Генералиссимус князь Суворов

28. Итальянская кампания. Адда. 1799.

Дела Франции в Италии были не блестящи, потому что не укомплектовали войска после потерь минувшего года. Армия республики получили только 40,000, хотя ожидалось впятеро больше. Хотя Коалиция имела большие средства, Франция приняла наступательный план кампании. Делалось то же, что в предыдущие 6–7 лет в конце концов приводило к успеху.

В южной Германии кампания открылась в начале марта. Австрийцами командовал эрцгерцог Карл, французами — генерал Журдан. Произошло два крупных дела, при Острахе и при Штокахе. Численный перевес был на стороне австрийцев. После 5-недельной кампании французы отступили за Рейн, но удержали многие переправы.

В Альпах военные действия начались среди зимы, Граубинден был занят французами при огромных потерях австрийцев, затем республиканцы вторглись в Тироль и, хотя принуждены были потом ретироваться, но в Граубиндене удержались. Пользуясь неподвижностью противника под командой генералов Готце и Бельгарда, французы, предводимые способным, энергичным Массеной, сделали все, что возможно, и понесли, сравнительно с австрийскими, ничтожные потери. Успех их, при тройном превосходстве сил австрийцев, был изумительный.

В северной Италии начальство над австрийцами было вверено 70-летнему барону Меласу, который имел опыт, отличался личным мужеством, но был нерешителен, неспособен. Мелас отказывался от назначения, отговариваясь старостью и недугами, но правительство настояло; ему позволили ехать в армию неспеша, с комфортом. Он этим воспользовался и прибыл в Верону лишь за несколько дней до Суворова. Временно командовал войсками барон Край, генерал деятельный, мужественный и решительный, но с посредственным военным дарованием. Французами командовал генерал Шерер, старый, дряхлый, слабый характером и неспособный, войска не любили его, не доверяли, да и он сам согласился принять начальство с большой неохотой.

По плану директории Шерер должен быль наступать. Произошёл кровопролитный бой на р. Адиже, однако без существенных результатов. Французы одержали верх на своём левом фланге и отчасти в центре, но правое их крыло было разбито. Обе стороны понесли большие потери, и затем остались в бездействии. Вторая их встреча была при Маньяно: обе стороны понесли значительный урон, французы потеряли больше. Шерер отступил в ту же ночь.

Край не воспользовался перевесом сил и выгодами положения, он поджидал Меласа и подкреплений и потерял время. Прибыл Мелас, но бездействие продолжалось; ждали генералов Отта, Вукасовича, русских войск, Суворова. Шерер, не считая возможным удержаться на Минчио, отступил, усилив гарнизоны Мантуи и Пескьеры. Выждав три дня, Мелас перевёл армию через Минчио и перенёс главную квартиру в Валеджио.

В этот день, вечером, Суворов въехал в Верону. В приёмный зал собрались русские и австрийские генералы, высшие лица местного духовенства, гражданской администрации, представители сословий. Суворов просил у архиепископа молитв, а прочим рекомендовал верность и повиновение законам. Все стали расходиться, Суворов обратился к Розенбергу с просьбой познакомить с сослуживцами. Розенберг стал представлять, произнося чин и фамилию каждого. Суворов стоял зажмурившись и при имени лица, с которым прежде не служил, открывал глаза, делал поклон и говорил: "Не слыхал, познакомимся". Когда Розенберг называл фамилию сослуживца Суворова или известного ему по хорошей репутации, Суворов обращался с приветствием, вспоминал старое время, сулил доброе будущее. С особенной теплотой он отнёсся к молодому генералу Милорадовичу, вспомнил как Милорадович, будучи ребёнком, ездил на палочке, размахивая деревянной саблей, похвалил пироги, которыми угощал его отец, поцеловался с ним и обещал ему геройскую будущность. Ещё задушевнее он принял Багратиона, который служил под его началом на Кавказе, во вторую Турецкую и в последнюю Польскую войну. Он встрепенулся при его имени, вспомянул про прежнее славное время, обнял "князя Петра", как он его называл, поцеловал его, сказал: "Господь Бог с тобою" и своей сердечностью тронул его до слез.

