Генералиссимус князь Суворов

11. Вторая Турецкая война. Фокшаны, Рымник. 1789.

Не много было сделано в кампанию 1788, но следующий год открывался при ещё менее благоприятных политических усложнениях. Война со Швецией, навязанная сумасбродством шведского короля, задержала в Балтийском море флот, назначенный против турок и оттянула часть сухопутных сил. Англия и Пруссия пытались втянуть в войну ещё и Польшу. Россия делала уступки Польскому правительству, чтобы отсрочить разрыв. "Пакости поляков вытерпеть должно до времени", писала Екатерина Потёмкину в октябре 1789. Дипломатическая переписка Пруссии имела вызывающий характер. Несмотря на всё это, Императрица оставалась тверда, и, вопреки советам Потёмкина, не поступалась ничем существенным, сохраняла самообладание и держалась прежней политики.

Окончив кампанию 1788, Потёмкин поехал в Петербург и был принят с триумфом, в котором благосклонность Государыни играла гораздо большую роль, чем его заслуги. Действовало тут и соображение: всходила новая звезда, Платон Зубов, и следовало успокоить старого любимца. После непрерывной цепи празднеств, всеобщего славословия и поклонения, в начале мая 1789 Потёмкин отправился к армии.

Екатеринославская армия была укомплектована до 80,000 человек, Украинская — до 35,000. Первая должна была занять линию по Днестру, вторая — прикрывать операции первой и держать связь с австрийцами, которые хотели переправиться через Дунай и занять Белград. Турки рассчитывали выставить против австрийцев сильный корпус, а с двумя армиями наступать на Бессарабию и Молдавию.

Украинская армия графа Румянцева начала военные действия, когда Потёмкин ещё был в Петербурге. Турки наступали на австрийцев со стороны Фокшан и на русских со стороны Пуцен. Австрийские передовые войска отступили. Русская дивизия генерала Дерфельдена получила приказ Румянцева идти к Бырладу и разбить неприятеля, несмотря на его превосходство в силах. Дерфельден дважды разбил турок на голову: в первом деле, при Максимене, они потеряли больше 500 человек; во втором, при Галаце, свыше 3000. В конце апреля Дерфельден отошёл к Бырладу, чтобы помочь австрийцам или идти против турок.

При распределении генералитета Суворов не был внесён в списки; единственной тому причиной могло быть неудовольствие Потёмкина. Суворов узнал про это вовремя, поскакал в Петербург и представился Государыне для принесения благодарности за прошлогодние награды. Поклонившись по обыкновению ей в землю, Суворов с жалобным видом сказал: "Матушка, я прописной". — Как это? — спросила Екатерина. "Меня нигде не поместили с прочими генералами и ни одного капральства не дали в команду". Государыня на этот раз не поддержала своего баловня, не захотела сделать несправедливость, как бы ни был в её глазах виноват Суворов за очаковскую попытку. Ей не было расчёта лишиться на театре войны Суворова, но, не желая поступать прямо наперекор Потёмкину, Государыня назначила Суворова в армию Румянцева. 25 апреля Суворов получил повеление ехать в Молдавию и в тот же день поскакал из Петербурга.

Представившись Румянцеву, Суворов вступил в командование дивизией, расположенной между реками Серет и Прут. Осмотрев местность, он выбрал у Карапчешти, впереди Бырлада, выгодную позицию, куда и перевёл свои войска.

Вслед за тем переменилось у него начальство. Под влиянием Потёмкина, Екатерина перестала относиться с прежней благосклонностью к Кагульскому победителю и виновнику Кучук–Кайнарджиского мира. Этому отчасти способствовал сам Румянцев, сильно наскучив Государыне жалобами на разные недостатки в его Украинской армии. Кроме того он состарился, часто хворал и утратил большую часть прежней энергии, хотя всё–таки его военное дарование значительно превышало Потемкинское, доказательством чему служило начало кампании. Екатерина решила подчинить обе армии Потёмкину, "дабы согласно дело шло". Это было натяжкой, потому что Румянцев исполнял свою задачу в минувшую кампанию безукоризненно и раздоров с Потёмкиным не имел. Ему предложили командовать новой армией, формировавшейся против Пруссии. Он всё понял, сдал Украинскую армию Каменскому до прибытия князя Репнина, подал в отпуск и поселился в небольшом имении Стынки около Ясс. Пришло дозволение ехать в отпуск, а Румянцев оставался. Потёмкину не нравилось пребывание старого победоносного фельдмаршала, имевшего много тайных сторонников в армии, близ театра войны. Под его влиянием, по повелению Государыни начали выживать Румянцева из–под Ясс, но он оставался тут около двух лет и только тогда выехал в своё малороссийское имение.

Князь Репнин сменил графа Румянцева. В Молдавской армии был во всем недостаток. Потёмкин принялся за её укомплектование и снабжение. Бывшая Екатеринославская армия к середине июля потянулась к Бендерам; движение по обыкновению совершалось не торопясь. Турки, пользуясь этим, решили нанести удар, и корпус под началом Осман–паши выступил к Фокшанам, дабы разбить сначала австрийцев, а потом русских. Принц Кобург обратился с просьбой о помощи к ближайшему русскому начальнику, Суворову.

