении эмоционального жизненного тонуса. Но это — абстрактное положение, которое конкретно проявляется в самых разнообразных формах: идеал мужской и женской красоты есть наиболее яркое выражение внешних черт (черт чувственного образа), воплощающих идеальные характеры и качества (ум, мужество, благородство, нежность, сексуальные положительные черты и т. д.), частью биологически обусловленные, частью создаваемые и модифицируемые (а иногда и упраздняемые вовсе, например, в упадочные эпохи и упадочных классов) общественно-историческими условиями; природа воздействует своей пульсацией, которую, как мы видели, сопереживает человек, опять таки в определённой общественно-обусловленной форме; общественная жизнь вызывает образы искусства, которые тоже повышают тонус жизни, обобществляя развивающиеся эмоции через внешне-чувственное (в музыке ли, в поэзии). И т. д. Что для эстетики и эстетического отношения к миру характерна именно эта чувственная сторона, было хорошо известно ещё Платону. Он говорил об определённости прекрасного, которое, в противоположность понятию, выступает, как вещь или как чувственное представление, т. е. в своей конкретности.

Классовые общества характеризуются разрывом людей; в разных категориях людей застывают различные стороны человеческой жизнедеятельности: таково, например, самое глубокое основание разделения труда, его раздвоения на умственный и физический труд, причём умственный труд стал одной из функций командующих эксплуататорских классов. В упадочных классовых обществах функции жизнедеятельности могут превратиться не только в антиобщественные функции, но и в функции саморазложения этого класса. Такова, например, «эстетика» смерти и тления. Таковы отбросы современного мистицизма в «философии».

Социализм здесь совершает коренной переворот, поистине всемирно-исторический. Поэтому мы можем говорить о новой эпохе, когда началась действительная история человечества после его мучительной предыстории.

Здесь уничтожаются классы. Здесь вырастает целостный человек. Здесь, следовательно, отношения теории, практики, эстетики объединяются, и люди живут многосторонней жизнью. Здесь сбрасываются фетишистские смирительные рубашки: религиозные формы, формы «категорических императивов» внешнего характера, понимаемые, как божественный приказ; формы абсолютного «чистого» искусства, «чистой» науки и т. д. выражающие оторванность их и изоляцию из всего жизненного контекста и проч. Отдельные стороны жизни становятся сторонами жизни всё большего количества многосторонне живущих людей.

Таким образом именно здесь находит своё наиболее яркое выражение единство теории, практики и эстетики. Если в (прогрессивных) классовых обществах это единство, во всех своих сторонах выражало подъём жизни (мощь производительных сил, мощь познания, повышение жизненного тонуса) в борьбе с многочисленными препятствиями и в условиях распадения человека на односторонних субъектов, то в действительной истории отпадают все преграды, весь процесс получает небывалое ускорение, уничтожается разорванность и общества, и личности, и единство жизнедеятельных функций празднует свой исторический триумф.

Нетрудно видеть, как преувеличенное понимание одной из сторон жизнедеятельности влечёт за собой идеологическую фантазию:

• обособление и изоляция мышления, отрыв его от практики, автономизация и сепаратизм «царства мысли» имеет тенденцию превратить эту мысль, «общее», «понятие», «абстракцию», «идею» — в самостоятельную сущность и субстанцию мира;

• обособление практики от мышления приводит к грубому эмпиризму, а при отрыве практики от материальных объектов (практика торговая, общественная и т. д.) — к волюнтаризму, прагматизму и проч.;

• обособление эстетики имеет тенденцию, замещая рациональное познание, превратить художественно-эстетическое переживание в переживание мистическое, т. е. привести к мистическо-интуитивному мировоззрению.

Это не трудно было бы показать и на действительном историческом развитии философской мысли. Но мы, ведь, не пишем истории философии, и да простит нас читатель за то, что мы здесь поставим точку и перейдём к другой теме.