Кончив приём, Суворов широкими шагами ходил по комнате, потом остановился и произнёс главные афоризмы своего военного катехизиса, как бы подтверждая их значение и на новом театре войны, при новом неприятеле. Замолчав, он задумался, затем проговорил Розенбергу: "Ваше высокопревосходительство, пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казачков". Розенберг не понял приказания и отвечал, что все войско в его воле. По лицу Суворова пробежала тень; он обратился к Розенбергу с разными вопросами, но либо формой, либо духом ответов остался недоволен. Суворов отвернулся, сделал несколько шагов, нахмурился и, не обращаясь ни к кому, промолвил: "намёка, догадка, лживка, краснословка, немогузнайка; от немогузнайки много беды". После того, поклонившись, вышел; генералы разошлись, ушёл и Розенберг, не понявший замечания.

Утром Суворов выехал в лагерь первого эшелона русских войск. Возвратившись домой, он нашёл в приёмной вчерашних русских генералов и снова обратился к Розенбергу насчёт "двух полчков пехоты и двух полчков казачков". Розенберг отвечал по–вчерашнему. Тогда князь Багратион вышел вперёд и сказал: "Мой полк готов, ваше сиятельство." Суворов велел Багратиону готовиться к выступлению. Багратион вышел, предложил нескольким начальникам частей идти под его началом в авангарде и вернулся доложить Суворову, что отряд к выступлению готов. Суворов поцеловал Багратиона, благословил его и велел идти быстро. Не наступил ещё полдень, как Багратион выступил по направлению к Валеджио. Войска шли бодро, с песнями. Их сопровождали массы любопытных, пешком и в экипажах от деревенской повозки до щегольской коляски. Многие шли рядом с войсками, втискивались в ряды, пожимали руки, предлагали солдатам вино, хлеб, табак; уставших подвозили в повозках. Поход русских войск походил больше на торжественное шествие возвращавшихся с войны победителей.

В тот же день Суворов выехал из Вероны в Валеджио, издав прокламацию к народам Италии. Подобные воззвания имеют в основном формальное значение, но Суворовская прокламация была мерой в высшей степени полезной. Питт называл революционные войны "борьбой вооружённых мнений". Обращение к народам сделалось существенным, и если союзники пренебрегали этим, то французы прибегали постоянно. Суворов призывал итальянцев к оружию за Бога, веру, законные правительства, на защиту собственности каждого, частного и общего спокойствия; указывал на чрезмерные поборы, налоги и систематические насилия французов; на горести и бедствия, внесённые революционерами в мирные дотоле страны, под предлогом свободы и равенства. Обещая освобождение Италии от бед, он требовал содействия всех сословий и предостерегал, что сторонники французов, которые будут упорствовать, будут расстреляны, а имения подвергнутся секвестру.

5 апреля в Валеджио Суворову представились австрийские генералы. Он был любезен, выказал приветливость Меласу и Краю, последнему сказал, что тот открыл ему путь к дальнейшим победам. Затем Суворов пожелал видеть войска, для чего все войска из окрестностей Валеджио собрали на смотр. Более часа пристально и внимательно всматривался он в проходившие перед ним войска и, когда смотр кончился, сказал окружавшим: "Шаг хорош, победа!"

Австрийские войска были во многих отношениях хороши, и Край между австрийскими генералами итальянской армии занимал по боевым качествам едва ли не первое место, но в отзыве главнокомандующего всё–таки была преувеличенная похвала, понятная и необходимая для первого знакомства. В близком кружке Суворов был не так снисходителен и, хваля действия Края при Маньяно, он однако указывал на неполноту победы, насмешливо говоря: "но вдруг нечистый дух шепнул — унтеркунфт (домой!), и преследование остановилось".

Суворов решил выждать два дня для подхода русских войск и немного подучить австрийцев. Русские офицеры были посланы в австрийские полки для передачи им Суворовских требований. Шателер предложил Суворову провести рекогносцировку. "Рекогносцировки"? возразил с досадою Суворов: "не хочу; они нужны только для робких и предостерегают противника; кто хочет найти неприятеля, найдёт и без них… Штыки, атаки, удар — вот мои рекогносцировки". Шателеру вероятно впервые привелось услышать такое резкое осуждение излюбленных австрийцами приёмов, но он скоро должен был убедиться, что под прихотливою манерою выражаться чудаковатый фельдмаршал скрывал замечательно верный военный взгляд.