Под началом Суворова состояло пять пехотных, восемь кавалерийских полков и 30 орудий полевой артиллерии. С принцем они не были знакомы лично, но между ними сразу установились добрые отношения, которые послужили залогом последующих успехов. На просьбу Суворов отвечал, что выступает, и с большей частью своей дивизии двинулся 16 июля в 6 часов вечера, по направлению к Аджушу на реке Серет. Он выбрал кратчайшую, но трудную дорогу; шёл вечер, ночь и следующий день, давая войскам лишь необходимые роздыхи, и прибыл к Аджушу в 10 часов вечера, пройдя в 28 часов 50 вёрст самой дурной дороги. Тут ждал его Кобург, который поверил такому быстрому прибытию русских лишь тогда, когда увидел их своими глазами. Следующий день ушёл на наводку трёх мостов на реке Тротуше, и русские войска основательно отдохнули. Первым делом было составить план дальнейших действий, и потому Кобург послал 18 числа утром к Суворову, просить о личном свидании. Суворов дал уклончивый ответ, который поставил Кобурга в недоумение. Он писал к Суворову во второй раз; посланного не приняли, сказав, что генерал Богу молится; был отправлен третий — отвечено, что генерал спит. Кобург не мог понять причины странного поведения Суворова. В 11 часов вечера Кобург получил от Суворова небольшую записку, написанную по–французски: "войска выступают в 2 часа ночи тремя колоннами; среднюю составляют русские. Неприятеля атаковать всеми силами, не занимаясь мелкими поисками в стороны, чтобы на заре прибыть к реке Путне, которую перейти, продолжая атаку. Говорят, что турок перед нами тысяч пятьдесят, а другие пятьдесят — дальше; жаль, что они не все вместе, лучше бы было покончить с ними разом". Получив записку, Кобург не без колебаний решил принять её к исполнению. Спорить было некогда, а Суворов имел такую репутацию, что уступить ему было можно, несмотря на то, что Кобург был старше в чине и поэтому имел больше прав на общее руководство.

Позже Суворов объяснял: "Мы бы все время провели в прениях дипломатических, тактических, энигматических; меня бы загоняли, а неприятель решил бы наш спор, разбив тактиков". Сожаление в конце записки, что турки не все вместе, было средством, которое Суворов употреблял не раз, дабы передать другим свою уверенность в успехе.

Часа в 3 после полуночи союзники выступили тремя колоннами, перешли Тротуш и продолжали путь к Фокшанам двумя колоннами; правую составляли австрийские войска, левую русские. Левой колонне дан авангард из австрийской конницы полковника Карачая, чтобы скрыть от турок присутствие русских. С этою же целью, для отдыха русские располагались скрытно, в лощинах. Переночевав в Карломанешти, утром 20 июля двинулись дальше и в Маринешти построились в боевой порядок. Суворов выехал для рекогносцировки далеко вперёд и чуть не попал в руки турок, но к счастью его не узнали. В боевом порядке по правую руку стали австрийцы, построившись кареями в две линии, в третьей конница; русские — таким же образом, но за третьей линией стояли ещё казаки и арнауты, а перед первой линией австрийские гусары Карачая.

Показался отряд турецкой конницы, Суворов выслал сотню казаков. В 4 часа дня тронулись главные силы союзников. Завязалась передовая схватка, довольно упорная; в результате турки были прогнаны за р. Путну с большою потерей. Ночью, под проливным дождём, стали наводить мост; турки препятствовали, вздувшаяся вода замедляла работу, но мост все таки поспел раньше полуночи. Вслед за небольшим австрийским авангардом перешёл на ту сторону и Суворов, а на рассвете 21 июля переправился австрийский корпус.

Союзники в прежнем боевом порядке двинулись к Фокшанам, до которых оставалось 12 вёрст. Карачай со своим отрядом держал связь между австрийской и русской частями боевого порядка. Начались турецкие конные атаки, сначала слабые с фронта, потом сильные на фланги. Особенно настойчиво атаковали на корпус Суворова. Наторелые в турецких войнах русские батальоны встречали турок хладнокровно, близким огнём; хотя некоторые смельчаки и врывались внутрь, но погибали на штыках, не производя серьёзного расстройства. Два часа кружила турецкая конница, но наконец всей массой отхлынула.

Союзники продолжали наступление. На пути их находился довольно большой и густой бор, по которому нельзя было двигаться не расстроившись. Решено было его обойти. Из леса повалили беспорядочными толпами турки, и засели в фокшанских земляных окопах для последнего отпора. Обогнув лес в примерном порядке, как на ученье, русские пошли по местности, покрытой цепким кустарником. Путь этот утомил войска; у людей и лошадей ноги были перецарапаны и изранены, а приходилось ещё вытаскивать на руках артиллерию. Но благодаря тем же свойствам местности, атаки турок были редки и слабы; они участились лишь когда войска вышли на открытое место. Суворов вызвал из–за 3 линии конницу, которая отбивала турок, пока наступающие не приблизились версты на две к турецкому ретраншаменту. Затем турецкая кавалерия ушла с поля, заняв позицию на флангах, и турки открыли сильный артиллерийский огонь. Союзные корпуса двигались вперёд с удвоенной быстротой. С одной версты союзная артиллерия открыла сильный огонь. Кавалерия бросилась в атаку, опрокинула турецкие конные толпы и сбила с позиции часть пехоты, прогнав её за фокшанскую черту. Тогда первая линия союзников, предводимая генералом Дерфельденом, с расстояния 1000 шагов бросилась в атаку, и подойдя близко, дала залп. Окопы были слабы и слабо вооружены артиллерией; пехота на штыках ворвалась внутрь, выбила турок, обратила их в бегство и заняла весь ретраншамент.

