Генералиссимус князь Суворов

34. Швейцарская кампания. Муттенталь, Кленталь, Рингенкопф. 1799.

В 5 утра 16 сентября войска Суворова тронулись в трудный поход. Впереди шёл Багратион, за ним Дерфельден, потом Ауфенберг. Розенберг прикрывал тыл, а арьергард его держался у Альторфа, пока пройдут все отставшие вьюки.

По мере подъёма, тропинка становилась уже и круче, а на голых скалах вовсе пропадала. Приходилось двигаться гуськом, по голым камням, скользкой глине, рыхлому снегу. С утра опять начался дождь, и если стихал, то люди, двигаясь на высоте облаков, все равно промокали насквозь густом тумане. Дул резкий ветер, ноги и руки коченели. Почти невозможным делалось движение ночью, когда не видно ни зги, и силы солдат отказывались служить. Части войск останавливались на привал, где встречались площадки, но леденящий ветер гулял, пробирая насквозь, а голая высь не давала ни прутика для огня. Обувь, особенно офицерская, в несколько часов совсем сбилась и пришла в негодность, у иных отодрались подошвы. О приспособлениях, вроде сандалий с железными шипами, не было и помину, ибо не было ни времени, ни опыта. Нечем было подкрепить силы: вьюки с провиантом тянулись сзади. Иные раздобылись прежде картофелем или сыром, но это все уже вышло, да и большинство солдат ели сыр лишь в крайности, считая его гнилью. Офицеры и генералы бедствовали чуть ли не больше, и солдаты им помогали, чем могли: чинили обувь на привале, делились харчами из последних скудных остатков. Милорадович на биваке съел у одного солдата спечённую из альторфской муки пригорелую лепёшку, очень её похвалил, поблагодарил хозяина и прислал ему взамен небольшой кусочек сыра, — половину всего, что имел сам. Солдат не взял сыру, а вместе с другими своего десятка или капральства составил складчину, по сухарику с брата, и все это с кусочком сухого бульона, взятого с убитого французского офицера, отнёс в узелке к Милорадовичу, который поблагодарил и принял.

Часами становилось полегче: переставал дождь, стихал ветер, отыскивался материал для бивачных костров, и люди оживали, даже заливалась "русская песня с рожками и самодельными кларнетами", как свидетельствует участник. Великий князь сделал переход пешком при авангарде Багратиона. Суворов то ехал верхом, то шёл пешком при передних частях, беспрестанно на виду у солдат. Проезжая мимо людей, остановившихся в широком месте перевести дух, продрогших, голодных, сумрачных, — он затянул песню: "Что с девушкой сделаюсь, что с красной случилось". Раздался дружный хохот, и солдаты повеселели. Им было не до величественных видов, но в минуты облегчения не оставались незамеченными и длинная полоса Люцернского озера, и тучи под ногами, и глухое рокотание грома, раздававшееся эхом по ущельям, и голубоватые вспышки молнии. Эти редкие минуты развлечения сменялись бесконечно долгими часами трудов, муки и опасностей, особенно когда кончился подъём и начался спуск в долину Муттен. Люди, выбившись из сил, в скользких местах сползали вниз сидя. Особенно трудно было конным, а тем паче лошадям и мулам, навьюченным артиллерией, зарядами и патронами. Они едва передвигали ноги, несмотря на понуждения погонщиков, обивали копыта до совершенной невозможности продолжать путь; истомлённые бескормицей и усталостью, падали или срывались с узкой тропы, летели стремглав с кручи и разбивались о камни, увлекая за собой нередко и погонщиков. Малейшая неосторожность, каждый неверный шаг грозил смертью. Совсем истомились люди от этого напряжённого состояния и, как блага, жаждали встречи с неприятелем "на чистом месте".