Суворов составил несколько небольших наставлений в виде приказов по войскам. Приводя австрийцев к штыку и сабле, как к решителям победы, Суворов даёт короткие наставления и по другим предметам, даже такого общего смысла, как сознательное отношение к службе. Встречаются тут в тактических приёмах и некоторые перемены против "Науки побеждать", вследствие изменившихся условий боя. Но Суворовские взгляды и требования до того не подходили к общепринятому шаблону, что повергли австрийцев в большое изумление, чему отчасти способствовала и внешняя сторона наставлений — отрывочный, лаконический, неправильный язык.

Подготовка австрийских войск продолжалась два дня, и повторение предполагалось в будущем, при днёвках и других остановках.

7 апреля подошли все русские войска; на следующий день армия двинулась тремя колоннами к р. Киезе, но 9‑го опять простояла. В голове колонн посланы были казаки, к австрийскому авангарду присоединён Багратион. Русскому корпусу Розенберга придано несколько австрийских эскадронов, в том числе 4 от полка Карачая, старого знакомца и любимца Суворова. 10 апреля армия направилась к реке Мелле.

Французы отступали к Адде, истребляя или бросая все, что не могли взять, и удерживали лишь тыльные крепости. Первым таким пунктом на пути союзников была Брешиа, значительный город с цитаделью. Понимая цену впечатления от первой боевой встречи с французами, Суворов приказал Краю штурмовать Брешию, если она не сдастся добровольно. Австрийцы, подойдя к городу, открыли по нем артиллерийский огонь и заняли командующие высоты с северной стороны. Багратион стал с запада и преградил французам пути отступления. Французский генерал Бузэ не мог с малыми силами оборонять город и занял цитадель. Жители города, раздражённые поборами и насилиями французов, отворили союзникам ворота и опустили мосты, а сами бросились грабить дома французских сторонников и рубить деревья вольности. Австрийцы и Багратион одновременно вошли в город и стали готовиться к штурму цитадели, так как на предложение сдаться Бузэ отвечал выстрелами. После нескольких часов канонады Бузэ сдался. Гарнизон вместе с госпиталем оказался в 1264 человека; орудий союзникам досталось 46.

Дело было не крупное, но важное, как первый шаг. В Вене были довольны, в Петербурге тоже. Находясь в Павловске при получении известия, Император Павел приказал отслужить в придворной церкви благодарственный молебен и провозгласить многолетие "победоносцу Суворову–Рымникскому". Такой же молебен отслужен и в Петербурге; Государь удостоил Суворова милостивым рескриптом. Награждая отличившихся и во главе их князя Багратиона, Государь велел всем офицерам, бывшим в деле, объявить монаршее благоволение, а унтер–офицерам и рядовым выдать по рублю. "Дай Бог им здоровья", говорилось в конце рескрипта: "а бить неприятеля станем; этого дела они были и будут мастера".

Когда при возглашении фельдмаршалу многие лета молодой граф Аркадий, растроганный и смущённый, бросился перед Императором на колени и поцеловал его руку, Государь похвалил его сыновние чувства и велел ехать в Италию, к отцу, сказав: "Учись у него, лучше примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу".

В донесении Суворова взятие Брешии приукрашено: город назван крепостью на том основании, что окружён каменною стеной с башнями. Кроме того сказано, что цитадель вела 12 часов артиллерийский огонь и сдалась лишь "по упорном сопротивлении". Впрочем, стилистические прикрасы не скрывают хода дела, да и Суворов в доносит, что в русских войсках убитых и раненых не было. Этот первый удар, так дёшево стоивший, дал в руки союзников литейный завод, обеспечил сообщение армии с Тиролем и, главное, произвёл нравственное влияние на весь край в ущерб французам. Порядок был восстановлен в городе не без труда, и Суворов, зная темперамент итальянцев, приказал обезоружить жителей всей области, учредив в ней прежнее правление. Союзная армия продолжала наступление к р. Мелле. Порядок похода был в общих чертах тот же, что и прежде, с выступлением ночью и частыми отдыхами, чтобы в 14 часов войска могли сделать до 30 вёрст. Это удавалось далеко не всегда: пересечённая местность, дождливая погода, частые переправы и недостаток распорядительности сильно замедляли движение. Переходы требовали часто гораздо больше времени и сопровождались беспорядками вроде столкновения колонн и пр., а иногда войска и в целые сутки не доходили до назначенного для ночлега пункта.