Недалёко был монастырь св. Самуила, нечто в роде редюита. Там засело несколько сот янычар, решивших обороняться до конца. Суворов обложил монастырь с одной стороны, принц Кобургский с другой, и союзная артиллерия открыла огонь. Янычары держались упорно; прошло немало времени, пока удалось разбить ворота и калитку. Вход был расширен лежавшим тут же во множестве турецким шанцевым инструментом. Дерфельден повёл войска на штурм, за ним тронулись австрийцы. В это время в монастыре был взорван пороховой погреб. От взрыва пострадали не только турки, но и штурмовавшие: у русских, кроме солдат, было ранено больше 10 офицеров; принца Кобургского чуть не задавило обломком стены. Но это уже не могло остановить штурмовавших, и все оставшиеся в живых защитники монастыря были переколоты.

Недалёко находился другой монастырь, св. Иоанна; туда скрылось несколько десятков турок. Принц Кобургский отрядил батальон, и через час монастырь был взят.

Разбитые на голову войска Османа–паши бежали на Рымник и Бузео, бросая на дороге все, что замедляло их бегство. Лёгкие войска союзников преследовали их, не давая опомниться, и тем удвоили их потери.

Взято без малого тысяча повозок с запасами и много скота. Сверх того победителям достался богатый фокшанский лагерь и значительные продовольственные магазины. Военных трофеев насчитано 12 пушек и 16 знамён. Турки потеряли убитыми 1500, число раненых неизвестно, в плен взято не больше 100. Свою потерю убитыми и ранеными Суворов исчисляет в 84 человека, а у австрийцев до 200; но надо полагать, что эти цифры ниже истины, если взять в расчёт штурм монастыря, взрыв погреба, несколько упорных моментов боя и численность отрядов — русского в 7000, австрийского в 18000 человек.

Бой продолжался 10 часов. Оба начальника съехались, сошли с лошадей и крепко обнялись; их примеру последовала свита; поздравления и добрые пожелания слышались всюду при встрече русских с австрийцами. Суворов особенно отличил храброго Карачая и в присутствии Кобурга обнял и расцеловал его. С этого памятного дня начались близкие, дружеские отношения между Суворовым и Кобургом, благодаря тому, что благородный принц признал превосходство над собой своего товарища по оружию. Он приказал разослать на земле ковёр и подать обед. Суворов, Кобург, их свита, многие русские и австрийские военачальники сошлись за импровизированным столом радушного хозяина. Добрые отношения между русскими и австрийцами выдержали даже довольно существенное испытание — делёж трофеев и добычи, все обошлось полюбовно. Все продовольственные магазины получили австрийцы, так как русским надо было идти далеко назад, на прежнее место.

Императрица Екатерина была очень довольна таким согласием, потому что её европейские недоброжелатели возлагали большую надежду на внутренние раздоры между союзниками. "Фокшаны зажмут рот тем, кои рассеявали, что мы с австрийцами в несогласии".

Суворов был за продолжение наступления. По возвращении в Бырлад он писал Репнину: "Отвечаю за успех, если меры будут наступательные. Оборонительные же — визирь придёт. На что колоть тупым концом вместо острого?". Но ожидалась армия Потёмкина, получено известие, что визирь готовится переправиться через Прут и идти на Яссы. Это, при ничтожных силах, удержало Суворова от наступления и решено было возвратиться Кобургу к Аджушу, Суворову к Бырладу. Суворов тронулся 22 числа по кратчайшей дороге, но по недостатку понтонов у Фурчень, вернулся и перешёл на прежний свой путь. Тут тоже было препятствие от раздувшейся реки; он оставил тяжести, пошёл налегке и прибыл к Бырладу 25 и 26 июля, а обозы подошли позже.

Суворов послал Репнину донесение: "Речка Путна от дождей широка; турок 5–6 тысяч спорили, мы её перешли, при Фокшанах разбили неприятеля; на возвратном пути в монастыре засели 50 турок с байрактаром, я ими учтивствовал принцу Кобургскому, который послал команду с пушками, и они сдались". В том же роде он извещал и Потёмкина, который написал Репнину: "О фокшанском деле я получил, так сказать, глухую исповедь и не знаю, что писать ко двору. Синаксари Александра Васильевича очень коротки; извольте истребовать от него подробного донесения, как дело происходило и куда неприятель обратился". Вследствие неточных известий или по чему другому, Репнин послал Кобургу поздравительное письмо, приписывая ему честь победы. Потёмкин делает ему замечание: "В письме к Кобургу вы некоторым образом весь успех ему отдаёте. Разве так было? А иначе не нужно их так подымать, и без того они довольно горды".

Фокшанская победа вызвала радость при союзных дворах, особенно в Вене, так как это была первая победа австрийцев с начала войны. Императрица Екатерина заплакала от удовольствия, поехала из Царского Села прямо в Казанский собор, где слушала благодарственный молебен с коленопреклонением, в присутствии великих князей, вызванных из Гатчины. Суворов был награждён бриллиантовым крестом и звездой к ордену Андрея Первозванного, а от австрийского императора получил богатую табакерку с бриллиантовым шифром при очень любезном рескрипте. Кобургу пожалован большой крест ордена Марии Терезии.

И прежде турки знали Суворова, но теперь он стал им особенно известен; ему даже дали кличку. Перед тем он как–то наступил на иголку, которая вошла ему в ступню ноги и там сломилась; сломанный конец трудно было вытащить и потому Суворов хромал. Его назвали Топал–паша, хромой генерал.

