Генералиссимус князь Суворов

17. Польская война. Прага. 1794.

После Кобылки оставалась одна ступень до Варшавы — Прага. На защиту Праги поляки должны были собрать все силы, ибо Польша и революция заключалась теперь в Варшаве, а с потерей Праги погибала Варшава. Суворову надо было взять Прагу, а выбор средств был невелик. Для правильной осады время было позднее, и русские не имели ни одного орудия осадной артиллерии. Блокада Праги вместе с Варшавой может и привела бы к результату, так как продовольствия там было запасено немного, но для этого требовались большие силы, помимо позднего времени. Оставалось штурмовать. Укрепления Праги были обширны, грозны, вооружены крупнокалиберной и многочисленной артиллерией, гарнизон превышал 30,000 человек, не считая вооружённых варшавян.

Но Суворов решился на последний шаг, к которому был готов ещё в Немирове, рассчитывая покончить с Польшей в 40 дней. Как ни велико будет число жертв, оно во всяком случае окажется гораздо ниже цифры, которую принесёт затянувшаяся война. Кроме того, решительный удар потрясает, наводит ужас и иссушает войну в самом её источнике.

Дерфельден присоединился 19 октября и стал на правом фланге, Ферзен — на левом. Численность трёх корпусов составляла 24–25,000 при 86 полевых орудиях. Суворов собрал военный совет. Принято постановление: идти к Праге и брать её приступом. Начали готовить штурмовые лестницы, фашины, плетни.

Казаки, очищая от инсургентов окрестности Кобылки, добрались почти до пражских укреплений и вызвали большую тревогу, так как были приняты за авангард корпуса Суворова. С пражских укреплений открылась артиллерийская пальба, и запылали маяки вокруг Варшавы. 18 октября, до военного совета, генералы и штаб–офицеры провели рекогносцировку пражских окопов под прикрытием кавалерийского отряда. Они были встречены сильным огнём, впрочем безвредным; конница наша потеснила несколько польских пикетов, захватила пленных. Поляки не решились на вылазку, и отряд благополучно удалился.

В этот же день прибыли к Суворову посланные из Праги и Варшавы. Посланный от короля просил отпустить генерала Бышевского в Варшаву для лечения; Суворов согласился и просил засвидетельствовать королю глубочайшее почтение. Другой был от верховного народного совета, с экипажем и врачом для Косцюшки, но Косцюшко находился далеко. Третье — от командующего в Варшаве и Праге генерала Зайончека, который требовал возвратить обоз Косцюшки, причём не только невежливо, но и свысока. Выходка польского генерала задела Суворова. Он послал Зайончеку ответ, указав на неприличность его тона и кичливость вождей инсурекции по отношению к России; причём возвратил письмо и предупредил, что никакие послания не будут приняты, кроме тех, где будет говориться о раскаянии и о забвении прошлого.

Приготовления к штурму были закончены 22 октября. В тот же вечер войска двинулись к Праге тремя колоннами с развёрнутыми знамёнами, барабанным боем и музыкой и стали лагерем в назначенных им местах, дальше пушечного выстрела от передовых окопов. Польские пикеты были сбиты и русская цепь заняла их места. В тот же день вновь проведена рекогносцировка, с участием всех генералов. Суворов объехал и осмотрел лагерь. Его корпус под началом Потёмкина занимал центр, Дерфельден правый фланг, Ферзен левый. Около полуночи стали возводить перед фронтом корпусов батареи; работали 2,000 человек под прикрытием 6 батальонов. К 5 часам утра батареи были готовы: у Дерфельдена на 22 орудия, у Потёмкина на 16, у Ферзена на 48. Возведение батарей предпринято, по донесению Суворова Румянцеву, для маскировки приступа, чтобы дать неприятелю повод ожидать осады. Утром батареи открыли огонь, к удивлению защитников Праги, которые не заметили ночью работ; неприятельская артиллерия отвечала. Суворов лично сделал рекогносцировку и назначил штурм в ночь с 23 на 24 октября.

Приготовления к штурму были закончены, диспозиция объявлена ещё после военного совета в Кобылке. Суворов писал Румянцеву 13 октября о союзниках: "Здесь на пруссаков безнадёжно, а австрийцы малосильны". Позже, обдумывая взятие Варшавы и находя, что для этого нужно отрезать ей продовольствие, Суворов говорит: "Без содействия пруссаков с Варшавой справиться будет очень трудно, паче по позднему времени". Как бы в утешение ему, Румянцев сообщает: "Я вижу, что все, что касается до вашего предприятия, с лучшей пользой службе соображаете и в себе самом и в соревновании подчинённых находите, чего от помощи союзных ожидали."