Голова авангарда спустилась к деревне Муттен через 12 часов, хотя расстояние не превышало 15–16 вёрст; хвост колонны прибыл в Муттен на другой день к ночи, а вьюки тянулись ещё двое суток. Расчёт Суворова не оправдался: прямой путь оказался сравнительно длинным и обозначался страшным следом людей, лошадей и мулов, искалеченных и мёртвых. Впрочем, нет данных, что потеря людей на этом переходе была значительной; были полки, которые почти не имели убившихся. Самая большая потеря была между казачьими лошадьми, употреблёнными под вьюки. Этот переход изумил всех, и тропинка, перейдённая русскими войсками, изображается на картах Швейцарии с надписью: "путь Суворова в 1799 году".

Арьергард Розенберга, два раза атакованный французами и оба раза отбивший нападение, был затем оставлен в покое, и весь вьючный обоз под прикрытием спешенных казаков втянулся на горную тропинку.

Удачны были и первые шаги авангарда в Муттентале. Приближаясь к Муттену, Багратион узнал, что там передовой пост французов, выдвинутый от Швица. С небольшой частью егерей и казаков из головы колонны Багратион, пользуясь пригорками и перелесками, незаметно окружил французов, считавших себя в полной безопасности, и внезапно напал. Весь пост, 150 человек, был или переколот, или взят в плен, после чего войска русского авангарда, несмотря на крайнее утомление, провели ночь в полной готовности к бою, ожидая нападения со стороны Швица, которого однако же не было.

Спустившись в Муттенскую долину и ожидая остальные войска, Суворов послал утром 17 сентября вправо, к Гларису, сотню конных казаков, чтобы собрать сведения о Линкене. Казаки вернулись с дурными новостями: про Линкена не было слуху, а Кленталь занимали французы. Страшные вести получил Суворов в этот день от местных жителей: Корсаков и Готце разбиты на голову и далеко отброшены, Елачич отступил, сильный французский корпус занял Гларис, и Массена стягивает войска к Швицу.

Катастрофа произошла 14–15 сентября. Массена думал атаковать союзников позже, но вступление Суворова в Швейцарию заставило его поторопиться. Корсаков расположил войска как нельзя хуже и не только не принял мер против неприятельского наступления, но, можно сказать, напрашивался на поражение. Массена напротив готовился к бою с осмотрительностью, с искусством и в глубокой тайне; с таким же искусством и выдержкою он произвёл и нападение. По справедливому замечанию лучшего историка войны 1799 года, гр. Милютина, атака Массены на Лимате имела много общего с переходом Суворова через Адду, но при этом Корсаков вовсе не походил на Моро. Русские были застигнуты врасплох; от самонадеянности, кичливости и беспечности, предводитель их перешёл в другую крайность и потерял голову. Беспорядок граничил с полным хаосом, распоряжений никаких. Правый фланг под командой генерала Дурасова оставался во время дела в бездействии, обманутый демонстрациями французов; он бродил наобум и только случайно избежал истребления. 5,000 человек в помощь Готце были отправлены накануне, что способствовало поражению; впрочем сомнительно, чтобы эти войска изменили ход дела, вследствие совершенной разрозненности действий и отсутствия командования. Если к этому прибавить значительный перевес на стороне французов, то понятно, почему Римский–Корсаков подвергся под Цюрихом разгрому и корпус его понёс страшные потери. Число убитых, раненых и пленных было до 8,000, в том числе много офицеров и 3 генерала; знамён потеряно 9, орудий 26, обоз почти весь.

Исход мог быть ещё гибельнее, если бы русские войска своею беззаветной храбростью и стойкостью не восполняли отчасти недостатков командования. Сам Массена отдавал им в этом отношении справедливость. После поражения войска не пали духом и жаждали отместки; офицеры говорили, что русских побил не неприятель, а собственный генерал. Один Римский–Корсаков смотрел на дело иначе и находил причину поражения всюду, особенно в действиях Дурасова, но не в себе. Император Павел повелел Суворову, подробно рассмотрев распоряжения Корсакова и Дурасова, представить своё мнение. Суворов донёс, что Римский–Корсаков не виноват, а причиной происшедшего Дурасов, "поелику занят будучи одною лишь канонадою и угрожением переправы, не поспешал соединиться с прочими войсками, в бою бывшими". С заключением Суворова трудно согласиться; вероятно, он основывался на донесениях Римского–Корсакова.

