Философские арабески

Глава ⅩⅩⅡ. О социологии мышления: а) о труде и мышлении, как общественно-исторических категориях

Материалистическая диалектика требует рассмотрения мышления в историческом процессе его возникновения и развития, в его связи с жизнедеятельностью общественно-исторического человека, т. е. прежде всего в связи с практикой, с трудом. Само мышление, как и язык — мы касались этого вопроса отчасти и мимоходом в другой связи — есть социальный продукт. Ещё в трудах Макса Мюллера, Лаз. Гейра и Л. Нуаре имелся достаточный фонд аргументов, которыми доказывалось происхождение языка и мышления из трудовой практики людей, и процесс образования понятий брался именно в этой связи. Новейшие исследования по истории языка и мышления — в частности и в особенности труды покойного академика Н. Я. Марра — дают огромный материал, подтверждающий эти положения. Нужно до конца, до последних глубин понять тот основной факт, что понятия, это клеточка мыслительного процесса, суть социально-историческая категория, продукт общественной истории, грандиозного человеческого опыта; любое понятие есть конденсатор этого опыта, сотрудничества — вольного или невольного, прямого или косвенного, обычно проходящего в формах борьбы — целого ряда поколений, преемственно громоздившихся одно на плечах другого. Когда налицо есть понятие и сросшееся с ним слово, то за ним стоит вся история, и из любого понятия и слова можно разматывать назад всю кинематографическую ленту исторического многосложного процесса. Это понимал, например, и В. Вундт, когда писал («Проблемы психологии народов»):

Нуаре прямо писал («Urspung der Sprache»[279]):

Исторически первоначально данное, исходное отношение между человеком и миром, это есть практически — трудовое отношение общественного человека к природе. Это доказывается не абстрактными соображениями, а горами фактического материала. В общении, в обобществлении опыта, развивались мышление и язык. Мы уже видели, как сбрасывание субъективного шло через сравнение индивидуальных опытов. Повторение индивидуальных опытов и повторение этих бесчисленных сравнений, первобытный «обмен опытом», и приводили к обобщениям, т. е. к переходу от «единичного» ко «всеобщему», от единичного соотношения с единичным, конкретного чувственного соотношения между человеком и предметом труда и «среды» вообще,— к схватыванию в понятии многих «опытов» многих людей. Это обобществление опыта и отражалось в образовании понятий. То же и с речью, нераздельно слитой с мышлением. «Всякое слово уже обобщает»[280] — замечает Ленин в связи с ссылкой на Л. Фейербаха («Философские тетради»). Практический корень образования понятий, как мы уже видели, отложился исторически даже в самом названии, ибо «begreifen», «concipere» — значит «схватить» слово; «понятие» происходит от «яти», то есть «взять»; videre, видеть, ведать, wissen — значит видеть (глазом) и отсюда знать. И т. д. Не будем множить примеров, тем более, что раз мы об этом уже говорили. Теперь существует целая литература, разрабатывающая эти вопросы, причём особенно выясняется роль руки и глаза (у Гегеля тоже есть на этот предмет довольно тонкие замечания). Естественные орудия (рука, глаз; рука, как более «практический» орган, глаз, как более «теоретический»); искусственные орудия (техника); орудия мысли (и в то же время мыслительные отображения объективного мира) — понятия, выступают в их взаимной связи. Координация понятий точно так же есть социально-исторический процесс; когда исторически образовался известный запас понятий и слов, то дальнейшее расширение опыта уже влечёт за собою его мыслительную обработку в понятиях, в их связи, в их координации, опять-таки на основе непрерывного соотношения с внешним миром через процесс практического на него воздействия в первую очередь. Великая ошибка А. Богданова, создавшего своё учение о социально-организованном опыте, состояла не в описании обобществления опыта, а в идеалистическом его понимании, т. е. таком понимании, когда исчез объективный внешний мир, а «общезначимые» связи и отношения (например, научные законы) превратились в такой социальный продукт, которому ничто не соответствует в реальном объективном мире. Они сами были объявлены объективным миром: научная картина мира превратилась из отражения мира в самый мир. Если у Фихте творцом мира оказывалась «Я», то у Богданова творцом мира оказывались «Мы». Если у Канта законы мира (категории, упорядочивающие формы) творил трансцендентальный субъект, то у Богданова эти законы творило общество. Но и то, и другое, и третье — было чистейшим мифотворчеством, идеалистическим мифотворчеством. Кстати, тут нужно отметить терминологическую игру и спекуляцию на тройном значении слова «объективный»: 1) объективный, как общественный (в противоположность субъективно-индивидуальному); 2) объективный, как соответствующий действительности (в противоположность какому угодно субъективизму, как несоответствующему действительности); 3) объективный, как вне объекта находящийся, от субъекта независимый. Материалистическая диалектика считает, что процесс познания есть общественный процесс; что он означает познание действительного, вне субъекта и субъектов находящегося мира (что не исключает того, что и сам субъект может рассматриваться, как объект); что понятия, их системы, картина мира, научная картина мира суть продукты социальной деятельности людей, но отражающие действительный объективный (в третьем смысле) мир. Познание предполагает предмет познания, а не вертится на холостом ходу. Объективный мир есть объект овладевания в его двуединой форме: практического теоретического. И процесс образования понятий, и процесс их координации включает практику, как свою основу. Маркс в «Немецкой идеологии» замечает, что сознание не может быть ничем иным, как сознанным бытием. Следовательно теория не может, в конечном счёте, быть ничем иным, как теорией практики.