Союзники могли оказать русским немалое содействие, но не оказали. Пока русские сближались к Праге, пруссаки стояли близко от Варшавы, в Вышеграде, Закрочиме, Зегрже, Пултуске и Рожане, всюду в малом числе, также на Бзуре, в Каменной и Сохачеве; а в больших силах в Ловиче, Раве и Петрокове. Австрийцы занимали пункты преимущественно в сандомирском и радомском воеводствах. Конечно, присутствие союзных войск служило инсургентам помехой, и оно облегчило Суворову взятие Праги, оттянув от Варшавы часть польских войск. Но это было недостаточно из–за их образа действий, своекорыстного или неумелого и вялого. Варшава снабжалась продовольствием не только из дальних мест, так как ближние были обобраны, но и из отбитых у союзников транспортов, и большой нужды не ощущала. Через шпионов и беглых, число которых с каждым днём росло, Суворов имел об этом сведения. 17 октября он донёс Румянцеву, что войска в Варшаве получают по фунту мяса и по пол фунта хлеба, а лошади кормятся соломою с крыш. Четыре дня позже он пишет, что генерал Гедройц отправился с сильным корпусом к Кракову за провиантом, а потому он просил графа Шверина и прусского короля разбить Гедройца на возвратном пути и отнять транспорт, ибо в Варшаве осталось хлеба недели на две, а рогатого скота несколько тысяч, из коих тысяч пять голов недавно убито на солонину.

Действуй союзники иначе, Варшаве грозил бы голод, а с ним и катастрофа, ибо там и так было смутно, и в политической атмосфере происходило брожение. С пленом Косцюшки усилилась рознь; одни тянули на прусскую сторону, другие на русскую, третьи стояли за борьбу до последнего. В одном лишь все сходились — в искренней скорби о потере Косцюшки. Инсурекционная Польша потеряла в нем очень многое, она потеряла в нем все, хотя в наше время, почти из столетней дали, видно довольно ясно, что этого всего было слишком мало для успеха польской революции.

Право избрать Косцюшке преемника принадлежало верховному народному совету. Ксёндз Колонтай предложил Зайончека, которому Косцюшко, уезжая, поручил командование варшавскими войсками. Ведавший иностранными делами Игнатий Потоцкий выставил кандидатом Томаса Вавржецкого, командовавшего на курляндской границе. Некоторые адъютанты Косцюшки говорили, будто и он упоминал Вавржецкого на случай своей смерти или плена. Большинство верховного совета не любило и боялось Колонтая — подобия французских террористов, а потому Вавржецкий взял верх. Объявили об этом, армия присягнула, почти все командиры сообщили, что они и их подчинённые приняли выбор совета с удовольствием. Зато он сам был не согласен, поехал в Варшаву и заявил отказ. Его уговаривали, приводя в резон, что избрание его привело к единству, что все довольны и при его отказе нельзя отвечать за спокойствие в городе. Вавржецкий возражал, что не способен к предложенному высокому посту, не видит впереди ничего хорошего, не может исправить ошибок и продолжать оборону Варшавы и революцию. Колонтай сухо советовал ему не отказываться; прочие члены говорили, что его опасения гадательны, а опасность народного восстания близка. По улицам народ, перед крыльцом совета скоплялась чернь, слышались крики, угрозы восстания. Вавржецкий оставался при своём решении. Члены совета приступили к нему поодиночке, говоря вполголоса, что их ненавидит Колонтай и в случае восстания черни они будут повешены, а находящиеся под арестом замучены, и сам король подвергнется серьёзной опасности. Вавржецкий согласился, как он выразился, с отвращением. Не много могла выиграть революция, поставив во главе человека, который был убеждён, что дело проиграно.

Мацеиовичский погром и назначение нового главнокомандующего повлекли большие перемены в расположении боевых сил на театре войны. Макрановский отступил из Литвы к Варшаве не без значительных потерь. Домбровский и Мадалинский более счастливо ретировались из прусской Польши к р. Пилице. Домбровский приехал в Варшаву и занемог. Зайончек командовал войсками под Варшавой. Князь Понятовский прикрывал левый берег Вислы у Варшавы. Продолжалось начатое Косцюшкой возведение укреплений вокруг Праги. Первое время работы исполнялись с патриотическим пылом и двигались быстро; окопы видели людей всех сословий и даже дам; их присутствие, горячие патриотические слова и иногда непосредственное участие в работе поддерживали энергию работавших. Ездил сюда и король; он также, в пример другим, прикладывал руки к делу, но это не прибавило ему популярности и даже не спасало от оскорблений. Одна женщина язвительно посоветовала ему, для успеха дела, не принимать в нем участия, так как все его начинания имели дурной конец.

Работы продолжались, но не были окончены. Косцюшко задумал их в слишком большом размере: внешний ретраншамент по протяжению почти равнялся окружности Варшавы за Вислой. Вооружить все укрепления как следует было нечем, а собрать надлежащий гарнизон и того труднее. Вавржецкий считал невозможным отстоять Прагу и говорил членам верховного совета, что Прага погубит Варшаву, но авторитет Косцюшки пересилил.

