Философские арабески

Глава Ⅵ. Об абстрактном и конкретном

Нельзя ли поднять бунт против вышеизложенного? Как! Мы живём в чувственном мире, мы его непосредственно осязаем, видим, натыкаемся лбами на его твёрдость, чувствуем сопротивление. А вы всё же уводите в какие-то абстракции и законы! Да, ведь, это материализованная гегельянщина с её «всеобщими», идолами, которые пожрали конкретное и живое! Не писал ли Маркс о Бэконе, что у него материя улыбается человеку своим поэтически-чувственным блеском? Не писал ли Маркс, что потом материализм стал «человеконенавистническим» в своей серости, геометричности, абстрактности? Не уводите ли вы в это холодное царство трансформированного Гегеля вместо того, чтобы жить, работать и мыслить в той сфере, которая улыбается своей чувственностью? Не хотим мы этих абстракций, ощипанных мёртвых павлинов, из которых вы выщипали все их роскошные перья! Да и к тому же, кроме Маркса вот вам ещё две ссылочки:

№ 1. Ссылка на Гёте (Гёте о «Systeme de la Nature» Гольбаха):

Ну, Гёте, как известно, пантеист[116], гилозоист[117] и так далее. А вот вам не кто иной, как сам ваш Гегель с его учёным колпаком! Вот вам.

№ 2. Ссылка на Гегеля:

Эти вопросы мы ставим в порядке сократовской иронии, возбуждающего сомнения, бродильного фермента, заставляющего работать мысль, разъединяющего леность мысли и её привычную инерцию… Но, в самом деле, как же поладить с этими вопросами по существу? В чём же дело?

Во-первых, следует заметить, что человек вообще и общественно-исторический человек имеет многоразличные отношения к природе, не только интеллектуальные, но и теоретические. Он относится к ней и практически (в том числе и биологически), он относится к ней и художественно-эстетически[119]. Реально эти многоразличные отношения обычно и не рядоположны и не последовательны, а в той или иной пропорции слиты, взаимно проникают друг в друга и нераздельны, хотя и по-разному, в зависимости от исторических доминант, от общественно-культурного «климата», что определяется, в свою очередь, материальными условиями общественного развития. Следовательно, вопросы эмоционального отношения мы вообще здесь не рассматриваем, ставим их лишь для «затравки», позднее к ним возвратимся.

Во-вторых, поскольку мы ставим вопрос об интеллектуальном, познавательном отношении к природе, и поскольку в этой связи ставится вопрос о «богатстве», «многообразии» или, наоборот, о «скудости» или «бедности», мы на него уже ответили в общей форме в предыдущем изложении. Но здесь, чтобы удовлетворить бунтующего демона иронии, мы рассмотрим его с точки зрения сложных соотношений между абстрактным и конкретным, т. е. с точки зрения перехода от единичного ко всеобщему и от всеобщего к единичному.

Диалектическое учение Гегеля, материалистически истолкованное, представляет в этом отношении крупное приобретение, что бы ни говорили и как бы ни возмущались примитивные поклонники чистого сенсуализма[120].

Итак, приступаем к делу.

Что отвратительно, бесполезно, вредно, мертво? Формально-логическая абстракция, доведённая до пустоты. Она и есть ощипанный, выпотрошенный, вымоченный павлин. Здесь логический объём обратно пропорционален содержанию, обычный закон обычной школьной логики. Абстракция есть голый, ободранный, обезличенный стержень, даже тень его. Всеобщее здесь всеобщее в бедности и скудости тощих определений, есть отрицание множества качеств, есть ограничение одним-двумя признаками, превращёнными в сухую и сморщенную мумию.

Диалектическая абстракция есть конкретная абстракция, есть абстракция, включающая всё богатство конкретных определений. Но не вздор ли это? Не выверт ли? Не ходячее ли плоское противоречие? Не издевательская ли игра в понятия, та логическая мистика и тарабарщина, которая так часто встречается у Гегеля? Нет, именно такова структура диалектических понятий. В них всеобщее выделяется, при сохранении и субординации всего многообразия конкретных свойств, качеств, связей и опосредствовании. Это не первоначальный хаос конкретных неопределённостей, не хаос «первого конкретного», а космос, упорядоченное, содержащее закон, сущность, понятое адекватно действительности реальное богатство мира, соответственной его части, момента, стороны.

Вначале аналитически фиксируются различные «части» объекта, виды, функции; они изолируются и рассматриваются в их изолированности; затем даются переходы одного в другое; затем мышление вновь возвращается к исходному пункту, т. е. к конкретному. Но это конкретное («второе конкретное») отличается от исходного пункта (от «первого конкретного») тем, что здесь понята его сущность, его закон, его всеобщее, проявляющееся в особенном и единичном. Здесь, следовательно объект понят в его закономерности, понята связь его компонентов, понято основное в нём и понята связь между этим основным и его опосредствованиями. Никакого оскудения здесь нет. Наоборот, по сравнению с первым конкретным здесь есть огромное обогащение, ибо вместо безразмерных и равнодушных моментов здесь отображена живая диалектика действительного процесса. Маркс блестяще применял этот диалектический метод (являющийся и анализом, и синтезом одновременно) во всех своих работах. Возьмём, например, учение о кругообороте капитала (Ⅱ том «Капитала»). Первое конкретное: кругооборот капитала, ещё не понятый, в его сплочённости и неопределённости; это исходный пункт.