Историческое рассмотрение вопроса приводит и выводу, что теоретическое мышления, как более или менее самостоятельная функция, выделилась из практики лишь на определённой ступени развития. Ещё Аристотель замечал, что теоретическое мышление появилось тогда, когда были удовлетворены элементарные материальные нужды и освободилось время для «самостоятельного» мышления. Мышление сопутствовало и раньше трудовому акту (в своих зародышевых формах). Ибо сопутствовало и раньше трудовому акту (в своих зародышевых формах). Ибо субъект труда не есть механическая вещь. Правда, как замечает Гегель в «Философии Природы», «механическое овладевание внешним объектом есть начало»[281]; но и в процессе этого овладевания субъект овладевания есть живой и мыслящий (хотя бы и в зародышевой форме) субъект. Но лишь образование прибавочного продукта (и, соответственно, «досуга») выделяет мыслительные функции, как более или менее самостоятельное начало. Этот процесс (исторический процесс) блестяще выяснен в работах Маркса и Энгельса, лапидарно сформулирован в гениальных фрагментах «Немецкой Идеологии». Образование, на основе роста производительных сип, прибавочного труда; возникновение социально-классовой дифференциации на основе разделения труда с обособлением умственного труда; появление того, что Мерке называет 2ideologische Stande» («идеологические сословия»); направление мышления на определённые объекты под влиянием практических потребностей; возникновение на этой основе зародившихся форм науки — все эти процессы довольно ясны, и можно было бы привести бесчисленное множество фактов, доказывающих эти положения на истории любой науки; астрономии и ботаники, геометрии и механики, языкознания и теоретической физики и т. д. Это сознавалось и Гегелем, и постольку он иногда прямо подходил к историко-материалистическим постановкам вопроса. В «Лекциях по философии истории» он говорит: «Человек со своими потребностями относится к внешней природе практически»[282] и тут же даёт определение орудия труда, которое по существу перешло в Марксов «Капитал».

Гегель рассматривает практику как звено силлогизма, вещь, на первый взгляд чудовищная. Но Ленин отмечает: «Это не только игра», ибо здесь подход к истине через практику. И, в другом месте, по поводу «заключения действования»:

У Гегеля мы находим весьма глубокие мысли в сфере трактуемой проблемы. Практика имеет дело с единичным, чувственно данным, непосредственно конкретным. Теория — с общим, всеобщим, не данным чувственно, мыслительным, абстрактным. Диалектическое познание (вспомним учение о втором конкретном) от абстрактного восходит к конкретному, объединяя анализ и синтез, теорию и практику, единичное и общее, и это общее схватывая в его связи с конкретными определениями.

Или — как замечательно сказано в «Философии Природы»:

Нетрудно видеть, насколько был прав Ленин, когда, «читая Гегеля», настаивал на моменте практики у него не как на искусственном, внешнем моменте, а как на моменте самого диалектического познания (единство теории и практики «именно в теории познания» — подчёркивал Ильич).

Разумеется, у Гегеля все это дано на идеалистической основе. Онтологически у него речь идёт об абсолютной идее. Именно «абсолютная идея есть… тождество теоретической и практической идей, из которых каждая для себя односторонняя» («Наука Логики» Ⅲ гл.)[285].

