Генералиссимус князь Суворов

15. Польская война. Крупчицы, Брест. 1794.

Польская революция 1794, вызванная предшествовавшими событиями, подготовлялась с гродненского сейма. Поляки хорошо хранили тайну и только в последнее время, перед взрывом, стали возбуждать некоторые подозрения; однако приступили к делу слишком рано, недостаточно подготовившись. Виной тому был случай. На основании постановлений гродненского сейма, часть польских войск подлежала роспуску. Когда генерал Игельстром, командовавший русскими войсками в Польше, потребовал исполнения, большая часть польских генералов повиновалась, но начальник конной бригады Мадалинский ослушался, выступил из Пултуска, усилился по дороге несколькими мелкими отрядами, напал внезапно на русский пехотный полк, потом на прусский эскадрон, разбил их и, собирая дорогой контрибуции, подошёл к Кракову. Туда поспешил из–за границы Косцюшко, заранее избранный вождём восстания, и вынужден был преждевременно обнародовать инсурекционный акт. Так началась революция, следом открылась война.

Вспыхнули восстания в разных частях Польши. Игельстром сосредоточил в Варшаве до 8000 русских войск, русские генералы Денисов и Тормасов погнались за Мадалинским. Пруссаки вступили в польские пределы, их наблюдательные отряды продвинулись далеко вперёд. Косцюшко разбил Тормасова и Денисова под Рославицами и взял несколько знамён и пушек. Бой был кровопролитный, пленных очень мало, потому что поляки не давали пощады; так доносил Косцюшко. Весть о победе возбудила инсургентов. В четверг на страстной неделе поднялась Варшава. Внезапно атакованный русский гарнизон, не подготовленный к отпору и вообще дурно предводимый, потерял до 3000 человек, 40 орудий и, с трудом пробившись за город, отступил к Ловичу. Вспыхнуло восстание в Вильне, и хотя результаты его были не столь бедственны для русских, но плачевны благодаря беспечности и неспособности высшего начальства. Небольшой русский гарнизон под началом генерала Арсеньева был частью перебит, частью взят в плен сонным, частью пробился в Гродно и присоединился к отряду генерала князя Цицианова. Последнему грозила та же опасность, но он предотвратил её, выступив за город и пригрозив бомбардировкой при же первой попытке жителей к восстанию.

Надежды инсургентов росли. В сущности было сделано немного, но для экзальтированной массы важнее всего первые шаги, а они оказались очень удачными. Косцюшко, наименованный генералиссимусом, провозгласил всеобщее вооружение; произведены поборы, удвоены налоги, армия организовалась и, разделённая на корпуса, сосредоточилась в важнейших пунктах. Собирались в разных местах и русские отряды, а другие готовились вступить в Литву с севера и востока; командование над всеми этими силами было поручено князю Репнину. Австрийцы собирали свои силы на галицийской границе. Пруссаки двигались под началом короля, который, соединившись с Денисовым, разбил Косцюшку при Щекоцине. Кроме того сдался Краков, и генерал Дерфельден, перейдя Буг, разгромил Зайончека, занял Люблин и проник до Пулав. Косцюшко начал движение к Варшаве и, благодаря медлительности союзников, совершил его благополучно и в полном порядке.

Ничего похожего на катастрофу ещё не произошло, и поляки, имея во главе всеми обожаемого Косцюшку, не падали духом, и вскоре обстоятельства ещё более укрепили их надежды на благополучный исход их рискованного предприятия.

Следуя за Косцюшкой, прусский король дошёл в конце июня до Торчина и здесь расположился. Предпринята была осада Варшавы, но настолько вяло и несвязно, насколько искусна и энергична была Косцюшкина оборона. Недостаток продовольствия и снарядов, болезни и дезертиры значительно ослабили прусскую армию и принудили её перейти от осады к блокаде. Прусский король прибегнул было к запугиванию Варшавы, но оно не подействовало: Польский король вежливым письмом указал заносчивому противнику, что между прусским лагерем и Варшавой находится польская армия Косцюшки, с которою надо считаться.

В эту пору двинулся на театр войны Суворов. Выступая утром 14 августа в поход, он взял с собою 4,000 человек. Для увеличения корпуса он распорядился заблаговременной отправкой нескольких мелких отрядов к Варковичам, местечку, лежавшему на пути его следования, а дальше должны были к нему присоединиться отряды генералов Буксгевдена и Маркова, назначенные Румянцевым как ядро экспедиционного корпуса.

Рассылая приказания о выступлении в военный поход частей войск, не состоявших до того времени под его начальством, Суворов приложил и свою "Науку побеждать". Это наставление приказано было офицерам и унтер–офицерам выучить наизусть, а рядовым читать вседневно, чтобы хорошо запомнили. Лицо, передающее этот факт, свидетельствует, что наставление Суворова заучивалось так твёрдо, как Отче наш.