Особенно трудным оказался один из переходов, когда войска не попали на переправу по маршрутам, переходили реку под проливным дождём, промокли и сильно утомились. В некоторых австрийских полках послышались жалобы, раздался ропот даже между офицерами. Это дошло до Суворова. Он очень рассердился, тем более, что Мелас, командовавший колонной, чувствуя себя нездоровым, решил остановить войска, не выполнив маршрута, и дать им время обсушиться. Суворов написал ему грозное и саркастическое письмо: "До моего сведения дошли жалобы на то, что пехота промочила ноги". Далее говорится, что "за хорошею погодой гоняются женщины, петиметры и ленивцы"; что "большой говорун, который жалуется на службу, будет как эгоист отрешён от должности"; что "у кого здоровье плохо, тот пусть и остаётся назади". Письмо кончается словами: "Ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают; глазомер, быстрота, натиск, — на сей раз довольно". Суворов, желая внушить австрийцам понятие о быстроте, как о требовании повседневном, а не исключительном, приказал избегать употребления слов "форсированный марш" и стал остерегаться перемешивать русские войска с австрийскими, кроме казаков в голове австрийских колонн, ибо считал их для такой службы незаменимыми.

Армия продолжала наступление, но ни на Мелле, ни на Олио французов не нашла; остался только небольшой арьергард одной из французских колонн у Палоцоло. Правая колонна союзной армии, в голове которой шёл русский генерал Повало–Швейковский со своей дивизией, двигалась по этому направлению. Узнав, что переправа в руках французов, Швейковский остановил колонну и сам поскакал к авангарду Багратиона; после перестрелки французы отступили. Суворов сделал замечание Швейковскому за остановку колонны вместо ускорения её движения, и приказал "сие правило внушить строго всем начальникам". Устройство переправы заняло немало времени; первым перешёл реку полковник Греков с казаками, погнался за неприятельским арьергардом и вслед за ним ворвался в Бергамо. Французы даже не успели укрыться в цитадель; казаки завладели и городом и цитаделью, захватив в плен 130 французов, знамя, 19 осадных орудий, много ружей и военных запасов.

14 апреля армия подошла к Адде и расположилась в виду неприятельских постов противоположного берега. Авангард Багратиона преследовал французов на Лекко. В это время один из австрийских генералов занял Крему, другой подступил к крепости Пицигетоне. Суворов ещё раньше отправил Края в Валеджио для командования войсками в тылу и блокады крепостей, занятых французами.

Французская армия имела под ружьём не больше 28,000 человек, но Шерер решил задержаться, чтобы присоединить войска с флангов и сохранить связь с корпусами, действовавшими в Альпах и в средней Италии. Он рассчитывал на выгодность обороны, так как река широка и глубока и течёт в крутых берегах, бродов мало. Но он растянул силы на 100 вёрст. Союзная армия в 48 – 49,000, также протянулась по Адде от Пицигетоне до Лекко, но Суворов мог двинуть 35,000 против неприятельского центра, следовательно имел достаточно сил для прорыва. Диспозицией на 15 число он назначил австрийской дивизии Отта устроить переправу у Сан–Джервазио, против Треццо; следом должны переправиться главные силы, а Меласу с дивизиями Кейма и Фрелиха приказано было оставаться у Тревилио, в резерве.

Это было отменено вследствие донесения Багратиона о сильной обороне французов крайне левого фланга при Лекко. Суворов решил, что там находится вся дивизия Серюрье, тогда как она была растянута от Лекко до Треццо и занимала Лекко лишь небольшим отрядом. Часть войск, ближайших к Лекко, была остановлена, для подкрепления в случае нужды Багратиона, и переправа армии отложена. До полудня 15‑го Багратион атаковал город, обнесённый каменной стеной и защищаемый 4 батальонами и 1 эскадроном; с противоположного берега действовала французская батарея. Одну колонну он повёл на город, другую послал в обход, третью оставил в резерве; небольшую часть расположил против моста, защищённого укреплением. Первая атака не удалась. Багратион ввёл в дело резерв, и французы были выгнаны, но заметив с высот малочисленность русского отряда, перешли в наступление, вытеснили русских и грозили отрезать им пути отступления. Багратион прикрылся густой цепью застрельщиков и спешенных казаков и послал за подкреплением. Вовремя приехал на обывательских подводах Милорадович с батальоном, затем подоспели ещё два с Повало–Швейковским. Город взят вторично, французская кавалерия, врезавшаяся в русскую колонну, переколота штыками до последнего человека. Неприятель, упорствуя в усилиях, послал с той стороны реки отряд на лодках для высадки в тылу русских, но русская полевая артиллерия, остановленная там дурными дорогами, отбила вместе со своим прикрытием и эту попытку.