По этому поводу Маркс сжато отвечает Гегелю, вполне исчерпывая вопрос (Einleitung zu einer Kritik der politische ökonomie[286]):

Практический корень мышления, трудовой его корень, отложился и в обозначениях методов познания: «анализ», т. е. буквально «развязывание», отображение материального процесса дробления, расчленения предмета; «синтез» — буквально «совместное полагание», «сборка частей». По сути дела вся трудовая практика в её миллиардном повторении и в пространстве, во многих местах и многими людьми, и во времени — сводится к комбинированию материальных элементов природного мира, к их разложению на различные элементы и к составлению целого — физического или более сложного (не механического) химического порядка. Поэтому и движение логических категорий, и «фигуры логики» отражает и выражает этот процесс. Но и такие методологические понятия и мыслительные процессы, им соответствующие, как индукция и дедукция отражают движение от конкретно-практического к абстрактно теоретическому и от абстрактно-теоретического к конкретному практическому. Кругооборот Практика — Теория — Практика (П-Т-П’) получает точно так же своё отображение в мышлении и в мышлении о мышлении.

Миллиарды раз повторяющийся опыт, сравнение его многими людьми, непосредственное овладевание предметами внешнего мира многими и сличение этих частичных овладеваний, обобщение трудовой практики через её обобществление и приводит к мышлению обобществлённого человека, с соответствующими категориями.

Но при разделении труда и образовании классов, при превращении общественной собственности в частную, при распадении целостного отношения к миру на отношения практические и теоретические, эти распавшиеся и обособившиеся противоположности застывают в противоположности образовавшихся социальных групп (в развитой форме — классов). В этой социально-классовой иерархии нижние ступени представляют физический труд, верхние — умственный. Таким образом движение от практики к теории, от конкретного ко всеобщему, от труда к мышлению имеет ещё общественно-материальный коррелат в общественно-исторической форме, как форме организации разделённого общественного труда во всей его совокупности и во всех его многосторонних определениях (от материального производства до самых «высших» областей идеологической активности).

Таким образом целостность раздвояется на параллельные и симметричные противоположности:

Практика — работники физического труда (низшие классы) — конкретное, единичное.

Теория — умственный труд (высшие классы, «ideologische Stande»[288]) — абстрактное, всеобщее.

В обособлении теории от практики, в образовании особых классовых функций (монополизация знаний на основе монополизации средств производства, командующие и идеологические функции князей, жрецов и т. д. ), в выделении общественного мышления и сосредоточения его в наиболее «высоких», отдифференцировавшихся формах у определённых социальных групп, и заключается основа «ответа» абстрактного от конкретного, отрыва «всеобщего» от «единичного», гипостазирования понятий, превращения их в самодвижущиеся независимые сущности, т. е. основа важнейшего и коренного идеологического извращения, когда весь мир начинает плясать на голове.

Теперь мы видим, как в идеалистической форме, шиворот навыворот, Гегель в кажущихся чудовищно-дикими положению о практике, как члене силлогизма, выразил в перевёрнутом, идеалистическом, виде, действительные отношения. И Ленин, материалистически «читая» Гегеля, т. е. выискивая в его построениях рациональное зерно, освобождая его от идеалистической мистико-идеалистической шелухи, переводя его на язык материализма, сразу заметил, что здесь есть глубокая мысль.

Таким образом мы видим, что обычные категории обычных буржуазных философий оперируют по сути дела с фантазмами, пустыми абстракциями, социально-генетически объяснимыми, но тем не менее пустыми. Процесса мышления нельзя понять в отрыве его от общественной предметной практики. Процесса мышления нельзя понять вне рассмотрения общественного бытия и общественного сознания. Процесса мышления нельзя, следовательно, понять из худосочных абстракций односторонне-взятой интеллектуальной функции, превращённой в верховное, философское «Я», которое иногда даже воображает, подобно сошедшему с ума пианино Дидро, что в нем разыгрываются все мелодии мира. Робинзонады, т. е. изолированные «Я», так же мало допустимы в качестве субъектов философии, как они недопустимы в области теоретической экономии. Марксизм изгоняет их и оттуда, и отсюда. А, следовательно, социология мышления является prolegomena[289] ко всякой действительной философии.