Далее, анализ: выделение форм денежного капитала, производительного капитала, товарного капитала и их кругооборотов; анализ отдельных кругооборотов в их абстрактной изолированности; они противоположны друг другу; они исключают друг друга; они отрицают друг друга.

Связь между ними: переход одной фазы в другую, одной противоположности в другую.

Далее, синтез, процесс в целом, единство противоположностей, возвращение к конкретному («второе конкретное»). Но здесь кругооборот капитала понят. Ясна его закономерность. В нём сохранены все конкретные моменты, но в то же время выделена и его сущность, взятая во всех опосредованиях. Абстракция «кругооборота капитала» конкретна.

Или возьмём такое абстрактнейшее понятие общественных наук как понятие общества. У Маркса оно включает понятие исторически изменяющихся общественно-исторических формаций, со всеми взаимодействиями базиса и надстроек и с выделением основных закономерностей. Здесь диалектически снято всё противопоставление «генерализующего» и «индивидуализирующего» метода, «логического» и «исторического», что в поте лица разрабатывала школа Риккерта. И в то же время здесь заранее с презрением отвергнута антиисторическая «целокупность» современных фашистских теоретиков, которые топят всё исторически конкретное и специфическое в фетише универсальной иерархической «общности». В марксовом понятии общества, следовательно, in nuce, in potentia[121] содержатся все возможные и крайне богатые определения. Диалектическая формула здесь охватывает всё богатство и разнообразие общественной жизни, как гигантский конденсатор. Здесь нет и следа обеднения по сравнению с какими угодно другими формулами и «отражениями». Конечно, реальная жизнь богаче какой угодно мыслимой теории. С этой точки зрения Гёте был прав, когда говорил о «серой теории» и «вечно-зелёном дереве жизни» — изречение, которое так любил Ленин. Познание есть процесс и охватывает всё лишь в бесконечном движении: оно лишь асимптотически[122] приближается к этому, в конечном никогда не охватывая всего. Но это ведь совершенно особый вопрос, другой, не тот, который мы разбираем.

Возьмём понятие материи, наиболее абстрактное понятие физики (в широком смысле слова). Формально-логическое её определение пусто и крайне бедно. Её диалектическое понятие включает качественное многообразие, исторические переходы одного вида материи в другой, конкретные свойства в их связи и переходах. Это не серое, механическое, бесформенное начало, которое так напугало и так разочаровало своей скукой молодого Гёте при чтении «Системы Природы» Гольбаха: это многообразное расчленённое единство.

Идеализм всякого рода всегда стремился так или иначе придать понятию, «общему», самостоятельное бытие, «истинное бытие», в противоположность «единичному», как бытию «неистинному»: платоновская «идея» и есть не что иное, как гипостазированное[123] понятие, обожествленная абстракция. Средневековый спор между «номиналистами»[124] и «реалистами»[125] как раз и заключался в том, что номиналисты выставляли тезис «Universalia sunt nomina» («общие понятия» суть «имена», «названия»), тогда как реалисты выдвигали противоположное утверждение: «Universalia sunt realia» («общие понятия суть реальности»). Точно так же в объективном идеализме Гегеля понятия превращаются в сущности, и реальное бытие примеривается к понятию, соответствует ли оно этой истинной реальности (с этой точки зрения у Гегеля действительно только то, что соответствует своему понятию!), а не наоборот, не понятие примеривается к реальным вещам и процессам для проверки своего соответствия с предметом. Поэтому Маркс и считал, что первой формой материализма был номинализм. С каким бешенством нападал Маркс на гегелевскую замену груш, яблок и т. д. «плодом вообще», действительных предметов их логическими тенями и отражениями! Именно этой стороной был замечателен и Л. Фейербах, с такой благородной страстью протестовавший против превращения логического бытия в действительное бытие, а действительного бытия в бытие логическое. Именно здесь и ставит Гегель в своей системе весь мир на голову и заставляет его ходить на голове. И именно по этому поводу Ленин писал в своих комментариях к «Наука Логики» («К вопросу о диалектике»):