Июль прошёл, а Потёмкин ничего ещё не сделал; армия его продолжала медленно двигаться от Ольвиополя к Днестру. Он опасался за Крым, за Кубань, колебался, раздумывал — осаждать ли Бендеры или идти в Молдавию, куда по слухам тянулись огромные турецкие силы. Когда наступательные намерения великого визиря показались Потёмкину несомненными, он приказал Репнину предпринять также наступательную операцию. Репнин выслал отряд для подкрепления Суворова и сохранения с ним связи и направился противу наступавшего корпуса Гассана (бывшего капитан–паши). При Сальчах произошло 18 августа авангардное дело и затем ночное отступление турок. Репнин пошёл дальше, подошёл к Измаилу, самой сильной крепости на Дунае, и стал в пушечном выстреле. Русская артиллерия открыла сильный огонь; загорелось предместье, за ним город; в крепостной стене образовалась брешь. Войска с нетерпением ждали штурма, находясь на ногах с раннего утра до вечера, но Репнин не отважился, убоясь "знатной потери и памятуя приказание Потёмкина — сберегать людей". Ударили отбой; после 2300 выпущенных снарядов пальба замолкла; с музыкой и барабанным боем войска отступили, но по удостоверению очевидца, и с весьма тяжёлым чувством. Репнин пошёл обратно и, перейдя р. Ларгу, остановился.

Великий визирь ввёл Потёмкина в заблуждение: наступление Гассана было диверсией для отвлечения русских сил от Молдавии, чтобы провести там сильный удар. Суворов если не предвидел, то подозревал замысел турок. Он приготовился идти на соединение с Кобургом, продвинулся для этого из Бырлада к Пуцени, чтобы находиться почти на одинаковом расстоянии от Галаца и Фокшан, оставил у Бырлада и Фальчи часть войск и приказал проводить беспрестанные разведки.

Верность предположений Суворова вскоре оправдалась. Великий визирь собрал огромную армию, перешёл Дунай у Браилова и двинулся к Рымнику. Кобург узнал про это от лазутчиков и тотчас сообщил Суворову. Суворов получил извещение 6 сентября ночью, но не убеждённый в его истинности и обязанный наблюдать не только Фокшаны, но и Галац, решил выждать. Через сутки пришёл новый гонец Кобурга с извещением, что визирь остановился в 4 часах пути от австрийцев и назавтра надо ждать атаки. Суворов выступил ни немедля, в полночь на 8 сентября, о чем донёс Потёмкину. Потёмкин тотчас же написал Государыне, что "Кобург почти караул кричит" и наши едва ли к нему поспеют вовремя.

Пройдя 25 вёрст, войска в полдень 8 числа перешли р. Бырлад и сделали короткий привал. Тронулись дальше по дороге, становившейся все хуже; вёрст через 15 предстояла переправа через Серет, где австрийцы должны были навести понтонный мост. Моста не оказалось, по недоразумению он был наведён в 15 верстах выше. Пошли туда по самой дурной дороге; вечером полил сильный дождь и разразилась буря; дорога превратилась в болото. Кое–как добрались среди ночи; авангард перешёл, за ним тронулись карабинеры с Суворовым но в это время мост повредило вздувшейся водой. Подошла пехота; измученные, промокшие люди стояли в грязи под проливным дождём. Суворов выбрал холм, покрытый лесом, где было не так грязно, и приказал перейти туда. Здесь отдыхали до утра, при продолжавшемся ненастье.

Дежурному майору Курису было приказано исправить мост. Согнали 1000 местных жителей, 1500 солдат, австрийских понтонных лошадей, и к утру мост был готов. Небо прояснилось, войска ободрились и повеселели. На рассвете тронулись в путь, сделали 20 вёрст по размытой дороге, вечером перешли Путну у Маринешти и стали на отдых.

Рано утром 10 сентября русская лёгкая кавалерия подошла к австрийскому лагерю. Затем с пехотой прибыл Суворов. До полудня весь русский отряд был на месте и примкнул к левому флангу австрийцев, которые стояли на р. Мильке невдалеке от Фокшан, и уже два дня выдерживали авангардные стычки с турками.

Вскоре приехал принц Кобургский. Суворов настаивал на атаке: если турки не атакуют, значит, ждут подкреплений. Кобург заметил, что турок почти вчетверо больше. Суворов возразил, что при таком неравенстве сил только быстрая, смелая атака и обещает успех; что при свойственном туркам способе действий, множество их умножит и беспорядок; да наконец, прибавил он с усмешкою: "все же их не столько, чтобы заслонить нам солнце". Трудно было принцу Кобургскому поверить в то, что противоречило всему складу его понятий; он продолжал приводить разные затруднения в роде изнурения русских войск, сильно укреплённой неприятельской позиции и т. п. Суворов спорил, и под конец раздражённо сказал, что если Кобург не хочет, то он атакует турок сам. Слова эти вероятно были приняты принцем за браваду, но так как затрагивалась его военная честь, он счёл нужным согласиться.

Суворов с несколькими офицерами и небольшой партией казаков отправился на рекогносцировку, к реке Рымне, и чтобы лучше обозреть местность, взлез на дерево. Отсюда он осмотрел пространство между речками Рымной и Рымником, где на крепкой позиции стояла огромная турецкая армия. Внимательно смотрел он вокруг, запоминая подробности; диспозиция мало–помалу складывалась у него, и он поехал назад с готовым планом. Встретив два австрийские эскадрона, посланные Кобургом ему в конвой, Суворов приехал к принцу, сообщил ему виденное и обещал прислать доверенного для окончательного соглашения. Возложив это на полковника Золотухина, он отправился к себе, чтобы приготовить войска к бою и отдохнуть, так как с выступления из Пуцени не смыкал глаз.