В поход приказано взять ротам и эскадронам по одной повозке для офицеров и по одной артельной для солдатских котлов, круп и соли. При полках иметь патронные и палаточные ящики, сухарные фуры с 8-дневным провиантом и по две лазаретные кареты. В солдатских ранцах велено уложить сухари на 8 дней, иметь запасную обувь и все необходимое для содержания себя в опрятности; зимнего платья не брать, кроме плащей, быть в кителях. Суворов оделся по летнему, в белый китель и взял синий суконный плащ; оружие его было — небольшая сабля на поясной портупее. При нем состояли камердинер Прохор, повар и один казак, всюду за ним следовавший; экипаж был — кибитка, куда помещался весь его багаж; сам был постоянно верхом на казачьей лошади.

22 августа отряд Суворова прибыл в Варковичи, сделав почти 300 вёрст, без днёвок. Присоединение других частей было рассчитано и исполнено так хорошо, что состоялось на следующий день, хотя им пришлось сделать 350–400 вёрст. Тут получены первые сведения о поляках, стягивавшихся в окрестностях Бреста Литовского. Надо было спешить, между тем обоз требовал починки, и запас провианта значительно уменьшился, а впереди не было ни магазинов, ни времени на их учреждение. Суворов велел печь хлеб и исправлять повозки, что заняло два дня, и 24 числа выступил дальше. Сделав 150 вёрст, отряд остановился в Ковле и поджидал тут больше двух суток отставшие обозы, которые из–за дождливой погоды и сильной грязи по дорогам не поспевали. В Ковле к Суворову присоединился Буксгевден, а несколько дальше отряд Маркова, но без начальника, который за болезнью остался на месте. Теперь отряд Суворова был в 12–13,000 человек.

Суворов при всякой возможности отправлял к Румянцеву донесения о распоряжениях, о соединении отрядов, о собираемых относительно неприятеля сведениях. Румянцев был доволен донесениями: "Вижу в сём походе наисильнейшее действие ваших несравненных воинских качеств". Он тем охотнее отдавал справедливость своему подчинённому, что только что получил благодарность Государыни за распоряжения и за назначение в экспедицию Суворова. Екатерина писала, что назначение Суворова удостоверяет её в скорых и несомнительных успехах и даёт ей твёрдую надежду, что при руководстве Румянцева, при деятельности и предприимчивости Суворова, война будет окончена до зимы. Недоволен был только Суворов, во–первых медленным своим движением вследствие ненастья и бездорожья, и ролью, которая ему предназначалась.

Главное наступление с северо–востока было поручены князю Репнину. Видя, что дела идут неважно и Репнин серьёзных наступательных действий не предпринимает, Екатерина повелела Румянцеву прикрыть и обеспечить левый фланг Репнина сильным отрядом, который должен был двинуться к Бугу и занять правый его берег от галицийской границы до Бреста. Начальнику этого корпуса предназначалось занять Брест, укрепиться в нем и оборонять линию Буга от неприятельских покушений, содержа связь с нашими войсками в Польше и Литве и с австрийцами в люблинском и хелмском воеводствах. На него также возлагалось устройство в Бресте магазинов и пополнение их провиантом.

Таким образом Румянцев упредил Императрицу, и движение Суворова соответствовало задаче, указываемой Екатериной. Румянцев передал это повеление, приказав Суворову присоединить к себе по пути ещё пехотный полк и несколько орудий полевой артиллерии. Но это обозначение географического предела его будущим успехам произвело на Суворова неприятное впечатление: "Невежды петербургские не могут дать правил российскому Нестору, одни его повеления для меня святы. Союзники ездят на российской шее; король Прусский даже и варшавских мятежников обращает на Россиян, если то не из газет взято. Мне погодить о себе публиковать, чтоб оставалось в запасе нечто нечаянности до первого побиения, коли благословит Бог. Время драгоценнее всего. Я терплю до двух суток для провианта, запасаясь им знатно на всякий случай. Поспешать мне надлежит к стороне Бреста, ежели между тем мятежники уже не разбиты, но не для магазейн–вахтерства. Там мне прибавить войска, идти к Праге, где отрезать субсистенцию из Литвы в Варшаву".

Прусский король восстанием в тылу принуждён был отступить в свои земли. Как предвестником этой новости, был прорыв польского отряда в Минскую губернию и усилившееся там между шляхтою брожение, что встревожило Румянцева и заставило его передвинуть некоторые войска. Это было также причиною, что Орловский полк, назначенный на усиление Суворова, остался в распоряжении местного губернатора. По доносившимся вестям, поляки в Бресте будто бы дошли до 20.000 человек и готовились к наступлению.

31 августа Суворов тронулся в путь с казачьим авангардом бригадира Исаева силою в 800 коней. Суворов часто объезжал войска, встречаемый обыкновенно дружными приветственными криками батальонов, раскатывавшимися по всему протяжению походной колонны. Иногда он подъезжал к тому или другому полку, ехал шагом, беседуя с солдатами и офицерами, узнавал старых сослуживцев, вспоминал с ними минувшие походы и дела, давал знакомым солдатам одобрительные прозвания — Огонь, Орёл, Сокол. Бывало и так, что беседуя на походе с войсками, он проезжал мимо какого–нибудь батальона или полка не останавливаясь; это значило, что он полком недоволен, и такая немилость продолжалась иной раз немало времени. Если где–нибудь происходил беспорядок, то не давая виду, что его заметил, Суворов проезжал мимо, как бы в дремоте; затем призывал к себе полковника и премиер–майора и жестоко им мылил голову.