Ночью австрийский генерал Вукасович, бывший вместе со Швейковским и Багратионом в правой колонне союзников, приблизясь вёрст на 12–13 к Лекко, начал у Бривио строить переправу. Русским нечего было уже делать в Лекко, и они отошли несколько вёрст назад. Французская потеря убитыми и ранеными неизвестна; пленных до ста человек. У русских убитых и раненых в этом упорном деле 365 человек.

Нельзя не упомянуть про прекрасный поступок Милорадовича в бое при Лекко. Будучи старше Багратиона в чине и прибыв к нему на помощь с батальоном, он предоставил Багратиону кончить дело, обещавшее успешный исход, сказав, что здесь не место считаться старшинством. Суворов лично благодарил Милорадовича за его поступок, упомянул о нем в донесении Государю и объявил в приказе по армии.

Таким образом, ожидая результатов столкновения на крайнем правом фланге, Суворов оставался 15‑го в бездействии. В этот день из Парижа вместо Шерера назначен генерал Моро. В эпоху революционных войн Франция, выставившая столько военных дарований, имела всё–таки мало таких способных генералов как Моро, который не мог идти в сравнении только с Бонапартом. Он пользовался общим уважением, особенно в армии, был человек умный и образованный и хотя не отличался особенной предприимчивостью и отвагой в военных предприятиях, зато обладал устойчивостью характера, хладнокровием, самообладанием при всяких обстоятельствах, был неизменно–ровен и никогда не увлекался впечатлением минуты. Назначение Моро на место всеми нелюбимого Шерера было принято французской армией с радостью и прибавило ей нравственной мощи. Суворов отзывался о Моро с уважением и, узнав о замене Шерера, изъявил удовольствие, что вместо "шарлатана" будет иметь противником истинно военного человека, и добытые в бою лавры будут более блестящими.

Моро, получив донесение о подготовке Вукасовича к переправе при Бривио, послал генералу Серюрье приказ оставить у Треццо один батальон, а с прочими войсками дивизии идти к Бривио.

Опоздай Суворов ещё на день, он встретил бы за Аддой совсем не то. Но он приказал ночью всем казачьим полкам идти от Багратиона к Сан–Джервазио на переправу. Секендорфу, завладевшему уже Кремой, приказано переправляться в Лоди, а Меласу атаковать предмостное укрепление у Кассано. За Меласом должны были идти русские войска с Суворовым.

Чтобы не привлекать внимание французов, место для переправы у Сан–Джервазио выбрали самое неудобное. Изгиб реки, быстрое течение, утёсистые берега — по общепринятым меркам наводка моста здесь была невозможна, особенно ночью. Действительно, понтонерный офицер прислал донесение, что не может спустить понтоны с утёсов на воду. Но туда поехал Шателер и принял решительные меры: начатая в полночь работа была к 5 часам утра окончена. Переправились передовые войска и, только когда перешло несколько рот егерей и несколько сотен казаков, французский батальон, стоявший в Треццо, спохватился. Казаки обскакали его с тыла и он едва успел отступить. Моро поскакал к дивизии Гренье, которая со стороны Кассано подходила к Поццо и Ваприо, ниже Треццо, и едва не попал в руки казаков. Он приказал генералам Гренье и Виктору ускорить движение на позицию между Поццо и Ваприо, а Серюрье остановиться там, где посланный его застанет.

Гренье с частью дивизии остановил наступление генерала Отта, который имел ещё мало войск; затем французы, усилившись подошедшими батальонами, перешли в наступление. Шателер приспел с головными частями к полю сражения, и Суворов приказал австрийской кавалерии не ждать сбора каждого полка, а атаковать неприятеля эскадронами по мере их прибытия, что показалось австрийцам очень странным. Но и это подкрепление не остановило французов, пока донской атаман Денисов, собрав свои полки, не ударил вместе с венгерскими гусарами на левый фланг неприятеля. Лишь тогда пехота была опрокинута и прогнана к Поццо. Подошло ещё несколько австрийских частей, бой усилился, Поццо и Ваприо были взяты. Моро не мог удержаться на позиции до прибытия Виктора и велел отходить на новую позицию между Кассано и Инцаго, тем паче, что в тылу французов со стороны Кассано раздавалась сильная канонада. Там, по диспозиции, Мелас с утра атаковал; французы держались в продолжение 5 часов в предмостных укреплениях и за каналом. Суворов приказал Меласу выбить их во что бы то ни стало. Мелас выставил большую батарею, навёл через канал мост, взял штурмом тет–де–пон на Адде, и австрийцы ворвались в Кассано вслед за бежавшими французами, которые не успели поджечь мост и свезти с укреплений орудия. Из Кассано австрийцы продолжали движение и очутились в тылу французов, ретировавшихся от Ваприо. Прямой путь отступления на Милан был республиканской армии отрезан, и она перешла на другие дороги.

