Философские арабески

Глава ⅩⅦ. Об общих законах и связях бытия

В «Философских тетрадках» Ленина есть одно замечательное место, которое мы приведем здесь целиком:

У Канта в «Критике чистого разума» налицо в категории отношения три понятия: субстанции, причины, взаимодействия. Гегель, конечно, несравненно богаче: его диалектика развитее диалектики Канта. Но как понять Ленина с точки зрения всего состояния современной науки? Даёт ли вся совокупность научных знаний право сделать ленинский вывод? Подтверждает ли она этот вывод?

Блестяще подтверждает. И вышесказанным положением Ленин действительно открывает новый этап, переворачивает совершенно новую страницу в истории философии вообще, в истории диалектического материализма — в частности и в особенности. Ибо не только одни кантианцы выдвигали причинность в качестве чуть ли не единого типа связи. Эта точка зрения безусловно доминировала и во всей марксистской литературе. Это — факт, который можно подтвердить бесчисленным множеством примеров. Да и что же тут удивительного? Ведь и сам Ленин пишет, что уже в ⅩⅩ веке марксисты критиковали махистов[243] по-бюхнеровски больше, чем по-марксистски в строгом смысле слова. И это верно, и Ленин не стыдится это признать.

Но что же все-таки означает положение Владимира Ильича с точки зрения того гигантского моря упорядоченных эмпирических данных, которые составляют «хозяйство» современной науки? Причину мы выделяем из всего комплекса связей и опосредствований, как нечто, что, воздействуя на другое, переходит в него. Причина — активное начало; «другое» — пассивное. Цепь причин бесконечна: всегда можно спрашивать «почему?». В этом смысле Гегель говорит:

Критическая часть продиктована поисками Абсолюта, покоя. Но тип связи здесь все же дан: Взаимодействие есть другой тип связи, который состоит в том, что здесь налицо и активная, и пассивная роль на обеих сторонах отношения. В «Науке Логики» Гегель определяет взаимодействие как причинность обусловленных одна другою субстанций. Этот тип связи принципиально не отличается от причинности. Однако, он предполагает, что за спиной взаимодействующих факторов стоит третья величина, моментом которой они являются. Исчерпываются ли, однако, этими понятиями действительные связи и отношения? Ни в малой степени. Когда, например, я нажимаю курок и происходит ружейный выстрел, то причиной его является нажим курка. Но, если бы не было пороха, дроби, патрона, уж не говоря о более общих условиях, то не было бы и выстрела. Связь здесь многообразна, и целый ряд условий обязательно должен быть, чтобы мог произойти выстрел. Отсюда, между прочим, в своё время сформировался так называемый «конвенционализм»[245] (ср., например, работы Макса Ферворна, который предлагал заменить вообще понятие казуальности понятием условий. Нетрудно, однако, видеть, что в данном хотя бы примере, факт нажима курка имеет специфический смысл и значение: тут была произведена работа (в физическом смысле), которая непосредственно обусловила превращение энергии, модифицировавшись сама.

Итак, необходимы определённые условия, чтобы причина привела к определённому результату. Если этих условий нет, то и следствие окажется другим. Мы уже приводили пример казалось бы «вечного» закона, по которому нагревание тела расширяет его (причина — нагревание, следствие — расширение); однако в звёздной физике, астрофизике нагревание сжимает тело в силу совершенно других «окружающий условий», т. е. других связей и опосредствовании. Они, таким образом, не могут быть выброшены за борт. Здесь, следовательно, мы видим тип конвенциональной связи, которая отнюдь не исключает и не заменяет ни причинности, ни взаимодействия. Затем мы можем, например, упомянуть о математических связях, выражающих типичные действительные соотношения. Если, например, мы формулируем известную ещё древним египтянам так называемую «Пифагорову теорему» — сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы, то это опять-таки особый тип связи, здесь одно не следует за другим, как в соотношении между причиной и следствием, но одно дано совместно с другим. Если мы берём теорию функций, то здесь нечто похожее, но динамическое. Значит, у нас ещё два типа связи и соотношения, не укладывающиеся в рамки вышеприведённых категорий.