Теперь, когда неприятель был близко и требовалась скрытность движения, поход проходил в полной тишине. Поднимались с ночлега или с роздыха по приказу: когда петух запоёт. В таком случае Суворов выжидал, когда люди достаточно отдохнут, и тогда, хлопнув несколько раз в ладоши, громко пел петухом. Причуду эту можно объяснить желанием затруднить расчёт времени предстоявших действий не только от населения, но и от своих войск, в предосторожность от шпионов, так как в рядах находилось некоторое число офицеров и солдат бывших польских войск. Войскам приходилось двигаться часов по пяти без привала. Кто уставал, выходил из фронта в сторону и отдыхал; уставших до упада подбирал арьергард и подвозил на подводах. Артельные повозки с кашеварными котлами выезжали вперёд, чтобы приготовить пищу на следующем роздыхе. На дороге всюду было тихо и спокойно; евреи поставляли исправно порционный скот и другое продовольствие, маркитанты ни в чем не нуждались. Приходилось лишь забирать заготовленное на лугах сено, а иногда и овёс в снопах.

На пути в 90 верстах от Ковля, лежало м. Дивин, куда продвинулся передовой польский отряд, состоявший из кавалерии. Сторожевая служба велась так небрежно, что передовая партия из 50 казаков, подойдя на рассвете к Дивину, наткнулась на поляков и тотчас же их атаковала. На выстрелы примчалась ещё сотня казаков, поддержала атаку, и польская партия в 150–200 человек была изрублена или исколота; человек 25 попались в плен, спаслись немногие. Дело окончено живо; когда подошёл казачий авангард, оставалось только хоронить убитых.

Жители местечка и пленные показали, что в Кобрине, за 35 вёрст отсюда, расположен авангард корпуса Сераковского в 500 человек пехоты и кавалерии, а проезжий священник ещё раньше сообщил, что поляки собираются к Бресту. Генералы советовали Суворову выждать, пока казаки соберут по дороге к Кобрину сведения, но Суворов считал предпочтительнее накрыть неприятеля внезапно, чем движением партий открыть себя и свои намерения, и велел выкормить лошадей и идти дальше.

Это было 3 сентября. Когда наступила ночь, Суворов поехал в авангард и на привале в лесу лёг у костра вздремнуть. Не было ещё полуночи, когда Исаев поднял отряд и выступил в путь; за ним следовал резерв в виде 10 эскадронов регулярной кавалерии; на расстоянии нескольких вёрст шла остальная конница отряда, за нею пехота. С небольшой партией казаков с Исаевым он ускоренным аллюром поехал вперёд. В нескольких верстах от Кобрина они наехали на придорожную корчму и расположились на отдых. Еврей–корчмарь объяснил, что Скраковского ждут в Кобрине завтра, в числе 20,000, и что часть его сил уже перед городом в лагере. Тем временем подошёл Исаевский авангард. Продвинулись ближе к городу, казаки сорвали аванпосты, помчались дальше и, не давая полякам опомниться, одним ударом порешили все дело.

По словам пленных, Скраковский хотел от Кобрина ударить на Пинск и истребить отряд бригадира Дивова, но, узнав про наступление русских со стороны Ковля, решил притянуть кобринский авангард к главным силам. К чему этот отряд уже и приготовился, отправив накануне обозы; даже командующий генерал часа за два до дела уехал к Бресту. Таким образом, кобринский авангард был истреблён или взят в плен (всего до 400 человек).

В их руки достался кобринский провиантский магазин, небольшой, но довольно хорошо снабжённый, а терять время на заготовление продовольствия они не могли. Обозы притащились к Кобрину насилу, лошади были изнурены бездорожьем, и Суворов остановился на два дня.

Урон русских в кобринском деле был не велик людьми; более ощутительную потерю понесли они в лошадях; поляков же полегло много, притом почти все наповал. Суворов приказал разыскивать на боевом поле раненых и свозить в Кобрин, где открыл госпиталь, а для погребения убитых велел собрать жителей. Он донёс Румянцеву, что ему предстоит быть в постоянном движении, так как поляки в разных местах усиливаются. Он писал, что просил Дивова идти на подкрепление к Бресту и о том же писал Репнину, но сомневается в исполнении этой просьбы, а потому ходатайствует о содействии.