Потери обеих сторон в этом 12-часовом бою были большие, но, как и следовало ожидать, не равномерные. Союзники лишились свыше 1000 человек убитыми и ранеными; французы — не меньше 3000 человек, считая 2000 пленных; в руках союзников осталось 19 французских орудий и знамя. Потеря эта сильно бы возросла, если бы французы были преследуемы, но обе колонны австрийской армии остановились на поле сражения в изнурении, а за французами пошли одни казаки.

В сражении при Ваприо — Кассано из русских войск принимали участие только казаки. Делом при Ваприо — Поццо управлял маркиз Шателер, Суворов оставался на левой стороне Адды.

Кроме удачной переправы двух колонн австрийской армии у Кассано и Треццо, совершена переправа Вукасовича у Бривио. Войска Серюрье разрезаны были надвое; северная часть едва успела отступить в Комо и через Лугано к Лагомаджиоре; 3000 человек с Серюрье остались ниже Бривио у Вердерио по приказу Моро. Серюрье не знал на что решиться и простоял весь день. Между тем он находился в 7–8 верстах от Ваприо, и появление его в тылу сражавшихся союзников могло бы причинить им большие затруднения; при недостатке решимости на такой шаг, он мог спасти свой отряд, отступив на Монцу. Но он остался на своей позиции, усилив её несколькими укреплениями, и сам напросился на катастрофу.

После победы 16 числа союзные войска направились к Милану. Вукасович шёл туда от Бривио через Монцу, за ним Розенберг. Вукасович выступил 17‑го рано утром и передовыми войсками наткнулся на отряд Серюрье. Французам предложено было положить оружие, но получен отказ. Тогда Вукасович, имея до 7000 человек, атаковал французов с правого фланга и тыла. Серюрье упорно дрался и даже сам пытался атаковать австрийцев во фланг, но заметив идущие войска Розенберга, капитулировал. Кроме 250 генералов и офицеров, отпущенных во Францию с обязательством не служить против союзников до конца кампании, взято 2700 солдат и 8 орудий.

Этим завершился переход союзников через Адду. "Тако и другие реки в свете все переходимы", писал Суворов Разумовскому в Вену и называл Адду Рубиконом на дороге в Париж. Он был доволен делами на Адде, хвалил Императору Павлу Меласа за штурм Кассано, храбрость Донских казаков и атамана Денисова, одобрительно отзывался об австрийцах, которые "бились хватски холодным оружием", хвалил венгерских гусар. Известие о победах на Адде было принято в Петербурге и в Вене с восторгом. Император Франц благодарил Суворова рескриптом, император Павел двумя. Все лица, представленные Суворовым, получили награды. Нижним чинам приказано выдать по рублю. Суворову пожалован бриллиантовый перстень с портретом Государя. "Дай Бог вам здоровья", писал Павел I: "О многолетии вашем опять вчера молились в церкви, причём были и все иностранные министры. Сына вашего взял я к себе в генерал–адъютанты со старшинством и с оставлением при вас; мне показалось, что сыну вашему и ученику неприлично быть в придворной службе". Поздравительных писем от своих знакомых и от разных лиц Суворов получил кучу.

Французы быстро отступали на Павию и через Милан на Буфалору, но их опережали вести о разгроме. В Милане произошло смятение; члены Цисальпийской директории, французы и их приверженцы бежали в Турин. Хотя для сборов беглецы имели лишь несколько часов, однако транспорт образовался такой, что сильно затруднил движение французской колонны. Как только французы вышли из Милана, оставив в цитадели 2400 гарнизона, а в городе больше 400 больных и раненых, появились казаки, в числе нескольких сотен. Найдя городские ворота запертыми, они их отбили и ворвались в улицы. Здесь встретили они французов, которые не успели войти в цитадель; произошло несколько мелких схваток и взято 30 пленных. Очистив город от французов, казаки окружили цитадель и так провели ночь. Появление казаков произвело народное восстание; противники французов бросились истреблять знаки и эмблемы республиканского правления и преследовать республиканских деятелей, которые не выехали из города. Казакам пришлось их защищать.