Но здесь мы хотим остановиться мимоходом на разъяснении одного вопроса, по которому нередко царит значительная путаница. А именно: ведь, и единичное имеет своё название, своё «nomen». Этому nomen соответствует конкретная, единичная реальность, вещь, существо, процесс. Само nomen же есть лишь отражение, логический коррелат[127] этой реальности внешнего мира (или мира т. н. «внутреннего», например nomen ощущения — но это опять-таки вопрос особый). И здесь, следовательно, нельзя подменять одного другим. Теперь спрашивается, что же соответствует общему, как логической категории, в действительности? Ничего? Или всё же что-то соответствует? Что ему не соответствует отдельное существо, это видно из предыдущего. Но что же соответствует — или, по крайней мере, может соответствовать ему в реальности? (Мы говорим может потому, что ответ фантазии, как это отмечал и Ленин, удлиняя какую-нибудь сторону, приводит к чистой иллюзии, которой ничего не соответствует). Ему может соответствовать — и обычно соответствует — черта, свойство, сторона и т. д. в самих конкретных вещах, повторяющаяся во множестве таких вещей. Эта черта, свойство, сторона не существует вне конкретных единичностей. Они не суть существо, особая индивидуальность. Но они существуют как свойство единичных, конкретных процессов, вещей, существ. Такова диалектика общего и отдельного, превосходно схваченная в вышеупомянутом фрагменте Ленина:

Но тут как раз нас и может подразнить сократовская ирония. Как же так? Ведь, только что вы клялись богатством диалектических абстракций, а теперь сами говорите о их неполноте! И не в том смысле, что познание в каждый данный момент конечно и что оно бесконечно и полно лишь в вечности, а в другом, более прозаическом: общее теперь у вас неполно и по отношению к тому что вы знаете, т. е. что вам реально доступно так или иначе, о чём вы можете говорить!

Здесь действительно нужно сделать одно существенное пояснение. Диалектическое понятие есть всё же известное сокращение, конденсация «Abbreviatur». Богатство конкретных определений в нём, так сказать, дремлет, оно заключено в нём потенциально, оно должно быть развито. Грубо говоря: диалектическое понятие капитала не может заменить всех трёх томов «Капитала», и совершенно комично требование, чтоб оно их заменило. Легка была бы наука, философия, мышление вообще, если бы это было иначе!.. В данной связи есть ещё один любопытный вопрос, заслуживающий пристального внимания.

В «Философии Природы» Гегеля мы встречаем такое место:

В «Энциклопедии» тоже есть места, где общее, закон, эквивалентно роду (отсюда «родовое понятие»). Эта традиция идёт ещё от Платона (см. Ист. Фил. Гегеля, Ⅱ т.). Здесь, однако, включена и особая проблема, не совпадающая с тем, о чем говорилось выше. В самом деле, можно ли трактовать, например, понятие человеческого вида, homo sapiens, только как абстракцию «человека вообще», наподобие «стола вообще», «стула вообще»? Или здесь есть нечто особое? И, если есть, то что? Здесь есть особое, и при том крайне существенное, а именно: понятие человеческого вида (ступень в «лестнице самой природы») есть собирательное понятие, которому соответствует в объективной действительности реальная совокупность тесно связанных между собою, взаимодействующих индивидуумов, представляющих живое единство, не «существо», аналогичное животному индивидууму, а единство специфическое, единство sui generis[131], отдельные части которого умирают, другие возникают, и в целом налицо во времени меняющийся биологический вид. Тут понятию вида соответствует определённая реальность. Точно так же обстоит дело и с другими собирательными понятиями, если им соответствует не просто мысленная (например статистическая, математическая), а реальная совокупность. Например, под материей можно разуметь совокупность всех материй в их взаимной связи, переходах, превращениях. Это собирательное понятие материи, включающее все качественные особенности, все отдельные виды, все связи и процессы, соответствует объективной реальности. Здесь мышление шло тоже от единичного к общему, от конкретного к абстрактному. Но общее здесь само единичное, единичное второго порядка, единое и многое, новое, индивидуальное, реальное единство, реальная совокупность. Поэтому спор относительно объективной реальности вида отнюдь не есть простое повторение спора между «номинализмом» и «реализмом». Вид существует не как отдельные черты отдельных животных, но как их текучая совокупность. Синтетическая функция познания (отдельная черта, грань диалектического метода, который есть и синтез и анализ одновременно) состоит здесь не только в объединении определённых черт и свойств, аналитически обработанных, но и в объединении (мыслительном) индивидуумов, реально связанных в реальной жизни и этой связью противопоставленных «другому» (другим видам, внешней среде и т. д.).

Наивысшим абстрактнейшим, наивысшим конкретнейшим, самым общим из всех общих, совокупностью всех совокупностей, связью всех связей, процессом всех процессов является понятие Всего, Универсума, Космоса. Это самое абстрактное понятие есть в то же время совокупность всего конкретного. В нём угасает самая противоположность, ибо оно охватывает всё, и ему не противостоит ничто. В нём разыгрываются все бури становления, и оно само «течёт» в бесконечном времени и пространстве, существующем лишь как формы его бытия. Это — великая субстанция Спинозы causa sui[132], Natura Naturans и Natura Naturata одновременно, лишённая своих теологических привесков. Объективно — это богатство Всего. В мышлении, в отражении, в понятии, это — сумма всех человеческих знаний, вырабатывающихся исторически в течение многих тысячелетий, объединённых и сведённых в «систему», в грандиозную научную картину мира, с бесконечным количеством координированных понятий, законов и т. д. Любое «непосредственно чувственное» (чего на самом деле и нет!) поистине жалко перед этой громадиной!