Пятого числа рано утром показались две неприятельские конные партии против правого фланга и фронта позиции русских войск. Суворов приказал Исаеву, не вступая с партиями в серьёзное дело, задержать их. Вечером был захвачен пленный, который показал, что Сераковский до последнего времени считал своими противниками Буксгевдена и Маркова, что он слыхал о движении с юга Суворова, но полагал его ещё в окрестностях Варкович, узнал же о его близком соседстве лишь в Крупчицах, куда перешёл из Бреста. Пленный прибавил, что Скраковский на другой день собирается атаковать русских. Поверив этому, Суворов решил ждать атаки, отвёл все тяжести назад в вагенбург, под защиту пехотного полка и казаков, и так как позиция была во многих отношениях не выгодна, то ночью, часа в два, продвинулся вёрст 5 вперёд и занял новую. Поляки однако не показывались. Тогда Суворов решил не ждать их, а идти самому. В 7 часов утра 6 сентября войска тронулись, казаки завязали перестрелку с польскими разъездами и захватили несколько пленных. Пленные показали, что Скраковский остался на занятой им крепкой позиции, за болотом, под защитою батарей.

Русские перешли реку Мухавец: пехота и артиллерия по мосту, конница вброд; в 8 утра они были уже в 3 верстах от неприятеля и перестроились из колонн в боевые линии. Поляки открыли огонь из орудий большого калибра; русская артиллерия стала отвечать часом позже. Польские войска были за ручьём, по окраине топи шагов в 200 шириною, окаймлявшей все течение ручья; в тылу их находился крупчицкий монастырь, вправо и влево подымались небольшие лесистые высоты, перед фронтом было поставлено пять батарей. Позиция была крепкая, атака с фронта грозила большими потерями, а для обхода не хватало войск, потому что силы Суворова уступали польским. Надо было придти к решению немедля, ибо канонада продолжалась, и польская артиллерия заявляла свои добрые качества. Суворов решил обозреть местность вблизи; он велел кавалерийскому полку атаковать часть польской кавалерии, отходившей к правой высоте, и отправился с атакующими. Конные егеря понеслись отважно, но через топь перебраться не могли, и польская кавалерия ушла благополучно.

Суворов приказал пехоте вести фронтальную атаку, но не прямо, а правее, ближе к левофланговому их холму; через четверть часа части конницы взять влево и стараться перейти топь там, где это ей не удалось первый раз; ещё через четверть часа большей части кавалерии провести обход справа, верстах в 2–3. Пехота под началом Буксгевдена бросилась вперёд с сильным порывом. Поляки участили артиллерийский огонь. Особенно досталось Херсонскому гренадерскому полку: картечь вырывала целые ряды, он два раза смыкался, но не останавливался.

Суворов поставил на высоте батарею из 14 орудий, она порядочно вредила полякам и облегчала атаку. Болото оказалось труднопроходимым. Солдаты разобрали попутные избы, сараи, и запасались брёвнами и досками. С их помощью, помогая друг другу, они под картечным огнём перешли болото. Переход занял около часа: замедляли движение четыре полковые пушки, которые несли на руках. Прочая артиллерия осталась сзади, под прикрытием.

Перейдя болото перед полуднем, пехота ускоренным шагом двинулась вперёд, под углом к польской позиции. Видя, что русские могут ударить во фланг, поляки, пользуясь длительностью переправы, тоже переменили позицию под углом к прежней, и встретили русских фронтом. Удар в штыки был жестокий; ему предшествовали лишь несколько ружейных выстрелов, служившие ничтожным противовесом частому огню польской артиллерии. Поляки защищались с храбростью и упорством, и несли большую потерю в рукопашном бою. Потом некоторые бежали, торопясь укрыться за стенами монастыря, где впрочем были настигнуты и переколоты. Сераковский построил каре с конницей по флангам, и начал тихо, шаг за шагом, отступать.

Одновременно на обоих флангах поляков появилась русская кавалерия: переяславский конно–егерский полк генерала Исленьева переправился через найденный полуразрушенный мост. Четыре конных полка, посланные вправо под началом генерала Шевича, сделали дальний обход и с трудом перешли болото, спешенные, ведя лошадей в поводу и устилая топь ветвями и валежником. Несмотря на кавалерию, поляки продолжали отступление медленно и в порядке, поддерживаемые огнём своей многочисленной артиллерии, которой русские противопоставили лишь 4 полковых орудия. Но пехотные и кавалерийские атаки русских сменялись одна другою, проводились со всех сторон, и поляки несли большие потери. Они пытались атаковать конницей русских с тыла, но были отбиты. На закате они всё–таки добрались до опушки густого леса и втянулись в чащу, где русские не могли продолжать преследования.