Через несколько часов вошёл в город Мелас. Суворов остановился в нескольких верстах, так как было поздно. Рано утром 18 числа, в Светлое Христово Воскресенье, громадные толпы повалили за город, с духовенством с крестами и хоругвями; встреча произошла на дороге. Суворов слез с коня, подошёл к архиепископу, принял благословение и сказал несколько слов, приличных случаю. Продолжая путь в сопровождении войск и народа, Суворов был встречен у городских ворот Меласом, причём произошёл комический случай: видя, что фельдмаршал хочет его обнять, Мелас потянулся к нему с лошади, но потерял равновесие и свалился наземь.

Суворову оказан был в Милане такой же блестящий, шумный приём, как три года назад Бонапарту, и значительная доля восторженно приветствовавших состояла из одних и тех же людей. Возбуждали в итальянцах любопытство русские войска, прибывшие на другой день, но в настоящий момент представляемые казаками. Северные люди, жившие в снегах и льдах, исполины с диким видом, варвары с непонятными обычаями — такими изображала русских народная фантазия не в одной Италии. Всех озадачивали благочестие и набожность русских, крестившихся у каждой церкви. Непонятны троекратные поцелуи, которыми они обменивались при встречах и даже наделяли ими итальянцев, принимавших это приветствие с тупым изумлением. Всякая особенность этих людей привлекала внимание и объяснялась на разные лады.

Суворов был в фокусе всеобщего внимания, и подшутил над Миланцами. Он ехал позади встречавшего его духовенства верхом, в сопровождении Шателера и двух адъютантов, а перед духовенством — высшие чины армии во главе с генералом Ферстером и статским советником Фуксом в шитом мундире дипломатического чиновника. Фукс любезно раскланивался на обе стороны, за что потом Суворов его поблагодарил.

Квартиру Суворову отвели в доме, где стоял Моро. Хозяйка пригласила на вечер большое избранное общество, явился и Суворов. Он был учтив, любезен, остроумен; ответы и возражения его отличались меткостью и сарказмом, но не стало дело и за выходками. Его ожидали в театре, где была подготовлена блистательная встреча, но он не поехал. С наступлением темноты весь город был иллюминован.

На следующий день было торжественное молебствие. Войска выстроились по городским улицам шпалерами. Между ними в парадной позолоченной карете проехал в собор Суворов; как и накануне, он был в австрийском фельдмаршальском мундире, при всех знаках отличия. При входе в церковь архиепископ встретил его в полном облачении, с крестом в руке, и призвал Божие благословение на предстоящем ему поприще. Суворов отвечал немногими словами по–итальянски, прося молитв. В соборе он преклонил колена и отказался занять почётное место на возвышении, обитое красным бархатом с золотом. Когда Суворов вышел из собора, многие из народа стали бросать ему под ноги венки и ветви, становились на колена, ловили его руки или полу платья. "Как бы не затуманил меня весь этот фимиам, теперь ведь пора рабочая".

В этот день у него был парадный обед; когда стали съезжаться гости, почётные жители и австрийские генералы, Суворов со всеми христосовался. Тогда же ему представлены были три пленные французские генерала, в том числе Серюрье; Суворов принял их ласково, пригласил к столу и похристосовался, заставляя по–русски отвечать: "Во истину воскрес". За столом, когда он изъявлял сожаление, что русских войск не было при вступлении в Милан, вошёл Розенберг и доложил, что его корпус прибыл и стал лагерем близ города. С французскими генералами Суворов беседовал преимущественно о кампаниях последних лет и очаровал их любезностью, особенно Серюрье. Последний заметил к слову, что нападение русских на войска его дивизии (вероятно при Лекко) было слишком смелое; Суворов с тонкой иронией отвечал: "Что делать; мы, русские, без правил и без тактики: я ещё из лучших". Прощаясь с Серюрье, он сказал, что надеется увидеться с ним в Париже. Это не было хвастовством: он действительно надеялся (о чем и писал Разумовскому) в будущем году дойти победоносно до столицы Франции.