На закате войска тронулись двумя колоннами. В правой русские с двумя дивизионами австрийской кавалерии, в левой австрийские. Перешли Мильку вброд в совершенной тишине: как и при Фокшанах, сигналов не давали, командовали вполголоса. Ночь была безлунная, но звёздная; выдвинулись скрытно, хотя и не без путаницы: часть русских войск по ошибке проводника столкнулась с австрийцами. Прошли вёрст 12–14; Рымну, шириной в 200 шагов, но мелкую, перешли вброд, артиллерию перетащили сильные лошади австрийского понтонного парка. Времени на переправу ушло много, но в тишине и порядке, и на рассвете войска построились в боевой порядок. Австрийцы имели 6 пехотных каре в первой линии, 4 во второй, затем кавалерия; русские войска тоже имели первые две линии из пехоты, а конницу сзади; часть её находилась на флангах. Первой линией русских командовал генерал–майор Позняков, второй бригадир Вестфален, кавалерией бригадир Бурнашов.

Суворов должен был идти параллельно Рымне вправо, Кобург же прямо, подавшись довольно много в правую сторону; для поддержания связи назначена часть австрийских войск под началом Карачая. Численность корпусов была примерно та же, что при Фокшанах.

Когда солнце встало, войска уже двигались, доселе никем не замеченные, до такой степени дурно исполнялась аванпостная служба в турецкой армии. турки поверили своему шпиону, что русские по–прежнему в Пуцени. Русский офицер, взятый с несколькими казаками в плен в начале боя, уверял визиря, что Суворов с корпусом здесь, но визирь сказал, что Суворов умер от ран в Кинбурне, и это должно быть его однофамилец.

Наконец турки увидели наступающего неприятеля и выслали против него конные толпы. Суворов продолжал двигаться к с. Тыргокукули, густым высоким бурьяном и кукурузными полями, где верстах в 4–5 от места переправы находился 12000-ный турецкий лагерь, тянувшийся от р. Рымны до леса Каята и защищённый батареей. Большие турецкие орудия открыли огонь. Русские прибавили шагу, но наткнулись на глубокий овраг поперёк пути. Первая линия замялась, но Суворов приказал правому крылу спускаться, потом подняться и атаковать; 2 батальона Фанагорийских гренадер исполнили это, бросились на батарею и выгнали турок. Стали переходить и остальные каре линии, а шедшая на правом фланге кавалерия, обогнув овраг, атаковала турок. Подоспело до 3–4,000 спагов, подвезя на своих лошадях 2–3,000 янычар. Русская кавалерия была охвачена и опрокинута, и янычары с ятаганами и кинжалами бешено ударили на гренадер. Каре дало твёрдый отпор, а другое, с Суворовым, взяло атакующих во фланг и сильно поражало артиллерийским и ружейным огнём. С полчаса турки атаковали, но безуспешно. Поражаемые огнём и атакованные в свою очередь гренадерами в штыки, а кавалерией с фланга, они бежали, по прежнему по два всадника на лошади, преследуемые русской кавалерией. Казаки и арнауты ещё раньше ворвались в турецкий лагерь, откуда добрая половина войск в самом начале боя бежала по букарестской дороге. Они встретили атакой опрокинутую турецкую кавалерию, которая поэтому промчалась мимо своего лагеря и рассеялась в разные стороны. Суворов велел дать бегущим "золотой мост", объясняя потом в донесении, что впереди ему предстояло дело поважнее.

Кобург, тронувшись с места позже Суворова, наступал левее на большой турецкий лагерь перед Крынгумейлорским лесом. Союзные корпуса образовали прямой угол, с большим промежутком в вершине угла, который охранялся отрядом генерал–майора Карачая. Турки несколько раз сильно атаковали австрийцев с обоих флангов, особенно слева, но были отбиты и прогнаны австрийской кавалерией. Затем визирь решил ударить в большой промежуток между русскими и австрийцами, разрезать союзников и истребить их. Сюда двинулась от д. Боксы турецкая конница, 15–20,000 и, разделившись на две части, ударила на австрийцев и на русских. Удар был ужасный, правое крыло австрийцев с трудом устояло. Карачай семь раз бросался в атаку и семь раз был отбит; Суворов подкрепил его двумя батальонами. С огромными усилиями турки были отброшены. Не больше успеха имело их нападение на левый фланг 2 линии Суворова, которая не успела ещё вся перейти через овраг. Суворов поставил среднее каре так, чтобы встретить турок перекрёстным огнём, и выдвинул из 3 линии часть кавалерии. Турки кидались в атаку не раз, даже иногда прорывались в каре, но благодаря стойкости войск, их выдержанному ружейному огню и атакам русско–австрийской кавалерии, были отбиты. Они решились на последнее усилие: соединившись с толпами, отброшенными от левого австрийского фланга, налетели со слепой яростью на русские каре. Их встретил губительный огонь и атака Карачая в правый фланг. Турки отхлынули и, по пятам преследуемые, понеслись к дер.Боксе.

Суворов направил свой отряд влево, через лес Каята и с обеих его сторон, повернув фронт почти под прямым углом от Тыргокукули к Крынгумейлорскому лесу. Манёвр исполнен благополучно, турки бежали из Каяты, русские каре выстроились в линию по новому направлению. Не доходя версты 3–4 до Крынгумейлорского турецкого лагеря, Суворов около полудня остановил войска и, пользуясь близостью колодцев, дал им отдых. Прекратили бой и австрийцы, да и турки, как бы по безмолвному соглашению с неприятелем, выжидали.

Самое трудное было исполнено: движение вдоль главного турецкого лагеря, взятие флангового отдельного лагеря при Тыргокукули и перемена фронта. Кобург, отбив атаки турецкой конницы, тоже продвинулся вперёд. Интервал между корпусами уменьшился, но всё–таки был значителен, притом оба корпуса находились ещё не на одной высоте относительно друг друга.