Ознакомившись с состоянием дел, Вавржецкий ещё больше убедился в безнадёжности дальнейшей борьбы. Он считал благоразумным послать к Суворову с просьбой о перемирии, а в Петербург — с мирными предложениями, дабы обратить все силы Польши против Пруссии. Потоцкий был не прочь, или по крайней мере не спорил, но спустя некоторое время сообщил Вавржецкому, что обращался к русским пленным, барону Ашу и Дивову, с предложением съездить к Суворову и узнать, примет ли он посольство, но оба отказались. Этим попытка и кончилась. А между тем положение ухудшалось: Суворов приближался, увеличивая по пути свои силы. Инсургенты были разбиты пруссаками на Нареве и при Остроленке. Энергия поляков ослабевала, многие генералы действовали как бы нехотя, так что одному из них, Понятовскому, Вавржецкий предложил отказаться от начальствования, если он не может исполнять получаемые приказания. Число польских войск далеко не соответствовала потребности, но это и требовало особенной смелости, даже дерзости в действиях. Рискуя, поляки ничего не теряли, а могли только выиграть. Но на войне отразилось общее настроение: революция доживала последние дни.

Предстояло сосредоточить в Варшаве всю вооружённую силу; этого требовало решение отстаивать столицу. А между тем Прагу не усиливали, а ослабляли. Вавржецкий выслал два отряда на Вислу до Пулавы и в сандомирское и радомское воеводства, благодаря которым Варшава получила водою и сухим путём немного хлеба и большое количество скота. От Домбровского, Понятовского и других не только ничего не взято, но ещё отправлен Гедройц с корпусом в 6–7,000 к Домбровскому для взятия Равы и Ловича. Вавржецкий убеждал членов верховного совета оставить Прагу, укрепить варшавский берег и не пускать Суворова за Вислу, или же трактовать с русскими о капитуляции, когда они займут Прагу; пользуясь проволочкой, вывезти из Варшавы все что можно, идти в Великую Польшу и переместить туда короля и верховный совет. Ему отвечали, что Варшава даст на защиту Праги "20,000 человек, вооружённых оружием и отчаянием", что бесчеловечно бросить столицу на мщение неприятеля и что этим можно заслужить общее презрение и вселит во всех уныние. Вавржецкий уступил и принял меру, не отвечающую ни тому, ни другому решению: притянул к Праге войска из ближайших мест.

Узнав, что Суворов, находившийся в Кобылке, не соединился ещё с Дерфельденом, Вавржецкий решил его атаковать, но Макрановский, Зайончек и Ясинский его отговорили, объясняя, что солдаты обескуражены и изнурены, лошади обессилены, местность в Кобылке неблагоприятная и т. п. Вавржецкий послушался. Он хотел разделить в Праге начальствование между Макрановским и Зайончеком, но первый отказался, ибо не верил в успех. Готовясь против своей воли к делу, в которое не верил, главнокомандующий велел президенту города оповестить пражских жителей, чтобы оставляли дома и выезжали из Праги. Варшавская чернь волновалась; в народе говорили, что преемник Косцюшкин — враг гласности, что он "диктатура арбитральная". Вавржецкий потребовал, чтобы к нему был приставлен особый военный совет, но и это никого не успокоило. Мутил Колонтай, недовольный ни Вавржецким, ни верховным советом, в котором он не имел уже влияния, а играл роль всеобщего пугала. В это критическое время, когда требовалось больше дела и меньше слов, он предложил проект об усилении совета новыми членами и основал клуб "для поддержания революции и краковского акта". Вавржецкий объявил ему, что никакой новизны против Косцюшкиного времени не допустит. Колонтай стал требовать, чтобы Вавржецкий принял от народа депутацию с жалобой на верховный совет и на управление вообще; Вавржецкий отвечал, что с народом не будет иметь никаких сношений помимо установленных властей. Колонтай пустил слух, что будет объявлено равенство, и чернь стала собираться у дворца. Вавржецкий поскакал туда и разогнал сборище.

Вся эта сумятица происходила накануне кровавой катастрофы, которая назревала без шума и надвигалась как туча на небосклоне. Когда проводилась большая русская рекогносцировка под Прагой, польский главнокомандующий потребовал из Варшавы 10,000 вооружённых, но пришло только 2,000. Не желая ограничиваться канонадой, а рассчитывая действовать против рекогносцировки активно, он послал двух офицеров на кобылкский тракт для разведки. Но к нему приступили генералы с советом ничего не предпринимать, ибо в ближнем лесу подозревали засаду. Вавржецкий опять согласился. Вследствие ли излишней его мягкости, или по особенностям польской военной среды революционной эпохи, когда могли импонировать лишь такие авторитеты, как Косцюшко, но внутренняя жизнь польской армии носила на себе печать чего–то гражданско–республиканского. Совсем не то было в русской армии, и контраст этот сказывался во всем. Особенно велик он был между главнокомандующими.

Подготовка к штурму в русской армии была окончена; выбраны в полках стрелки, назначены рабочие, роздан шанцевый инструмент. Приказ прочитан в полках вечером 23 числа трижды, чтобы каждый солдат его запомнил.