В донесении Корсакова Государю дважды указано на откомандирование по приказу Суворова части войск к Готце, как на распоряжение, повлиявшее на исход боя; уже одно это подсказывало Суворову решение не в пользу Корсакова. Император Павел решил иначе: он повелел отставить от службы и Римского–Корсакова, и Дурасова; та же участь постигла и трёх генералов, попавших в плен.

Русские войска отступили на правую сторону Рейна и расположились близ Шафгаузена, уничтожив за собой мосты. Французы преследовали их только вначале: Массена был озабочен движением Суворова.

Одновременно происходил и бой на Линте. В самом начале дела Готце и его начальник штаба были убиты; австрийские войска понесли полное поражение, потеряв почти половину людей убитыми, ранеными и пленными. Они отступили через Сан–Галлен к Рейнеку и перешли на правую сторону Рейна, разрушив за собой мосты. Одержавший победу французский генерал Сульт преследовал их слабо; его внимание тоже было обращено к верховьям Линты и Рейсы.

Прочие отдельные отряды австрийцев, исполняя общий план кампании, двинулись вперёд; первый из них, встретив упорное сопротивление, а потом услышав про катастрофу на Линте, впал в панику и ретировался за Рейн. Линкен поступил ещё хуже: будучи вместе с Елачичем сильнее французского генерала Молитора, против которого они действовали, он не пособил Елачичу, действовал боязливо, медленно и только увеличивал этим отвагу и решительность французов. Он должен был понимать, насколько обязательным было для него движение вперёд и открытие сообщения, или по крайней мере сношений, с Суворовым. Несмотря на это он, будучи в одних силах с Молитором, простоял против него у Глариса 16 и 17 сентября, не предприняв общей атаки, а когда узнал о событиях на Лимате и Линте и об отступлении Елачича, то сам ретировался. Между тем в этот день, 17 числа, сотня казаков Суворова доходила до Кленталя, для открытия с ним сообщения. Так Линкен окончательно выдал французам Суворова, что называется головой, и никем не преследуемый отошёл до Иланца.

Суворов остался против французов на всем театре войны один со своей маленькой армией, истощённой, истомлённой вконец, без продовольствия, без артиллерии и, главное, без всякой надежды на чью–либо помощь.

Массена, не теряя времени, поехал по Люцернскому озеру в Альторф и узнав, что Суворов ушёл, немедленно произвёл рекогносцировку к Шахенталю. Вдоль тропинки, по склонам гор, валялись трупы людей, лошадей и мулов; было подобрано несколько человек ещё живых, но искалеченных, или при смерти от усталости и голода. Узнав, что Суворов должен быть уже в Муттентале, Массена вернулся в Швиц и приказал сосредоточить туда части своих войск, а другим подкрепить Молитора, дабы таким образом запереть русским эти два выхода из западни, в которую они попали. Массена был убеждён, что русским войскам нет спасения и они принуждены будут сдаться. Выезжая из Цюриха в Альторф, он обещал пленным русским офицерам увеличить через несколько дней их общество фельдмаршалом и великим князем. Положение Суворова в Муттентале было отчаянное. Тёплой одежды не было, да и летняя имела вид рубища, а обувь и того хуже; в сухарных мешках людей не оставалось почти ничего; вьюки с провиантом тянулись сзади, и Бог знает сколько погибло в пропастях; артиллерии, кроме горной, не было; заряды и патроны на исходе; кавалерийские лошади обезножены и истощены бескормицей. Судьба войск, военная честь России и собственная репутация Суворова, все зависело от того, какое решение будет им принято и исполнено. Он приказал собраться военному совету, пригласив великого князя и 10 генералов; австрийского генерала Ауфенберга не позвали.