Полчаса с небольшим отдыхали войска. Суворов в это время осмотрел местность. По западной опушке Крынгумейлорского леса, куда атаковали австрийцы, были расположены главные турецкие силы и тянулся длинный неоконченный ретраншамент, на котором ещё производились работы. Позиция была крепкая. Оба её фланга прикрывались глубокими, топкими оврагами, по которым протекали речки, и хоть между левым флангом и оврагом тянулась узкая полоса, удобная для движения, но впереди была деревня Бокса, укреплённая батареями, которые обстреливали подступ.

Суворов решил овладеть Боксой и потом атаковать крынгумейлорскую позицию. В час дня войска поднялись и тронулись, русские на левый турецкий фланг, австрийцы на центр и правый. Тысяч сорок турок бросились в атаку на корпус Кобурга со всех сторон, преимущественно на левое крыло. Удары следовали почти без перерыва, но австрийская пехота держалась мужественно, а кавалерия врубалась в неприятельские толпы, окружённая и теснимая прокладывала себе обратный путь и снова атаковала с замечательной отвагой. Принц Кобургский, окружённый громадными полчищами, не без тревоги замечал, что неприятеля не убывало, а прибывало и что отбитые толпы постоянно сменялись свежими. Наступала критическая минута; принц посылал офицера за офицером к Суворову, прося его скорее присоединиться.

Суворов двигался на Боксу под выстрелами тамошних батарей и налётах турецкой конницы. Русская артиллерия действовала так удачно, что турки два раза свозили свои орудия с позиции, наконец убрали их совсем и очистили Боксу. Суворов "держал марш параллельный, вдоль черты принца Кобурга", занял Боксу и продолжал движение к Крынгумейлорскому лесу. Спаги (турецкая кавалерия) непрерывно атаковали; одна атака была такая, что казаки и арнауты были ей смяты, но регулярные войска выдержали, и отбитые турки понеслись назад, под ударами русских карабинер и австрийских гусар. На полном марше Суворов велел каре первой линии раздвинуться, кавалерии занять эти интервалы, казакам и арнаутам поместиться по флангам, остальным казакам в резерве, а австрийским эскадронам на оконечности левого фланга. В таком порядке войска его приближались к турецкому ретраншаменту при непрерывном действии своей и турецкой артиллерии, сближаясь с австрийским корпусом и наконец составив с ним одну общую, несколько вогнутую линию.

Турки занимали ретраншамент и опушку редкого Крынгумейлорского леса пехотой и артиллерией, а конница прикрывала фланги. Суворов послал к Кобургу — передать предположение об одновременной атаке. Корпуса шли под частым огнём турецких батарей; союзная артиллерия по мере приближения отвечала им все с большим успехом и наконец заставила замолчать. В неприятельских рядах более робкие стали уходить, смелые готовились к отпору.

Когда атакующие подошли к неприятелю сажен на 300–400, конница из интервалов линии пошла карьером в атаку, за ней с удвоенной скоростью — пехота. Кавалерия перескочила рвы и бруствера и врубилась в янычар. "Не можно довольно описать сего приятного зрелища", говорил Суворов в донесении про эту атаку.

Янычары защищались с яростью отчаяния. Казаки и арнауты с правого русского крыла и австрийские уланы с арнаутами с левого австрийского, атаковали турецкую кавалерию и ворвались в лес. С грозными раскатами "ура" ударила пехота. Суворов был тут же и кричал солдатам: "ребята, смотрите неприятелю не в глаза, а на грудь: туда придётся всадить ваши штыки". Началась страшная резня, а затем беспорядочное бегство турок. В 4 часа дня победа была обеспечена.

Турки бежали к Мартинешти на р. Рымнике, где находился их третий самый большой лагерь, верстах в 6 от Крынгумейлорского леса. Союзники преследовали их настойчиво и беспощадно: неприятелей было слишком много, чтобы забирать их в плен. Небольшая часть союзных войск осталась на месте, охраняя взятую артиллерию, очищая и занимая лес, остальные гнали, рубили и кололи турок. Кобург обогнул лес слева, Суворов с Карачаем справа, направляя в лес выстрелы. Преследовала кавалерия, пехота не поспевала. Отбито несколько тысяч повозок, пушки, зарядные ящики; в ящиках турки зажигали фитили и взрывами поражали союзников.

Во время сражения великий визирь был на крынгумейлорской позиции. Он страдал изнурительной лихорадкой, а потому ездил в коляске; но когда бой разгорелся и сделался вероятным дурной его исход, он пересел на коня. Он делал все, чтобы собрать войска и восстановить бой: убеждал их священными для мусульман именами, поднимал коран, даже приказал артиллерии стрелять по беглецам из лагеря при Мартинешти. Орудия сделали 10 выстрелов, но ничто не действовало, и визирь поспешно уехал по браиловской дороге.

Равнина между Крынгумейлором и р. Рымником была покрыта турецкими телами; при преследовании их полегло гораздо больше, чем в сражении. Переправа через Рымник у Мартинешти прикрывалась земляными окопами, но их никто не думал защищать: паника овладела всеми. На мосту столпились обозы, загородя единственный путь бегущим; турки бросились вплавь, но вода была высока и они тонули во множестве, особенно когда подоспели союзники и стали громить их выстрелами. Только наступившая ночь дала несчастным беглецам перевести дух.