Полкам строиться в колонны поротно, стрелки и рабочие впереди, под началом особого офицера. У рабочих ружья через плечо на ремне. Идти в тишине, подойдя к укреплению, кидаться вперёд, бросать в ров фашинник, спускаться, приставлять к валу лестницы, а стрелкам бить неприятеля по головам. Лезть шибко, пара за парой, товарищу оборонять товарища; коли коротка лестница, — штык в вал, и лезь по нем, другой, третий. Без нужды не стрелять, а бить и гнать штыком; работать быстро, храбро, по–русски. Держаться своих, от начальников не отставать, фронт везде. В дома не забегать, просящих пощады щадить, безоружных не убивать, с бабами не воевать, малолетков не трогать. Кого убьют — царство небесное; живым — слава, слава, слава.

Кроме этого, Суворов дал инструкцию Ферзену. В ней указывается: при малейшем сопротивлении атаковать и действовать наступательно, не давая опомниться, а если неприятель стоит спокойно на месте, то прежде окружить его конницей. Кричать ему: згода, пардон, отруць брон (бросай оружие); кто послушается, так отделять, давать им свободу и снабжать паспортами; кто вздумает обороняться, тех бить. Операцию вести быстро, действовать холодным оружием, принуждать к сдаче и не отдыхать, пока все не будут забраны; о ходе дела доносить записками через каждые 3 часа.

Прага, обширное предместье Варшавы, расположена на правом берегу Вислы, имеющей тут значительную ширину. Прага соединялась с Варшавой длинным мостом (другой находился ниже города) и была населена почти исключительно евреями. Мост прикрывался небольшим укреплением; сама Прага была обнесена земляным валом, а в версте от него тянулся длинный ретраншамент, над возведением и вооружением которого и работали варшавские жители всё лето. Между ретраншементом и валом стояли лагерем польские войска. Внешняя укреплённая линия имела вид почти прямого угла. Она начиналась от берега Вислы, против небольшого острова ниже города, направлялась к востоку на две с половиной версты, до песчаных холмов, где поворачивала к югу и тянулась четыре версты до болот Саской Кемпы; остальная узкая полоса до Вислы была защищена тремя батареями. Ретраншамент этот, проектированный и возведённый искусными инженерами, прикрывался местами передовыми отдельными укреплениями и был усилен искусственными преградами, в том числе рядами волчьих ям. Особенно сильно был укреплён исходящий угол, где сходились оба фронта: он имел два крепкие кавальера, один из них кирпичный. На укреплениях находилось свыше 100 орудий, большей частью крупного калибра; оборона усиливалась батареями той стороны Вислы, а левый фланг пражского ретраншемента обстреливался ещё и с острова, у которого примыкал к берегу реки.

Такую позицию можно бы назвать недоступной для открытой атаки корпусом, едва имевшим 25,000 человек, в том числе больше трети кавалерии, и с артиллерией, числом орудий и калибром уступавшей неприятельской. Но на стороне русских был резкий перевес в главном элементе победы, в высшем предводителе, а затем и в войсках. Закалённые в боях и победах русские полки, уверенные в себе и в начальнике, представляли силу, далеко превышавшую число рядов. Нельзя сказать то же про поляков. Бесспорно храбрые, одушевлённые любовью к родине, они вынесли уже много ударов; нравственная сила их надломилась, прокралось уныние, и с каждым днём усиливалось желание окончить тяжёлую, неравную борьбу. Первоначальный состав польской армии изменился; число дисциплинированных, обученных и хорошо вооружённых солдат значительно убыло. Стали легче сдаваться в плен, больше дезертировать. Все это видно из донесений Суворова. Он принял правилом отпускать по домам, снабдив паспортами тех, кто сдался добровольно. Под Кобылкой таких оказалось половина. Он доносил оттуда Румянцеву, что косиньеры бегут, кто только может; от одного Макрановского ушло за Буг свыше 1,500. В день перед пражским штурмом, 23 октября, в русский лагерь перебежало больше ста человек. В Варшаве, по словам Вавржецкого, было много генералов и офицеров без войск — тоже признак дезорганизации армии.

При таких условиях численный перевес над атакующим противником значит не много, но и его не было. По донесениям Суворова и печатным источникам, Прагу обороняло до 30,000 человек. Цифра эта преувеличена; с другой стороны, не заслуживает веры и показание Вавржецкого, будто в Праге в ночь штурма имелось не больше 10,000 войска, из коих до 6,000 рекрут и косионеров. Тенденциозность цифр Вавржецкого естественна и слишком очевидна. Он например говорит, что не мог собрать в Прагу в ночь с 23 на 24 октября больше нескольких сот вооружённых варшавских жителей (народной гвардии или стражи), вместо 8,000, им потребованных. а между тем их полегло во время штурма гораздо больше. Да и общая потеря поляков совсем не соответствует цифрам Вавржецкого. Принимая, что из Варшавы не могли вывести все силы, так как в столице происходило анархическое брожение, можно определить число защитников Праги тысяч в двадцать или немногим больше. У Суворова, как мы видели, было 24–25,000.