В реляции Суворов говорит, что поляки потеряли 3000 человек убитыми, ранеными и пленными. Потеря русских определяется в 325 человек. Как только исход стал очевидным, Суворов послал Кобрину приказание: обозам с прикрытием двинуться вперёд, а ротным повозкам ехать как можно скорее. Через час после боя артельные повозки прибыли, и начали готовить пищу для усталых солдат. Очень устал и Суворов. Он беспрестанно носился с места на место по полю сражения, немедленно являясь туда, где замечал колебание или недостаточную энергию. Он почти не спал несколько ночей и, взъехав на небольшой холм, слез с лошади, снял каску, перекрестился, произнёс "слава в вышних Богу", выпил стаканчик водки, съел сухарь и, завернувшись в плащ, заснул под деревом. Подкрепившись сном, он встал, пообедал и отправился объезжать войска. Останавливаясь в каждом полку, он благодарил за одержанную победу и кратким, но огненным словом поощрял солдат на будущие успехи. Офицеры и солдаты окружали его толпой, так что лошади его негде было повернуться; он это очень любил. Речь свою он но обыкновению заканчивал несколькими выдержками из своего военного катехизиса. Объехав отряд, Суворов скомандовал к заре, по пробитии на молитву снял каску и громко прочёл вместо "Отче наш" молитву: "Всемогущий Боже, сподобившись святым Твоим промыслом сего ночного достигнути часа"… Потом проехал к раненым, которых продолжали перевязывать лекаря; легкораненых и пленных приказал отправить к назначенному пункту пешком, тяжёлых на обывательских подводах в кобринский госпиталь; велел собрать жителей для погребения убитых; сносить в одно место оружие от них, переломав у ружей приклады, а у сабель эфесы. Один из генералов доложил, что мало хлеба и надо заняться печением и сушкой, обождав транспорт с мукой. Суворов отвечал: "А у поляков разве нет хлеба?".

В два часа ночи Суворов поднял отряд, окатился холодной водой, оделся и сел на коня. Он приказал: "патронов не мочить". Старые Суворовцы поняли и объяснили новичкам, что будет переправа вброд, и придётся подвязать патронные сумы повыше. Войска двигались в тишине, натыкаясь на павших лошадей, ибо поляки уходили спешно и торопились вывести обозы в безопасное место. Ещё с большей поспешностью уходили войска Сераковского, кратчайшим путём, лесами, избегая преследования и торопясь занять позицию под Брестом.

Пройдя 20 вёрст, корпус Суворова остановился при д. Булькове на короткий отдых и продолжал движение до д. Трещин, отстоявшей от от Бреста вёрст на шесть. Сюда прибыл он к ночи, расположился за лесистым холмом и на малом огне стал готовить пищу, скрывая своё присутствие. Неприятель выслал небольшие партии для разведки, но они не проходили близко и заметили только передовую казачью партию. С нашей стороны также проводились разведки. Суворов не хотел идти прямо на Брест, а решил обойти позицию поляков и идти полями к переправе через Мухавец и Буг. Был послан подполковник Ивашев с 20 казаками; ему удалось разведать броды и обозреть расположение неприятеля. Не успел он возвратиться, как казаки привели еврея из Бреста, который сказался посланным от своих единоверцев. По его словам, еврейское население, заботясь о своей участи при предстоящих военных действиях, предлагало русским свои услуги. Посланный сказал, что войска Сераковского очень утомлены, решили избегать нового боя и утром ретируются по направлению к Варшаве, и обозы уже тронулись в путь. Кроме того еврей рассказал, насколько мог, о свойстве местности, ширине Мухавца и Буга, бродах, и предложил себя в проводники.

Суворов собрал генералов, продиктовал диспозицию и в час по полуночи 8 сентября поднял войска. Конница шла в одной колонне, пехота с артиллерией в другой. При лунном свете перешли Мухавец, а через 300 сажень другой его рукав. Воды было по колено, но вторая переправа потребовала много времени по вязкости и болотистости берегов. Двинулись к Бугу, оставалось версты три; начало светать. Приближение русских заметили, и с брестских и тереспольских церквей раздался набат. Многие жители поспешили в церкви под защиту святыни. Войска ускорили шаг и подошли к Бугу. Переправа была трудной, и пехотным частям было придано по нескольку кавалеристов, дабы верёвками–сеновязками пособлять малорослым. Брод оказался однако неглубок, немного выше колена. Войска быстро перешли реку и выстраивались в боевой порядок.

Поляки стояли в две линии с резервом, лицом к Тересполю, откуда ожидали русских, поставив у бугского моста сильный батальон с двумя орудиями. Но когда выяснили про обход, Скраковский повернул фронт под прямым углом, примкнув левым флангом к Тересполю, а правым к лесу. Перемена фронта произведена быстро и в порядке; поляки ожидали русских с твёрдостью.

Суворов расположил пехоту в центре, конницу по флангам. Правым крылом командовал Шевич, левым Исленьев, пехотой Буксгевден, всем корпусом П. Потёмкин, под главным начальством Суворова. В эту кампанию Суворов, несмотря на малую численность сил, устроил себе обстановку главнокомандующего и даже имел дежурного генерала. Командующим действующим корпусом считался П. Потёмкин, он представлял Суворову и реляции, но под этим скрывалась прежняя сущность: Суворов, как и всегда, был действительным распорядителем, все видел и за всем наблюдал. На самом деле Потёмкин заведовал хозяйственной частью, до которой Суворов был не охотник.