Возьмём, далее, соотношение между «мышлением», «бытием», «психическим» и «физическим», мыслью (или ощущением) и мозгом (или телесным организмом). Обозначение «физическое» здесь не точно, ибо субъектом является лишь живая материя, а не просто «физическое» тело, что, как мы видели, не одно и то же. Можно ли сказать здесь, что мозг есть причина мысли, что тут отношение казуального типа? Мы думаем, что, строго говоря, нельзя. Ибо здесь смешиваются два совершенно разных вопроса: вопрос о генезисе «духа» с вопросом о специфическом соотношении. Мыслящая материя произошла из материи неорганической. В этом смысле материя есть первичное, дух — вторичное. В этом смысле материя есть причина духа. Но нельзя отдирать дух от материи, ибо материя породила не просто «дух» в его изолированности, невозможной изолированности, а мыслящую материю через звено материи ощущающей. Отношение же между «телом» и «духом» субъекта не есть отношение причинности по той простой причине, что это не два разных предмета, один протяжённый и другой — непротяжённый, а это одно и тоже: мыслящее тело имеет свойство сознавать себя и других; сознание есть не объект, а инобытие мыслящего тела, функция сознания есть инобытие нервно-физиологических функций полушарий головного мозга, как части целого, вне которого мозг не есть мозг. Если бы когда-либо было доказано, что мозг «излучает» какую-нибудь специфическую энергию, то этим вопрос нисколько не изменился бы по существу, ибо тогда соответствующая энергия имела бы адекватное своё инобытие.

Теория «психо-физического параллелизма» тем неприемлема, что она устанавливает соотношение между двумя «субстанциями», их — нет. В описательной части она права: нервно-физиологическому процессу «соответствует» то-то и то-то на языке психологии. Но это не два процесса, а одно и то же. Здесь специфичность связи и соотношения то, что диалектические противоположности совпадают в своём непосредственном тождестве, как одно, само себе равное.

Обычное ломанье голов в этом пункте происходит потому, что люди ищут либо наглядного представления (две стороны дуги например, чуть ли не со времён Спинозы), а наглядное представление, чувственный образ, здесь a limine исключён; либо люди хотят изложить этот особый и специфический тип связи, особую категорию отношений, категорию инобытия, в понятиях соответствующих других специфических категорий, что тоже невозможно. Между тем, здесь — ложная проблема: ибо это соотношение существует, как особое, оригинальное соотношение, как особый тип реальной связи, и его нужно мыслительно, т. е. «в понятии» и формулировать, как таковой, во всей его специфичности, оригинальности и относительной противоположности к другим формам и типам связи. Все это не исключает особого типа связей и в плоскости самого инобытия. таковы, например, закономерности ассоциаций и т. д.

Далее, возьмём тип связей, выражаемый так называемым метематическо-статистическим законом. Обычным примером здесь служит закон больших чисел, с иллюстрацией его на акте выбрасывания орла и решётки: чем больше число «опытов», т. е. выбрасываний, тем больше выпадение орла (или решётки) приближается к половине всех выбрасываемых случаев (элементарная иллюстрация для начинающих изучать «теорию вероятностей»). Трактовать математическо-статистический закон, как что-то внеопытное, не имеющее никакого отношения к реальной действительности; считать, что «чистая математика» есть нечто, никакого касательства к земной жизни не имеющее, это есть «чистый» вздор. Мы не говорим уже о понятии числа и т. д. Но здесь ясно видно, что за спиной «математического закона» стоит правильная чеканка монеты, её симметричная форма. Если бы у неё центр тяжести был смещён,— и результаты были бы иные. Следовательно, и здесь схвачен определённый тип реальной связи, особый тип; те споры, которые имеются в современной теоретической физике относительно статистической закономерности, относительно «природы» закона в макрокосме, говорят о действительной проблеме. Во всяком случае мы здесь имеем вопрос о новом типе связи. Вот ещё один пример, подтверждающий мысль Ленина.

Далее. Берём законы диалектики. Ещё в «Анти-Дюринге» Энгельс определял законы диалектики, как наиболее общие и наиболее всеохватывающие законы, обнимающие природу, общество и мышление. В «Диалектике Природы» он дал блестящие образцы диалектического материализма, как метода исследования в области теоретического естествознания в его «высших» областях. Маркс и в исторических, и в философских работах обнаружил себя непревзойдённым мастером этого метода. Но и весь «Капитал» от начала до конца пропитан духом диалектики. Недаром Ильич отмечает в одном из своих афоризмов, что марксисты не знали Гегеля и поэтому до конца не понимали «Капитала».