Диспозиция заключалась в следующем. Армия разделена на семь колонн: по две Дерфельдена и Потёмкина, три Ферзена. Первые четыре назначались для атаки северной, короткой стороны, остальные для восточной, более длинной. При каждой колонне по 128 стрелков, 472 работника и 30 человек с шанцевым инструментом; вторые и третьи несут штурмовые принадлежности и очищают путь, первые их защищают и содействуют огнём штурмующим. За каждой колонной свой резерв из пехоты и кавалерии, отчасти спешенной. Назначены колоннам сборные пункты и час выступления из лагеря, атака производится по ракете. По ней первые четыре колонны срывают находящиеся перед ними передовые укрепления, на плечах неприятеля врываются на вал главного ретраншемента, овладевают им и затем — три атакуют укреплённую ограду Праги, а первая направляется вдоль по берегу и отрезает неприятеля от моста. Колонны 5‑я и 6‑я начинают атаку, когда первые четыре сорвут передовые укрепления (дабы часть неприятельских сил была от них оттянута), а 7‑я выступает двумя часами раньше других, чтобы, сделав дальний обход, овладеть батареями правого фланга, по берегу Вислы врывается в Прагу и помогает первой колонне отрезать неприятеля от моста. Атака производится холодным оружием. Резервы выстраиваются, по взятии первого ретраншемента, на его парапете и разрабатывают проходы кавалерии, а потом, по взятии колоннами пражской ограды, занимают её. Вся полевая артиллерия, под прикрытием трети кавалерии, располагается на валах внешнего ретраншемента, а потом, когда Прага будет взята, ставится батарея на берегу для обстрела Варшавы. Остальная кавалерия под начальством Шевича поделена на четыре части: на правом фланге, в большом промежутке между 4 и 5 колоннами, правее 5 колонны и между 6 и 7. Казаки размещены в разных местах, большая часть между 4 и 5 колоннами, остальные по флангам и при 6 колонне. Войска очищают от неприятеля Прагу, не отвлекаясь мелочами и не заходя в дома; они действуют с крайнею энергией против вооружённых, но щадят безоружных и сдающихся. Казаки отвлекают внимание обороняющихся при начале штурма, подъезжая к валу с криками ура.

Ночь спустилась тихая, тёмная и мглистая; было холодно и сыро. В ротах запылали костры. Солдаты надевали чистое бельё, осматривали оружие, молились перед ротными и полковыми образами, поставленными у огней. Во втором часу ночи пошла 7 колонна; в 3 часа двинулись остальные. Шли в тишине, которая не прерывалась и по прибытии колонн на места. Тут стали слышны оклики неприятельских часовых, да доносился неопределённый гул из польского лагеря. Колонны стояли и ждали ракеты. Она взвилась до рассвета, в 5 часов. Четыре первые колонны двинулись на приступ, соблюдая по возможности тишину, но ускоряя шаг.

Появление их было для поляков неожиданностью, хотя постройка русскими батарей и не ввела их в полное заблуждение. Открытой атаки они ждали, по крайней мере так показывает Вавржецкий, но только по ложному извещению, несколькими днями позже. Он под конец решился вывести из Праги войска и перевезти артиллерию, а затем сломать мосты. Написав об этом в верховный совет, Вавржецкий просил поручить варшавскому магистрату трактовать о капитуляции города, убедить короля выехать в Пруссию и туда же выехать совету. Он отправился в Прагу в 4 часу ночи для организации вывоза артиллерии. Там он узнал от адъютанта генерала Зайончека, возвратившегося с объезда, что все в порядке, пикеты и часовые на местах, рунды ходят, и другие меры усиленной осторожности соблюдаются. Успокоенный, Вавржецкий стал убеждать Зайончека в опасности дальнейшего удержания Праги, но Зайончек не соглашался и говорил, что Бог даст, русские найдут здесь себе могилу. Вавржецкий остался при своём решении и принялся отдавать кому следует приказания, как вдруг раздались с ретраншемента выстрелы. Зайончек поскакал к правому флангу, Вавржецкий к левому.