Суворов встретил их поклоном, закрыл глаза, как бы собираясь с мыслями, и потом с огнём во взоре, с одушевлённым лицом стал говорить сильно, энергично, даже торжественно. Он будто преобразился; никто никогда не видал его в таком настроении. Объяснив вкратце, что произошло на Лимате, на Линте и с остальными австрийскими отрядами, Суворов, не сдерживая своего негодования, припомнил все затруднения в ходе Итальянской кампании, какие постоянно имел от Тугута и гофкригсрата; говорил, что русские удалены из Италии, чтобы не мешать австрийским захватам, что преждевременный выход из Швейцарии эрцгерцога Карла был верхом вероломства, что задержка русских в Таверне несёт явные признаки измены, что благодаря этому предательству Корсаков разбит, а он, Суворов, опоздал придти и не успел предупредить скопления неприятельских войск на Лимате и Линте. Сказав это, Суворов остановился, как бы давая время генералам вникнуть в его речь, и продолжал. Он объяснил, что сухарей у людей очень мало, зарядов и патронов и того меньше; на Швиц идти невозможно, отступать же стыдно; что со времени дела на Пруте при Петре Великом русские войска никогда не находились в таком отчаянном положении. "Помощи ждать не откуда, надежда только на Бога да на величайшее самоотвержение войск, вами предводимых; только в этом и спасение", продолжал говорить Суворов своим подчинённым с возрастающим волнением, горестью и негодованием: "Спасите честь России и её Государя, спасите его сына!" С этими словами он, в слезах, бросился к ногам великого князя.

Впечатление было потрясающее. Это был не тот Суворов, которого все привыкли видеть в бою, на походе, в лагере, то грозного, то шутливого и причудливого, но всегда смотревшего вперёд с полною уверенностью в успех, и не допускавшего мысли о неудаче, тем паче поражении. Едва ли кто видел прежде на глазах его слезы; никому не приводилось в прежние годы замечать на его лице такую тревогу и волнение. Все присутствовавшие двинулись вперёд, чтобы поднять Суворова, но Константин Павлович уже поднял фельдмаршала на ноги и, весь в слезах, обнимал его. Потом все, как бы по заранее принятому соглашению, взглядами обратились к Дерфельдену, который, помимо старшинства, пользовался всеобщим уважением за свои личные и боевые качества. Дерфельден обратился к Суворову с задушевным словом, но с лаконичностью, которая всегда приводила Суворова в восторг. Он сказал, что теперь все знают, что случилось, и видят, какой трудный подвиг предстоит им впереди, но и он, Суворов, также знает, до какой степени войска ему преданы и с каким самоотвержением он любим. Поэтому, какие бы беды впереди ни грозили, какие бы несчастья ни обрушились, войска вынесут все, не посрамят русского имени и если не суждено им будет одолеть, то по крайней мере они лягут со славой. Когда Дерфельден кончил, все в голос подтвердили его слова, клянясь именем Божиим, и не было лести у них на языке, ни обмана в их сердце. Суворов слушал Дерфельдена с закрытыми глазами и опущенной головой — когда же раздался сердечный, горячий крик присутствовавших, поднял голову, взглянул на всех светлым взглядом, поблагодарил и изъявил твёрдую надежду, что будет победа, двойная победа — и над неприятелем, и над коварством.

Начались совещания. Великий князь говорил против движения к Швицу, находя, что оно отдалило бы русских от соединения с союзными войсками, путь же на Гларис приближает и к Линкену, и к кое–каким средствам продовольствия. Совет согласился с великим князем, постановив выступить на Гларис и на Сарганс и дальше по обстоятельствам для соединения с войсками Корсакова и Готце; постановили собрать о них вернейшие сведения. Относительно провианта совет решил довольствоваться существующим запасом, выдавая людям половинные рационы и дополняя недостающее сыром и мясом, чтобы продовольствия достало на 10 дней. Каким образом совет определил наличный запас провианта 5-дневной пропорцией, остаётся неизвестным; в деревне Муттен великий князь приказал скупить на его счёт все, что было съестного, и раздать войскам, но и тут было собрано ничтожное количество сравнительно с потребностью.