Так же нуждались в отдыхе и русские с австрийцами, после суток усиленного похода и упорного боя. Они стали биваком перед Мартинешти, в полуверсте одни от других. Принц Кобургский в сопровождении огромной свиты приехал к Суворову; они молча обнялись. Взаимные приветствия, поздравления, объятия были тем искреннее, чем труднее досталась победа. Суворов опять отличил Карачая, назвав его героем и заявив, что он больше всех х содействовал победе. Этим благородным признанием заслуг союзника и подчинённого, Суворов заполонил его сердце. Карачай не отходил от него остаток дня ни на шаг, и всю жизнь питал к нему сыновнюю преданность и глубокое уважение. Что касается до принца Кобургского, то его признательность к Суворову и добрые, искренние к нему отношения, зародившиеся при Фокшанах, были окончательно скреплены; следуя влечению сердца, он называл Суворова своим учителем. Надо сознаться, это было правдой, хотя уроки Суворова не пошли медлительному и малоспособному Кобургу впрок. Суворов дважды увлёк австрийцев к победе своим влиянием и авторитетом; это же влияние, вместе с чувством благородного соревнования, заставило их развернуть в обеих делах, особенно в последнем, необычную для них в те времена энергию. Суворов выбил их из глубокой колеи и указал настоящий путь к победе. Заимствовав даже боевой порядок от Суворова и убедившись в его рациональности, войска принца Кобургского были особенно поражены смелостью и верностью его наступательного принципа. Это замечено было простыми солдатами, и в австрийском корпусе дали Суворову меткое прозвище: "Генерал вперёд". Словцо дошло до сведения Суворова и доставило ему искреннее удовольствие; он и впоследствии вспоминал эту оценку, самодовольно усмехаясь.

Было взято три турецких лагеря, но оставался ещё четвёртый, за Рымником, верстах в 4 от ночлега; об этом лагере союзники не знали, потому что подошли к Мартинешти в темноте. Его открыли на другое утро партии казаков и арнаутов, перебили там несколько сот турок и завладели богатой добычей. Это был лагерь великого визиря; в добычу досталась и его ставка, убранная изнутри золотой и серебряной парчой. Захватив лагерь, лёгкая кавалерия продолжала преследование, а один австрийский батальон очистил Крынгумейлорский лес от бродивших и спрятавшихся там турок. Визирь бежал по дороге на Браилов, через мост на р. Бузео. Переехав мост, он велел его взорвать, так что последующим беглецам пришлось переправляться через Бузео вплавь, и опять многие потонули. Оставшиеся на левом берегу реки турецкие толпы рассеялись в разные стороны, спасаясь от преследования лёгкой кавалерии; обозы, которым удалось добраться до этих мест, были разграблены местными поселянами.

Турки понесли сильнейшее поражение, которое произвело на них тем более деморализующее влияние, что они были уверены в победе; ещё в прошлом году тот же самый великий визирь разбил австрийцев дважды наголову. Он даже заготовил цепи для заковывания пленных; одну из таких цепей доставили потом к принцу Кобургскому, и он писал об этом Суворову. Задавленный впечатлениями 11 сентября, визирь просил увольнения и умер от давней своей болезни, чахотки.

Победа при Рымнике есть одно из самых выдающихся проявлений Суворовского военного дарования, внешне блестящее и капитальное по своей сущности. На долю своего корпуса Суворов взял самую трудную задачу и исполнил её с неподражаемым мастерством. Трудно верить, следя за ходом дела, что оно происходило при страшном численном перевесе турецких сил. Сведения о численности турецкой армии колеблются от 90 до 115 тысяч человек.

Суворов ознаменовал победу торжеством. Войска построились на поле сражения в одно большое каре для благодарственного молебна. По его приказу все запаслись зелёными ветвями. После молебна Суворов держал слово о победе, чести, славе и лаврах, и каждый бывший в строю увенчал себя победной ветвью. Гордясь рымникской победой, Суворов собственноручно написал о ней реляцию, на 12 страницах.

Если бы за поражением турок при Рымнике последовало наступление за Дунай, к Балканам, то война могла окончиться в том же году, так как главные силы Порты разбежались по переходе через Дунай. Суворов просил подкрепления, чтобы двинуться за Дунай, но безуспешно. Подобные взгляды далеко превышали уровень военных способностей Потёмкина, который ещё и внёс долю горечи в добрые отношения союзников. Вечером 11 сентября, на поле сражения, принц Кобургский получил от него письмо с резкими обвинениями его, Кобурга, в медлительности и очень этим оскорбился.

Урон турок 11 сентября составил 15,000 человек; в плен взято не больше нескольких сот. Победителям достались 100 знамён, 80 орудий, стада скота, тысячи повозок с имуществом; добыча была очень велика. Потеря союзников определяется в 600 человек с небольшим, в том числе русских меньше 200.

Получив донесение о победе, Потёмкин писал Суворову: "объемлю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность. Ты, мой друг любезный, неутомимою своею ревностью возбуждаешь во мне желание иметь тебя повсеместно… Если мне слава, слава, то вам честь…" Государыня была восхищена и того более. Был отслужен в придворной церкви молебен при огромном стечении имеющих приезд ко двору; произведён 101 выстрел; архиереи говорили поздравительные речи; курьер Потёмкина, подполковник Зубов, получил следующий чин. Екатерина цитировала письмо Суворова, полученное его дочерью, где говорилось, что в самый день рымникской победы, много лет назад он разбил Огинского. Ещё сильнее был восторг австрийцев. В одном письме читаем: "Туживший об участи Кобурга цесарский посол (при Петербургском дворе), пробудясь аки от сна, предался вдруг веселию и, упоённый паче прочих радостью, имел при сём случае на счёт разбитого визиря церемонияльный во дворец въезд". Безбородко пишет одному из графов Воронцовых, что "австрийцы от сна восстали, но уже и загордились успехами; не спорят однако же, что Суворов решил принца Кобургского атаковать турок, а то было уже стали на оборонительную ногу". Признание это выразилось и в рескрипте императора Иосифа Суворову: "Совершенно признаю, что я победою обязан наипаче вашему скорому соединению с принцем Кобургским". Факты эти многозначительны: подобные признания очень туго сходят с языка и пера, ибо затрагивают национальное самолюбие.