Две первые русские колонны (генерал–майора Ласси и полковника князя Лобанова–Ростовского, участников измаильского штурма), атаковали под ружейным и перекрёстным артиллерийским огнём с ретраншемента и с острова, но выдержали его не замявшись, накрыли волчьи ямы плетнями, закидали ров фашинами и взобрались на вал. Здесь командовал генерал Ясинский, горячий патриот и храбрец, сказавший, что или вернётся в Варшаву победителем, или не вернётся вовсе. Он был убит с саблею в руке; поляки подались назад. Третьей и четвёртой колоннам пришлось идти по сыпучему песку, что утомило людей; многие рабочие бросали плетни, и штурмующим пришлось перебираться через 6 рядов волчьих ям по наложенным на них лестницам. Это задержало, но не остановило русских. Третья колонна, генерал–майора Исленьева, перешла волчьи ямы и рвы двух передовых шанцев, взобралась на парапет, выгнала неприятеля и бросилась к главному ретраншаменту. В это время польская конница готовилась ударить атакующих во фланг. По приказу Исленьева, два батальона развернулись фронтом к неприятелю и с криком ура бросились на него в штыки. Конница ретировалась, а другие два батальона тем временем атаковали и взяли главный вал. Четвёртой колонне, генерал–майора Буксгевдена, предстояла задача штурмовать самый укреплённый пункт линии, её угол. Тут был каменный кавальер, главный вал усилен рядом палисадов, и возвышалось передовое укрепление. Но порыв войск был так стремителен, что кавальер был быстро занят. Ещё стремительнее атаковали пятая, г. — м. Тормасова и шестая, г. — м. Рахманова, колонны, корпуса барона Ферзена, которые завладели главным валом и батареями чуть не в один миг. Седьмая колонна, г. — м. Денисова, сделав обход в 8 вёрст, также с успехом выполнила свою часть диспозиции: достигла гати по топкому берегу Вислы, прорвалась через неё, захватила батареи и отбросила к реке неприятельскую конницу, нанеся ей огромную потерю.

Зайончек, раненый пулей в живот, уехал в Варшаву. Вавржецкий, поскакавший вдоль внешнего ретраншемента, встретил солдат в беспорядочных кучах и 7‑й литовский полк в полном бегстве. Он остановил их, сделал выговор майору и велел идти на помощь 5‑му полку, который упорно держался на вверенном ему пункте. Затем он наткнулся на 4‑й полк, тоже в беспорядочном отступлении, велел генералу Майену привести его в порядок и атаковать, а сам поскакал к месту, где по его приказанию должна была собраться часть конницы. Там было несколько человек, один из которых сообщил, что правый фланг занят русскими, а Зайончек ранен и уехал в Варшаву. Возвращаясь к Майену, Вавржецкий встретил ещё полк, ретировавшийся вразброд. Началась паника.

Между передним ретраншементом и валом, окружавшим Прагу, русские преследовали беспорядочно отступающие польские войска. Первые две русские колонны были атакованы за ретраншементом отрядом кавалерии и частью выбитой пехоты, но приняли их в штыки, сбили и преследовали в Прагу. Генерал Ласси был ранен и сдал команду, но колонна продолжала преследование, дошла до моста и отрезала бегущим путь отступления. Третья колонна дальнейшего сопротивления почти не встретила. На пути четвёртой колонны, за валом, был зверинец с засеками и частоколом, этим и воспользовались поляки. Но колонна разделилась на две части, обошла их и атаковала с двух сторон. Поляки полегли во множестве, в том числе почти поголовно 500-ный полк евреев, сражавшийся с замечательной храбростью. Но полковник их избег общей участи, оставшись в Варшаве. По занятии зверинца колонны продолжали наступление. Тут взорвался погреб с артиллерийскими снарядами, что атакующих не остановило, и они ворвались в Прагу. Пятая колонна прежде других дошла до Праги и добралась до моста вслед за первой колонной; шестая появилась во внутреннем ретраншементе почти одновременно с нею. Обе они почти не встречали сопротивления, также как и седьмая, после взятия батарей и поражения неприятельской конницы.

Резервы колонн разрабатывали через вал проходы для конницы, перехватывали бегущего неприятеля, поддерживали атакующих в трудных случаях. Общий кавалерийский резерв выполнял, как ему было указано: производил ложные атаки, следил за появлением неприятельских конных частей из–за укреплений и рубил их; по занятии внешнего ретраншемента перебрался внутрь, помогал пехоте, преследовал и захватывал в плен бегущих. Артиллерия под прикрытием и при помощи части резерва, к ней приставленного, по взятии ретраншемента расположилась на нем и выставила батарею на берегу Вислы.

Так русские войска, быстро пройдя пространство между первым и вторым ретраншементами, ворвались с разных сторон в Прагу, почти без отпора захватив окружающий её вал. Не много поляков успело бежать в Варшаву до появления русских у моста. Вавржецкий спасся с одним офицером и двумя пражскими жителями; успел бы и Майен с частью своих войск, если бы второпях не ошибся улицей. Прискакав под выстрелами к мосту, Вавржецкий не нашёл не только караула, но и ни одного человека для обороны, и на варшавском конце тоже. Русские егеря приближались, взошли на мост и стали стрелять в Вавржецкого; польский главнокомандующий ужаснулся: такая страшная и близкая опасность грозила Варшаве. Но он напрасно тревожился: Суворов приказал, чтобы русские войска на мост не вступали. Перейдя через мост пешком, так как спутники его для безопасности ссадили с коня, Вавржецкий увидел на варшавском конце пушку, пехотный же караул был в ближних домах. Главнокомандующий вызвал его оттуда, отыскал канонира, велел стрелять и послал за другими орудиями; две пушки скоро прибыли, но гранаты не имели трубок. Надо было испортить мост, и в ожидании снарядов он послал туда солдат, но их прогнали русские ядра, так как несколько русских пушек уже прибыли к Висле. Вавржецкий повёл солдат сам, с топором в руках, но был русским огнём отбит. В это время прибыли артиллеристы, доставлены исправные снаряды, и польские орудия открыли огонь. Вавржецкий поехал в город сзывать вооружённых жителей на берег.