Но что такое диалектические законы? Например, закон раздвоения единого, взаимопроникновения противоположностей, отрицания отрицания, перехода количества в качество и т. д. и т. п. Есть ли это казуальные законы? Нет. Конвенциональные? Тоже не то. Статистические? Тем менее. Что же они такое? Они — законы диалектики, да, законы диалектики, особые, специфические законы, законы sui generis[246], притом наиболее общие.

Это один только вопрос насчёт общих типов закономерностей. Но мы в этой связи должны напомнить ещё то, что мы говорили относительно особых и специфических законов для каждого вида движения качественно отличных видов материи, в первую очередь физических, химических, биологических, а затем и общественных и т. д. На непонимании категории меры, скачков, специфических качеств была основана, как мы видели, деревянность, ограниченность и относительная тупость механического материализма. Следовательно здесь различие вышеуказанных типов ещё помножается на специфику закономерностей, вытекающих из природы самого объекта, имманентную специфику предмета.

Но тут нас перебивают возмущённые голоса: — Ну это уж слишком! Ну, автор уже договорился чёрт знает до чего! Ведь, это чистейшей воды плюрализм. Ведь здесь ничего не осталось от монизма, которым всегда гордились марксисты ещё со времён наделавшей славного шуму книги И. Бельтова[247] (Плеханова: «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю»[248].). Все закономерности разбиты по полочкам, для каждого — особая полочка, всё разгорожено, за «спецификой» всё разбито и разгромлено,— и мы перед старым корытом плюрализма! Вот уж поистине постыдная диалектика и постыдное превращение в собственную противоположность!

— Ух, как страшно, товарищи! Так страшно, что и сказать нельзя!..

В чём дело? Дело в том, что:

Во-первых, различные качественно объекты связаны между собой; они и особые, специфические, и в то же время связанные с «другим», переходящие один в другой. Здесь налицо и многообразие, и единство, единство в многообразии. Соответственно этому и закономерности объединяются здесь (как и реальные объекты) законами диалектики. И, наконец, все законы диалектики завязываются в один узел необходимости, противоположность которой, случайность, является сама формой необходимости. Необходимость есть та «верховная» категория, которая выражает единство, монизм.

Монизм есть отображение не плоского, тривиального, покойного и удобного единства, как оплошности, а единства многообразного, расчленённого, противоречивого, с различными, противоположными, переходящими один в другой моментами. Здесь и не пахнет плюрализмом. Но здесь нет и ароматов вульгарщины.

Но оппоненты думают взять реванш. Они бунтуют, и мы уже слышим голоса:

— Ну да! А вот вы сдали материалистическую позицию! Вы считаете, вопреки Энгельсу, Марксу, Ленину, что «дух» есть инобытие материи! А скажите на милость, разве это не позиция философии тождества, то есть идеалистической философии? Хорош материализм. И на это ответим:

Во-первых, вероятно, почтенные оппоненты знают, что ещё Плеханов определял марксизм (конечно, «cum grano salis»[249]), как род спинозизма («eine Art des Spinozismus»)? А что такое спинозизм, это — известно.

Во-вторых, совсем не «всё равно» сказать: дух есть инобытие материи или материя есть инобытие духа. Если б это было все равно, то, например, Гегель был бы не объективным идеалистом, а и материалистом; Шеллинг — не мистиком, а материалистом и т. д. Аргумент превращается в собственную противоположность.

В-третьих, для диалектического материализма характерно историческое рассмотрение предмета. Сказав, признав, подчеркнув, поставив во главу угла происхождение мыслящей материи из материи неорганической, мы тем самым поставили во главу угла эту неорганическую материю, как исторический и логический (противоположности абсолютной здесь нет и быть не может!) prius. Камень не мыслит, земля, как целое, не мыслит, нет никакого «духа» земного шара, «души земли», «Мирового Духа» и т. д., инобытием коего является материальный Космос, природа или земля, как планета. На земле философствуют люди, и никакой другой «дух» не ткёт паутины философских понятий. Поэтому идеализм упирается в конечное понятие телеологии и целеполагающей свободы, тогда как материализм упирается в понятие строгой необходимости. Это не значит, что он вообще не видит нигде целесообразного и закономерностей цели. Однако, эта закономерность соподчинена у него строгому понятию необходимости: она занимает совершенно особое место и является в то же время выражением необходимости. А в идеалистических системах, она — Демиург мира. Но мы нарочно выделили этот вопрос, чтобы разобрать его в особой главе тем более, что он стал в настоящее время весьма модным и в философии, и в науке, в особенности в виталистической биологии.