Суворов продиктовал диспозицию. В авангарде назначено идти Ауфенбергу, выступив в тот же день, 18 сентября, а на другой день остальным войскам. Корпус Розенберга и дивизия Ферстера остаются в арьергарде и должны удерживать неприятеля из Швица, пока все вьюки перевалят через гору. Розенбергу приказано держаться упорно, но не преследовать неприятеля дальше Швица.

Войска выступили, Ауфенберг сбил с горы Брагель неприятельские посты, спустился в Кленталь и остановился на ночлеге, не доходя озера. На утро Молитор атаковал австрийцев, потеснил их и предложил сложить оружие. Ауфенберг вступил было в переговоры, но подоспел Багратион. Подъём утомил войска, и русская колонна растянулась. Только в третьем часу пополудни Багратион спустился в Кленталь болотом между перелесками, и пошёл по дороге, огибавшей Кленское озеро с севера. Два батальона наступали по дороге, два левее, один полк ещё левее, карабкаясь по горам для обхода французов, а сам Багратион взял вправо, дабы угрожать левому флангу неприятеля. Ауфенберг, извещённый о приближении Багратиона, прервал переговоры и стал отступать. Молитор, убеждённый, что Массена не выпустит Суворова из Муттенталя, преследовал австрийцев, считая их верной добычей. Внезапно появился на его левом фланге Багратион, скрытно пробравшийся болотистым лесом, и с криком ура бросился в штыки. Велико было изумление французов, не ожидавших нового врага; встреченные штыковой атакой и с фронта, и с фланга, они подались назад и пытались удержаться, отстреливаясь, но Багратион не давал им опомниться, возобновляя атаки.

Молитор отступал по узкой дороге, усиливаясь подходившими от Глариса подкреплениями. Занята была сильная позиция у восточной оконечности озера, по гребню крутых гор, левым флангом к озеру. позиция эта от берега до подошвы гор усиливалась каменною оградой церкви. Русские наступали по той же узкой дороге, где могли проходить рядом только два человека. Шедший в голове австрийский батальон по выходе из теснины был встречен залпом и подался назад. Протиснувшийся вперёд русский батальон бросился в атаку, но был тоже отбит. Багратион возобновлял атаку несколько раз, но безуспешно: спереди осыпал атакующих град пуль и картечи, справа вёлся огонь из–за камней противоположного берега. Спускалась ночь; войска, утомлённые 20-вёрстным переходом по горным высям, через снеговой хребет, нуждались в отдыхе. Багратион отложил атаку до следующего дня, лишь перестрелка продолжалась, несмотря на ночную темноту. Ночью подошла дивизия Швейковского, потеряв на переходе много вьюков. Отдых предстоял в близком соседстве с неприятелем. Приказано стоять в совершенной тишине, огни развести только в местах, скрытых от неприятеля горами. Ненастье продолжалось, капли дождя перемежались с хлопьями снега, туман мешал разглядеть что–либо в десяти шагах. Войска провели ночь почти без сна. Суворов и великий князь ночевали в овечьем хлеву. Наутро, пользуясь туманом и темнотой, несколько батальонов взобрались на утёсы влево и расположились на полугорье, в две линии, очень близко от французов, а подполковник граф Цукато с 2 батальонами, 4 австрийскими ротами и 2 сотнями спешенных казаков пробрался ещё дальше и занял почти отвесные утёсы над правым неприятельским флангом. Войска были голодны, многие люди несколько дней не видали сухарей; они были босы и почти голы, но все с нетерпением ждали встречи с французами. В результате боя была их надежда на выход из настоящего положения; смерти не боялись, о ней и не думали. Появился в отряде Багратиона Суворов, измокший, дрожавший в своём жиденьком плаще; он стал говорить, что непременно надо пробиться на следующий день к Гларису. Багратион успокаивал его, говоря, что в Гларисе будем во что бы то ни стало и объяснил, какие сделаны распоряжения. Суворов одобрил, и вернулся к своему ночлегу.