Суворов с начала штурма находился на холме в версте от передней линии польских укреплений и следил за ходом боя. По скорости, с которою русские появились на укреплениях и двигались вперёд, и по донесениям ординарцев и начальников, он видел, что войска сражались с особенной энергией и с крайним ожесточением. Ожесточение это возросло, когда ворвались в Прагу. Кровь полилась рекою; стоны, вопли, мольбы, проклятия и боевые крики стояли гулом, сопровождаемые барабанным боем, ружейной трескотнёй и пушечными выстрелами. "Страшное было кровопролитие, каждый шаг на улицах покрыт был побитыми; все площади были устланы телами, а последнее и самое страшное истребление было на берегу Вислы, в виду варшавского народа", доносил Суворов. На беду, многие, спрятавшись в домах, включая и женщин, стали оттуда стрелять, бросать камни и все, что попадалось под руку. Это усилило ярость солдат; они врывались в дома, били и вооружённых и безоружных, и оборонявшихся и прятавшихся; старики, женщины, дети — всякий, кто подвёртывался, погибал под ударами. В ужасе многие бежали к Висле, на мост, но и эта надежда их обманула; бросались в лодки, но их было мало, и они тонули от непомерного груза; кидались вплавь, но до другого берега было далеко и вслед пловцам летели пули.

Суворов, не ожидавший такого ожесточения, содрогнулся подобно Вавржецкому за участь Варшавы. Мост оберегали, но при таком возбуждении гарантия становилась недостаточной. Военный разгром польской столицы не входил в цели пражского штурма. Суворов отдал приказание немедленно разрушить мост, то есть сделать то, чего не смог польский главнокомандующий. Мост запылал, путь в Варшаву был закрыт. Спустя некоторое время загорелся мост и с варшавской стороны, так как этому русские уже не препятствовали.

Между Прагой и Варшавой грохотала канонада, От варшавских батарей много потерпели русские войска, сбившиеся в Праге; меньший материальный вред, но более сильный нравственный, несла Варшава от русской прибрежной батареи. Свист ядер и треск разрывавшихся гранат наводил ужас на жителей. Унылый набатный звон усиливал тяжёлое впечатление. Варшавяне запирались в домах, прятались в погреба, бежали под защиту церквей, искали спасения у иностранных посланников. Верховный совет находился в сборе, шло заседание; влетела русская граната и убила секретаря. Совет вотировал полномочие Вавржецкому и отправился с письменным постановлением в его дом. Колонтая в совете не было, он бежал.

Канонада смолкла в 11 утра, после полудня возобновилась и продолжалась до ночи. Цель её с русской стороны состояла не в нанесении материального вреда, который и был ничтожен, а в нравственном действии. Таким образом Варшава была пощажена, но несчастная Прага испила чашу бедствий до дна. С моста пламя перекинулось на ближайшие постройки и пошло гулять дальше; в нескольких местах тоже вспыхнули пожары от бомб варшавских батарей. Прага обратилась в огненное море, вид которого усугублял ужас варшавских жителей.

В 9 утра 24 октября все было кончено; продолжался лишь пожар, да шёл грабёж. Ни в диспозиции, ни в приказе не упоминалось о добыче, но таков был обычай времени, и в Суворовском военном катехизисе говорилось: "возьмёшь лагерь — все твоё, возьмёшь крепость — все твоё". Грабёж продолжался день и ночь, но разжились солдаты не много, потому что грабить было нечего. Еврейское население Праги отличалось бедностью, а если кто и имел что получше, то заблаговременно вывез, особенно из имущества не громоздкого, которое только и могло пригодиться солдатам. Довольно много досталось лошадей, но они были очень изнурены, ходить за ними было некогда и содержать нечем, так что казаки продавали добычных коней евреям по 2 рубля.