Готовился удар с фронта с охватом флангов конницей. Кроме того, приказано пехотному полку и драгунскому эскадрону, оставшимся за Бугом для прикрытия обозов, подойти и угрожать переправой в тыл неприятеля. Как только русские боевые линии выстроились, польская артиллерия открыла огонь. Но затем польский корпус построился в три колонны и перешёл в отступление. Артиллерия заняла интервалы, кавалерия шла по бокам колонн. Построение колонн и начало отступления произведены в полном порядке, к д. Коршин, в противоположную от Тересполя сторону.

Суворов приказал кавалерии атаковать, а пехоте спешить на поддержку кавалерии. Четыре егерских батальона двинулись за Исленьевым беглым шагом, за ними пехотный полк, затем остальная пехота. Движение производилось уступами.

Сераковский занял двумя колоннами выгодную позицию на высоте за дер.Коршин; на плотине поставил три батареи по 4 орудия, с намерением тут держаться, а конницей и третьей колонной атаковать наш левый фланг. Но эта колонна сама была атакована Исленьевым с фронта и фланга. Атаке мешала изборождённая рытвинами песчаная местность, да и польская артиллерия била сильно и метко; кроме того, очень досаждали из лесу выстрелы засевшей там части пехоты и артиллерии. Двукратная атака Исленьева не удалась, но когда бригадир Исаев ударил во фланг находившейся при колонне коннице, смешал её, насел ей на плечи и погнал, то третья атака имела успех. Было захвачено несколько орудий, и русские эскадроны, врубившись в неприятельскую пехоту, сильно её растрепали. Расстроенная и поредевшая колонна отступила к Коршину, где пыталась построиться на возвышенном месте.

Исленьев был слаб, чтобы атаковать Сераковского с двумя колоннами на позиции, да и Сераковский на ней не остался. Заметив приближение четырёх егерских батальонов, а за ними уступами остальную русскую пехоту, он отступил. Лес был недалёко и мог спасти поляков от полного поражения, как спас при Крупчицах. Две колонны потянулись вправо, третья влево, на поддержку замаскированной лесной батарее, которая сильно вредила русским и которой Исленьев грозил атакой.

Подоспел Шевич с кавалерией правого фланга, обходя поляков справа. Он помог атакам Исленьева и затруднил вступление неприятеля в деревню Коршин, но не мог препятствовать занятию позиции. Когда же Скраковский возобновил отступление, то Шевич, снова его обскакав, атаковал невдалеке от леса, куда шли две колонны поляков. Несмотря на жестокий пушечный и ружейный огонь, русская кавалерия опрокинула польскую и врубилась в пехоту. Неприятель защищался с упорством, которое граничило с отчаянием; мало кто просил пощады, и почти вся колонна полегла рядами, как стояла. Тогда Шевич обратился на вторую колонну, атакованную ещё раньше несколькими эскадронами. Она подверглась почти той же участи, но с меньшим уроном, потому что многие успели добраться до леса. При этом взято 6 пушек.

Оставалась третья, лесная батарея. Исленьев с конницей левого фланга взял батарею с одного удара и потом обратился на колонну, которая в свою очередь его атаковала, производя жаркий огонь из четырёх орудий. Завязался упорный бой. Русская кавалерия пробилась; остатки последней польской колонны направились к Добрину, бывшей вблизи на варшавском тракте, а беглецы в одиночку и кучками спасались правее, по болоту, покрытому лесом и кустарником, которое тянулось далеко в обе стороны, т. е. вправо к Бугу, и влево за Добрин, по берегам речки Красны. Подошли русские егерские батальоны с одним орудием, к которому скоро присоединилось второе, а затем ещё два — так трудно было двигаться артиллерии по пашням, пескам и рытвинам боевого поля. Несмотря на плетни, рвы и другие препятствия, в этом месте особенно многочисленные, русские продолжали преследование; неприятель давал слабый отпор, бросал пушки, зарядные ящики, и напрягал все усилия, чтобы достичь поскорее деревни, полагая в ней своё спасение. Но часть русской кавалерии и егеря бросились в обход Добрина, дабы отрезать путь отступления, что и исполнили при чрезвычайном напряжении сил, особенно пехоты, которая прибыла туда почти вслед за конницей.

За дер.Добрин протекает речка Красна, впадающая ниже Бреста в Буг; от Добрина до речки тянулась гать, а через речку был перекинут мост. Сюда и спешили русские войска и прибыли так скоро, что через гать и мост беглецы успели перебраться лишь в небольшом числе, а остальные были отрезаны. Русские разрушили мост, испортили гать и открыли артиллерийский огонь по деревне, где скопились беглецы. Выгнанные оттуда, они попали под картечь, под сабли конницы и штыки пехоты. Некоторые бросали амуницию и оружие и попадали в плен, другие не сдавались и погибали. Небольшой кавалерийский отряд, коней в сотню, завяз; люди тонули вместе с лошадьми или были перестреляны; немногие ушли пешими. Русская конница преследовала спасшихся в бою вёрст 15 от Бреста. Казаки с батальоном егерей пошли ещё дальше, а другие войска тем временем очищали окрестные леса. Очищение продолжалось два–три дня. Общего преследования не было, потому что некого было преследовать: спаслись бегством отдельные люди, часто безоружные; удалось уйти и Сераковскому в сопровождении нескольких человек.