Около полуночи французы, услышав вероятно шум на правом фланге, послали патрули для осмотра гор. Патрули наткнулись на русский пикет, обменялись с ним несколькими выстрелами и отступили. Это обеспокоило Молитора; незадолго до света он послал более сильный отряд, ещё выше по горам, вероятно чтобы занять тут пункт и обеспечить фланг, но опоздал, гора уже была в руках русских. Тогда французы разом открыли сильный ружейный огонь по всей линии, несмотря на темноту. Это послужило как бы сигналом русским войскам, занимавшим кручи; все кинулись вперёд, на выстрелы, с криком ура. Много тут сорвалось людей и убилось; ещё больше пострадали французы от этой страшной, неистовой атаки наугад, на огонь. Войска Дерфельдена, стоявшие внизу, на дороге, тоже пошли в атаку и выбили французов из–за церковной стены. Атакованный с фронта и фланга, угрожаемый с тыла, Молитор поспешно отступил и был преследуем по узкой горной дороге 6 вёрст, немало потеряв людей убитыми, ранеными и пленными. Затем он занял позицию у Нетсталя, чтобы обеспечить соединение с войсками, находившимися у Глариса, где и держался довольно долго, несмотря на настойчивые атаки Багратиона. Выбитый наконец из Нетсталя с потерей пушки, знамени и 300 пленных, Молитор отступил к Нефельсу по обоим берегам р. Линты.

Здесь, перед деревней, французы заняли крепкую позицию, где опять долго и упорно отражали Багратиона. Однако как ни ослаблены были войска Багратиона боями и тяжёлым походом по горам, все же они числом превосходили отряд Молитора, и заняли деревни Нефельс и Молис, лежащие на разных берегах Линты, взяли у французов знамя, две пушки и до сотни пленных. Молитор отступил, но скоро к нему на помощь подошли передовые войска Газана. Французы получили перевес в силах, завладели снова Молисом, перешли мост, ударили во фланг русским войскам, занимавшим Нефельс, и выбили их оттуда. Багратион атаковал Нефельс и прогнал французов, которые затем снова пошли в атаку. Пять или шесть раз переходила деревня из рук в руки и, когда последний раз была занята русскими, Багратион получил от Суворова приказание — отойти к Нетсталю, где уже сосредоточились остальные войска Дерфельдена. Был вечер, когда Багратион выступил из Нефельса; заметив это, Газан двинул в атаку все силы и сам повёл гренадер в штыки. Однако и на этот раз французы были отбиты, а войска Багратиона отступили к Нетсталю.

Главные силы Розенберга стояли у деревни лагерем, авангард находился перед монастырём, передовые посты ещё версты на полторы впереди. Всего было в строю тысячи четыре, считая и спешенных казаков. Три полка арьергарда были на тропе через Росштокский хребет, так как вьюки продолжали тянуться. Французы в Швице были сильнее вдвое и ждали подкреплений. Массена прибыл из Альторфа 19 сентября; он знал лишь, что русские ушли в Муттенталь, и решил провести рекогносцировку.

В 2 пополудни французские колонны, в предшествии густой цепи застрельщиков, показались перед русскими передовыми войсками. Авангард Розенберга несколько раз ходил в штыки, но всякий раз был отбиваем и потерял было одну пушку, однако овладел ею снова и ещё захватил французскую гаубицу. Часа через два появилось подкрепление из главных сил Розенберга и вместе с авангардом атаковали французов, которые отступили и, угрожаемые с флангов двумя спешенными казачьими полками, ретировались до Швица с ощутимым уроном. Цель рекогносцировки была достигнута, Массена мог определить приблизительно силы русских, и выяснил, что Суворов с большей частью войск ушёл дальше. Русские же полагали, что отразили нападение.