После боя Суворову разбили солдатскую палатку; сюда собрались главные начальники и знатные волонтёры, которых при штурме было не мало. Пошли взаимные поздравления, поцелуи, объятия. Не верилось, что все уже кончено. Суворов потребовал к себе пленных польских генералов, пожал им руки и обошёлся с ними приветливо. Стали тут же, вблизи кавальера, собирать все что было для подкрепления сил. К столу были приглашены и пленные польские штаб–офицеры, принятые также любезно. После обеда все разошлись по местам, требовался отдых. Суворов был совсем болен, Шевич страдал лихорадкой с ежедневными пароксизмами; бригадир Поливанов с самого выступления из Бреста едва говорил, что не помешало ему врубиться первым в неприятельские ряды; Исаев оставался на ногах с пулей в руке, пронизавшей ему предварительно грудь; Ферзен перемогался несколько дней через силу. Имея в себе неисчерпаемый запас энергии, Суворов умел вливать её и в подчинённых. Теперь он лёг на солому отдохнуть. При палатке находился караул по уставу, вблизи расположились части войск, но не было ни движения, ни шума. Солдаты даже говорили вполголоса, чтобы не тревожить любимого начальника. "Он не спит, когда мы спим", поясняли они: "и в жизнь свою ещё не проспал ни одного дела". К ночи разбили ему калмыцкую кибитку, так как погода стояла свежая. В тот же день он отправил к Румянцеву краткое донесение: "Сиятельнейший граф, ура, Прага наша".

В реляции Суворова от 7 ноября говорится, что сочтено убитых поляков 13,340, пленных 12,860, потонуло больше 3000; в числе пленных 3 генерала и 442 офицера; в числе убитых 4 генерала; артиллерии досталось 104 орудия. Свою потерю убитыми и ранеными он определяет в 1500 с лишком.

Приняв в соображение все сведения, можно считать, что убитых, умерших от ран и утонувших неприятелей было 9–10,000; пленных 11–13,000, в том числе около 450 офицеров; пушек 101–104. Потеря с русской стороны была в 2000 убитых и раненых, или несколько выше. Из числа взятых живьём и раненых, распущено по домам больше 6000; отправлено в Киев до 4000 из регулярного войска, без косильеров, которые отпущены вместе с другими невоенными.

Суворов в реляции своей говорит: "Редко видел я столь блистательную победу; дело сие подобно измаильскому". Подобно, но не равно. Там, при значительном численном перевесе обороняющегося, атакующий имел две штурмовые колонны из спешенных казаков, да и едва не половина штурмующего корпуса состояла из казачьих полков. Правда и под Прагой казаков было много, но на конях; из них штурмовых колонн не формировали и хотя в штурме участвовала спешенная кавалерия, но не казаки, а драгуны (в резервах 2, 3 и 4 колонн), и их было сравнительно немного. С другой стороны, в Измаиле была одна крепостная ограда, хоть и очень сильная, а тут двойная линия ретраншаментов, с передовыми укреплениями и тет–де–поном. Но укрепления эти были заняты слабо, и оборонялась с упорством только первая линия, да и то не везде, тогда как в Измаиле русские встречали отпор что дальше, то сильнее. Этим объясняется и небольшая продолжительность всего дела под Прагой, и несоразмерно малый урон русских. После захвата переднего ретраншемента русским лишь местами приходилось драться, а больше гнать и бить. Сравнение Праги с Измаилом подтверждает упорство турок при защите укреплений и недостаток энергии у поляков при обороне Праги, которая была для них гораздо важнее, чем Измаил для турок.

Причина могла быть в энергии русской атаки, едва ли доходившей до такой степени под Измаилом. Кровавые апрельские события в Варшаве были у всех в памяти, особенно в корпусе Ферзена, где несколько батальонов были очевидцами варшавской резни. Суворов говорил о милосердии и пощаде; он даже дал особое наставление Ферзену, где люди были наиболее озлоблены, но недавние воспоминания оказались в пылу боя более сильными. В виду вероломной Варшавы, все солдаты по примеру Ферзеновых дошли до остервенения. "Смотри братцы, никому пощады". кричали они друг другу, ещё не добравшись до Праги, а когда ворвались в это несчастное предместье, то только и слышны были крики: "нет пардона". Как можно винить в этом Суворова, да и можно ли, положа руку на сердце, клеймить Суворовского солдата? Настроение его было исключительное, понятия того времени иные, способ ведения войны жестокий. Разве поляки, убивая в Варшаве русских, вооружённых и безоружных, не давая пардона им под Рославицами (о чем было публиковано в своё время в Варшаве) и обнаруживали при всяком случае свою к ним ненависть, не делали тоже самое? Правда, поляки побеждены, на их долю — сострадание, и обвинение победителей самое лёгкое средство, но способ этот рано или поздно обнаруживает несостоятельность.

Историческое значение пражского штурма несравненно выше измаильского. Революция была вырвана, война подсечена в корне. По достоверным известиям, полученным Суворовым позднее, люблинское и сандомирское воеводства и вся Галиция готовились к восстанию в первых числах ноября, но взятие Праги разрушило этот план. Этот кровавый штурм, происходивший на глазах варшавян, навёл ужас на польскую столицу. Население Варшавы ждало той же участи от безжалостного победителя. Силы инсурекционной Польши были сломлены. Суворов достиг цели: пролилась река крови, но устранялось хроническое кровопролитие затянувшейся войны. Не прошло и суток, и в русском лагере явилось посольство от капитулирующей Варшавы.