Видимое глазу пространство было усеяно телами, которые местами лежали кучами, между ними изредка белели кителя русских. Дело было кровавое, как и при Крупчицах; разъярённые солдаты, бившиеся почти исключительно холодным оружием, наносили смертельные удары, и убитых было гораздо больше, чем раненых. Это было следствием избиения русских в Варшаве, тем более, что как ни кровав был варшавский эпизод сам по себе, молва ещё более раздула его, возбуждая в русских сердцах негодование и ярость. Оттого брестское поле сражения представляло необычную картину даже для закалённых Суворовских солдат. "Ну, поработали ж мы", говорили они друг другу, обводя глазами кругом, и в словах их звучало не только гордое чувство, но жалость и соболезнование. "Да кто ж виноват, сами они виноваты. Прости нас Господи Боже наш, а покойникам дай царствие твоё небесное".

Большая потеря русской пехоты была от польской артиллерии в начале боя, при движении к неприятельской позиции, и оттого уборка убитых и раненых началась, ещё когда дело продолжалось под Добрином. Раненых сносили к лекарям, русским и пленным польским, которых впрочем было мало; люди, разыскивавшие живых между убитыми, помогали им чем могли и как умели: поили водой, давали из ранцев сухари, старались остановить кровотечение, разрывали для этого своё чистое бельё. Было объявлено, что находившийся под Добриным Суворов прислал приказание: "помогать раненым полякам". Сносили и покойников русских, укладывали их рядком, поротно и эскадронно, ставили в головах образа, читали Псалтырь; священники служили панихиды по убитым, молебны за избавление от смерти.

В разгар этих занятий явился Суворов из–под Добрина, измученный, в поту, в пыли, с грязными потёками на лице. За ним неслась конница, дальше тянулись егеря. Он здоровался с людьми и благодарил их за одержанную победу, шибко проезжая мимо; добравшись до своего помещения, он пообедал и лёг спать. Всю ночь и следующий день писались и диктовались бумаги, развозились приказания и отправлялись курьеры. Вплоть до 10 числа Суворов не выходил из дома. Окрестные жители копали большие могилы и сносили туда тела убитых поляков. Этим же занимались и русские для честного предания земле своих почивших товарищей. К утру 9 числа братские могилы были готовы. Собрались офицеры и представители от солдат всех полков; совершено отпевание, погребение, и священник одного из полков сказал надгробное слово. Суворов, занятый спешной работой, не присутствовал. К вечеру вырос над могилою курган, и на нем стояло множество простых деревянных крестов, а к 10 числу место боя было уже совсем чисто.

В этот день, рано утром, опять собрались к могиле офицеры и по нескольку солдат от каждой роты и эскадрона, прибыл и Суворов. Отслужена общая панихида; Суворов молился усердно и по окончании её сказал короткое слово. Несколько стариков–солдат поднесли ему кутью; Суворов перекрестился, сказал: "Господи, помяни рабов Твоих, здесь лежащих", и съел ложку кутьи. Затем он отправился в Брест, навестил раненых в открытом накануне госпитале и по возвращении объезжал войска. Они стояли лагерем на том самом месте, где были расположены поляки, и Суворов квартировал в Тересполе там, где перед ним Скраковский.

Трудно определить число участвовавших в этом деле, продолжавшемся 6 часов. Под Крупчицами русский корпус был не более 11,000 человек, скорее 8–9000. Поляков под Брестом находилось до 10,000, а под Крупчицами примерно на 3000 больше. Значит, принявшие участие в деле под Брестом русские войска, были по крайней мере вдвое слабее поляков числом, а под Крупчицами на 2–3000.

Несмотря на неравенство сил, польский корпус был не только разбит, но почти истреблён. По донесениям Суворова, в плен было взято больше 500 человек, число раненых поляков не определено, спасшихся бегством сначала показано 500, потом всего 150. Суворов не сочинял и не выдумывал небывальщин, но из разных данных брал то, что было выгоднее. Однажды в Турции, после дела, адъютант докладывал ему, что число убитых турок показывается разными лицами различно, и спрашивал приказания — большую или меньшую цифру поместить в реляцию. Суворов отвечал: "Пиши больше, что их басурманов жалеть".

Здесь он не имел возможности знать точное число спасшихся поляков, поэтому вернее принять показания некоторых писателей, что из корпуса Сераковского спаслось и пробралось в Варшаву до 1000 человек.

Потери русских Суворов определяет в 325 человек убитыми и ранеными; один из писателей говорит, что убитых и раненых было больше 1000, другой обозначает число одних убитых свыше 300. Цифра 1000 должна быть ближе к истине. Поляки потеряли всю артиллерию, 28 орудий, из них 24 полевых бронзовых большого калибра; два корпусных знамени: одно для пехоты, другое для конницы. Знамёна были присланы из Варшавы, от Народной Рады. На них была надпись золотыми буквами: "Свобода, единство, независимость".