Дело не было окончено: в цитадели сидели французы, и австрийско–русские войска заняли под городом три главные дороги, а один отряд стоял на городской площади. Суворов объявил Цисальпийскую республику не существующей и учредил временное правление, впредь до распоряжений из Вены, так как до Кампоформийского мира австрия владела большей частью Ломбардии. Остальное он предоставил барону Меласу, как снабжённому от австрийского правительства известной долей доверия и полномочий. Мелас завёл в Милане австрийские полицейские порядки, обезоружил и распустил народную гвардию, запретил ношение цисальпийского военного мундира, ввёл в обращение билеты венского банка.

В две недели было сделано много. Не только в Ломбардии, Романьи и Легатствах, но и во всей Италии отозвались победы на Адде и взятие Милана,. Сторонники французов были обескуражены, а противники их подняли голову; местами подымались грозные народные восстания, происходили вспышки и делались попытки, хотя слабые, но показывавшие поворот народного темперамента. Но все это могло заглохнуть без новых успехов союзных армий.

В тылу оставалось в руках французов несколько крепостей. Ожидать их взятия, значило терять время на второстепенные цели, упуская главную — французскую армию. Армия, оставленная в покое, могла оправиться и усилиться резервами из Франции. Приходили известия о движении к северу французских войск из средней и южной Италии, под началом Макдональда. Нельзя было допустить их соединение с Моро.

В Милане Суворов передал Шателеру свои соображения и приказал написать план дальнейших действий. Шателер был удивлён и не удержался от вопроса: когда Суворов успел все это обдумать? 20 апреля Суворов отправил план на утверждение в Вену, а копии командующим рейнской и тирольской армиями.

Не ожидая взятия крепостей в тылу, оставить меньшую часть армии для их осады, а с остальной наступать, препятствуя соединению Макдональда с Моро. Для этого перейти реки Тичино и По, двинуться на Макдональда, разбить его и потом повернуть к Турину, к армии Моро. Связь между осадной и действующей армиями держать двумя отрядами. По взятии Мантуи и Пескьеры большей части осадной армии обложить Тортону, а остальной взять Геную при содействии английского флота. Северную Италию со стороны Швейцарии прикрывать двумя отрядами тирольской армии, которые содействуют в вытеснении французов с верховий Рейна и Инна. Командующий тирольскою армией Бельгард движется в Граубинден, а эрцгерцог Карл с рейнской армией идёт между Базелем и Констанцем в тыл Массены. После этого итальянская и тирольская армии наступают двумя колоннами: одной к Тунскому озеру и Берну, другой в верховья Роны и по северному берегу Женевского озера.

План этот вполне отвечал цели войны, тогдашним обстоятельствам и расположению сил обеих сторон. Правда, он был смел и обширен, и многие его частности вероятно потребовали бы при исполнении перемены, но при огромном перевесе союзных сил нельзя было считать программу Суворова рискованной.

Не так взглянул на дело гофкригсрат. В Вене заготовлялось напоминание Суворову о прежде данной инструкции и подтверждалось "ограничивать главные действия левым берегом По", обращая особое внимание на покорение тыльных крепостей и указывалось на необходимость взятия Мантуи. Не успели отправить этот рескрипт, как получили план Суворова и написали дополнение. Правило — ограничиваться левым берегом По — не изменяется, но ему не противоречит завладение какой–нибудь крепостью правого берега невдалеке от реки; рекомендовалось, чтобы у Края было довольно войск для покорения Мантуи и прочие силы армии не были слишком рассеяны. Согласование движения войск трёх армий признано невозможным. Если изгнание французов из Граубиндена завершится благополучно, то большая часть тирольского корпуса будет присоединена к итальянской армии. Движение к Лозанне или по тамошней дороге во Францию не допускать и в предположении. Пока не прибудет русский корпус Нумсена, рейнская армия не может действовать в Швейцарии, так как это подвергло бы опасности Австрийскую империю.

Таким образом предположения Суворова были отвергнуты, ибо писал он их под одним углом зрения, а в Вене их читали под другим. Это доказывается изложением причин: из них можно согласиться только с одной, о невозможности согласования подробностей.

Те 4 дня, которые Суворов провёл в Милане, казались ему преступным бездействием. Он, не ожидая инструкции, продолжил военные действия, и 20 апреля двинул войска к р. По. Из письма к Разумовскому из Милана, видно, что уже ощущались препятствия к быстрому движению войск из–за нераспорядительности австрийского интендантства: "Быстрота столь велика, что задние российские войска ещё к нам не поспели, но ещё и тут мешает провиянт по томным здешним обычаям".