На этот раз Государыня, всегда щедрая, выказала своё благоволение особенно; главные награды однако всё–таки были продиктованы ей Потёмкиным. 22 сентября он пишет: "Ей, матушка, он заслуживает вашу милость, и дело важное; я думаю, что бы ему, но не придумаю. Пётр Великий графами за ничто жаловал; коли-б его с придатком Рымникский?"

Он советует Государыне наградить ещё Георгием 1 класса. Екатерина пожаловала Суворова графом Русской империи с прозванием Рымникского, назначила ему орден Георгия 1 класса, бриллиантовый эполет и богатую шпагу, пояснив: "хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, однако кавалерии Егорья большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин; осыпав его алмазами, думаю, что казист будет". Но и этого Государыне казалось мало; в тот же день, 18 октября, она пишет Потёмкину третье письмо, говоря: "к вещам для Суворова я прибавила ещё перстень, буде вещи тебе покажутся недовольно богаты". Сообщая Суворову о монарших награждениях, Потёмкин пишет: "Вы конечно во всякое время равно приобрели славу и победы, но не всякий начальник с равным мне удовольствием сообщил бы вам воздаяние; скажи, граф Александр Васильевич, что я добрый человек: таким я буду всегда". Суворов, знавший себе цену, тем не менее был изумлён такой оценкой его заслуг и отвечал Государыне: "неограниченными, неожидаемыми и незаслуженными мною милосердиями монаршими Вашими, великая Императрица, я теперь паки нововербованный рекрут"; обещает служить ей до смерти и в заключение говорит: "великодушный мой начальник, великий муж князь Григорий Александрович, да процветёт славнейший век царствования Вашего в позднейшие времена". Не менее восторженно было его письмо к правителю канцелярии Потёмкина, Попову. Указывая, на какую высоту он поднялся, он говорит: "Долгий век князю Григорию Александровичу; увенчай его Господь Бог лаврами, славою; великой Екатерины верноподданные да питаются от тука его милостей. Он честный человек, он добрый человек, он великий человек. Счастье моё за него умереть".

Украшенная бриллиантами шпага была пожалована Екатериной и принцу Кобургскому. Австрийский император пожаловал Суворову титул графа Священной Римской империи, а Кобургу звание фельдмаршала.

С гордостью написал Суворов письмо дочери, назвав её "Графиня двух империй". Но наибольшее впечатление произвёл на него Георгий I класса. "Скажи Софье Ивановне (начальнице) и сестрицам (институткам), у меня горячка в мозгу, да кто и выдержит! Слышала ли сестрица, душа моя? Ещё от моей mаgnаnime mere рескрипт на полулисте, будто Александру Македонскому, знаки св. Андрея тысяч в пятьдесят (за Фокшаны), да выше всего голубушка, первый класс св. Георгия: вот каков твой папенька за доброе сердце. Чуть право от радости не умер".

Подкомандующие и офицеры получили повышения и ордена, солдаты денежные награды, а отличившимся пожалованы кроме того серебряные медали с надписью: Рымник. Суворов два раза представлял списки отличившихся, не без опасения надоесть Потёмкину, но приводил в оправдание, что "где меньше войска, там больше храбрых". Старшие генералы, в том числе Дерфельден, в списки не вошли: они в деле не участвовали, оставшись по болезни дома. Дерфельден был серьёзно болен.

На третий день Суворов расстался с Кобургом и малыми переходами двинулся к месту прежнего расположения. Остановившись у Текуча, он простоял несколько дней, написал реляцию, и прибыл в Бырлад в конце сентября. Тут он долго оставался без дела и даже отдал часть войск в помощь Потёмкину к Бендерам.

Успокоенный рымникской победой, Потёмкин направил силы на взятие Бендер. Взят был замок Гаджибей, вслед за ним Паланка, за ней капитулировал Акерман. Армия Потёмкина окружила Бендеры. Крепость была сильная, с многочисленным гарнизоном, но командующий паша по малодушию или подкупленный Потёмкиным сдал её и сам предпочёл остаться у русских, а гарнизон и население отправились к Дунаю. Суворов поздравил Потёмкина, говоря, что в том столетии ни одна турецкая важная крепость не сдавалась русским так приятно. Государыня наградила Потёмкина великолепным золотым лавровым венком. "Не даром я тебя люблю и жаловала", писала она ему по этому случаю: "ты совершенно оправдываешь мой выбор и моё о тебе мнение: ты отнюдь не хвастун, и выполнил все предположения, и Цесарцев выучил турков победить". Так мало нужно было сделать Потёмкину, чтобы заслужить подобную признательность.

Взятием Бендер закончилась кампания. Австрийцы сделали в этом году больше, но всё–таки мало по своим средствам: был взят Букарест Кобургом, сдался Белград и ещё два пункта. Да и то следует принять во внимание, что важнейшее из сделанного австрийцами и Потёмкиным, совершено благодаря впечатлению, произведённому на турок рымникским погромом. Особенно ясно это обнаружилось в Букаресте. Турки бросили его, как появился авангард Кобурга, и бежали с 4 пашами во главе. Так описывал он Суворову своё вступление в Букарест, относя панику турок к нравственному гнёту от поражения.

Зима наступила рано, войска разошлись по зимним квартирам. Подходил к концу 1789 год. Огромные армии с главнокомандующими, осаждали крепости и забирали крепостцы, а два небольшие корпуса побили главную армию турок в генеральном сражении. Суворов уже оправдывал сказанное про него впоследствии одним писателем: "если победа не давалась добровольно в руки ему, своему любимцу, то он её насиловал".