Суворов донёс Румянцеву на первых порах: "Брестский корпус, уменьшённый при монастыре Крупчице 3000‑ми, сего числа кончен при Бресте. Поляки дрались храбро, наши войска платили их отчаянность, не давая пощады. По сему происшествию и я почти в невероятности. Мы очень устали".

Победа эта, вычеркнув целый корпус из вооружённой силы поляков, имела громадное значение. Это был удар, надломивший польскую революцию настолько, что она уже не могла оправиться. Первоначальные широкие планы сразу сузились. По получении известия, Косцюшко примчался в Гродно, осмотрел наскоро войска и уехал в Варшаву, озабоченный дурною вестью до такой степени, что не мог этого скрыть, и настолько ею угнетённый, что имевшие до него надобность военачальники не могли с ним переговорить обстоятельно.

Слава Суворова так выросла в последнюю Турецкую войну, даже раньше Измаила, что в Польше, задиравшей в то время Россию, очень интересовались тогда его личностью, и упорно держался в 1790 году слух о его смерти от полученной раны, что Потёмкин счёл нужным опровергнуть особым письмом к русскому резиденту. Ныне, в 1794, когда в Польше стало известно, что назначен на театр войны Суворов, был распущен для ободрения польских войск слух, что это не турецкий победитель, а его однофамилец. Теперь всякий мог убедиться в присутствии Суворова и догадаться, чего от него следует ожидать впереди.

Не менее сильно было впечатление в Петербурге. Суворову удалось, победив Сераковского, победить и многих из своих недоброжелателей и завистников. Его восхваляли, превозносили, рассказывали про него анекдоты, цитировали письма. Сообщали присланные Суворовым дочери стихи, где он описывает свою жизнь:

Нам дали небеса

Двадцать четыре часа.

Потачки не даю моей судьбине,

А жертвую оным моей Монархине.

И чтоб окончить вдруг,

Сплю и ем, когда досуг.

Здравствуй Наташа с домашними.

Екатерина пожаловала ему алмазный бант к шляпе и три пушки из числа им отбитых, а племянника его, полковника князя Горчакова, присланного от Румянцева с реляцией, произвела в бригадиры. Двух посланных Суворовым вестников произвёл в следующие чины Румянцев, а третьего князь Репнин. Румянцев был вдвойне рад его успехам, ибо выбор его оправдался блистательным образом.

Брестский успех завершил победоносное движение Суворова надолго. Надо было спустить с рук обузу: трофеи, пленных и польских дезертиров, которых накопилось около 500 человек. Суворов рассортировал пленных и беглых; не возбуждавших подозрений распустил по домам, в том числе 12 офицеров на реверс и 212 косиньеров; а 376 человек отправил к русской границе под конвоем, послав туда же и польскую артиллерию. Надо было выделить и для других надобностей несколько отрядов, и под ружьём осталось всего 5–6000 человек.

С такими силами нечего было думать о наступлении, и Суворов остался в Бресте в ожидании подмоги. Очистили и выровняли место под лагерь, разбили палатки, вырыли землянки. Образовался правильный городок с шатрами и бараками маркитантов, с лавчонками местных торгашей евреев. В потребностях было обилие и дешевизна: фунт говядины продавался по копейке, ведро водки — 50 коп., пива — 30 коп., курица 5–6 копеек. Солдатский провиант заменялся на 1/3 пшеничной мукой, в скоромные дни выдавалось по пол фунта мяса на человека, в постные приобреталась свежая рыба по ничтожной цене; солдаты получали также водку, а непьющие водки — пиво.

Ученья проводились ежедневно по два раза, кроме праздников и субботы. Они никогда не продолжались более полутора часов, зато отличались быстротой движений и эволюций. Суворов находился непременно при каком–нибудь полку, сам учил и командовал, но никогда не сердился и не бранился. В несколько дней раз делалось ученье общее. Пехота обучалась драться против конницы, ходить в штыки и ими работать, конница училась рубке. Насыпались правильные земляные укрепления, вооружались пушками и получали по нескольку рот в гарнизон; укрепления эти ночью штурмовались. Требовались ловкость, проворство и тесно сомкнутый фронт. При ученьях Суворов говорил свои афоризмы и наставления: "Полк — подвижная крепость. Дружно, плечом к плечу, и зубом не возьмёшь". После ученья он произносил выдержки из своего военного катехизиса, дополняя пояснениями и наставлениями, разбирал проведённый манёвр, объяснял, что было хорошо и что худо, наставлял как поступать впредь. Утреннее учение завершалось разводом, на котором Суворов находился постоянно; присутствовал он при вечерней заре и сам читал Отче наш.

Он находил время для чтения, преимущественно по вечерам, имея в походном багаже книги, и между ними Комментарии Юлия Цезаря, своего любимого героя.

Так проходили дни за днями, спокойно для подчинённых, в нетерпении для начальника, остановленного на половине победного пути. Долгим и скучным показался ему месяц такого бездействия, но все это забылось в день выступления в дальнейший поход.