К ночи прибыли остальные вьюки и арьергард. Силы Розенберга возросли до семи тысяч, но и Массена получил подкрепление, и в Швице сосредоточилось до 10,000 человек. На другой день три французские колонны с артиллерией и застрельщиками пошли по обеим сторонам реки в наступление; цепи застрельщиков протягивались за их фланги, занимая скаты гор. Передовые посты русских отступили, авангарду приказано было оттягивать назад, не завязывая серьёзного дела; он лишь по временам давал французской цепи острастку внезапными ударами, да из цепи русских стрелков храбрецы осаживали штыками неприятельских налётов. Тем временем Розенберг выдвинул силы на несколько сот шагов и вытянул их в две линии поперёк долины, а отступавшему авангарду отдал приказ, приблизясь к первой линии, раздаться в стороны и быстро отходить к флангам. Манёвр исполнили хорошо, и французские колонны внезапно оказались пред грозным строем, занимавшим всю ширину долины. Французская артиллерия открыла огонь, пехота стала развёртываться в линии, продолжая наступление с барабанным боем и музыкой; русская первая линия, подпустив неприятеля на ружейный выстрел, дала залп и разом, с криком ура, бросилась в атаку.

Французы были ошеломлены, замялись, открыли местами беглый огонь, но русские батальоны приближались стремительно и грозно. Центр неприятеля дрогнул и побежал, фланговые колонны, более слабые числом, последовали его примеру. Русские продолжали наступление яростно и дошли до такой степени возбуждения, что некоторые батальоны второй линии опережали первую, дабы добраться до неприятеля. Опрокинувшийся зарядный ящик загородил дорогу; в суматохе не успели вовремя очистить путь, и 5 орудий достались русским. Французы бежали без оглядки в смертном ужасе. арьергард их остановился было для отпора в устье ущелья, в очень крепкой позиции, усиленной заранее укреплениями, но атакованный с фронта и обойдённый с фланга, бежал. На мосту через р. Муотту, где столпились бежавшие, арьергард снова пытался остановить бурное преследование, но опять без успеха, и поплатился тут ещё двумя орудиями, которые были тотчас обращены и провожали толпы беглецов французскими ядрами. Трудность преследования заключалась для русских лишь в том, чтобы догнать бегущих, на что не хватало сил. Где удавалось настигнуть французов, там их рубили и кололи почти безотпорно, пленные сдавались толпами. Поражение было такое, что французы начали останавливаться только позади Швица, а русские войска прекратили преследование лишь при выходе из ущелья, передовые же отряды дошли до Швица и Брунена, заняв последний.

Так кончилось это знаменитое сражение, составляющее один из самых блестящих подвигов русского оружия. Корпус Розенберга 20 сентября не только выполнил свою задачу, но сделал больше, чем рассчитывал Суворов. Ребиндер и Милорадович были героями дня; незаметный в присутствии других Суворовских сподвижников Розенберг доказал своё право на место в их блестящей плеяде. Розенберг не пользовался такой любовью войск, как другие, он был генерал особой школы, его недолюбливал и Суворов, но не все ему приписываемое было справедливо. В этом случае, в бою 20 сентября, Розенберг вёл себя безукоризненно: принял отличную диспозицию, ездил по фронту войск, ободрял солдат, приказывал не терять времени на пустую перестрелку, а драться по-Суворовски, работая штыком. 20 сентября примирило Суворова с Розенбергом и исправило их взаимные отношения.

Французы понесли огромные потери, в пределах 3–4000 человек. Одних пленных взято больше 1000, в том числе генерал и 15 офицеров. Потеря русских нигде не показана; из хода дела видно, что она должна быть ниже французской. Поселяне и казаки всю ночь и следующее утро подбирали раненых, сносили их в большой каменный дом в Муттене и рыли могилы для убитых. Взятые у неприятеля пушки были заклёпаны и зарыты в землю. У убитых французов оказалось немало съестного: водка и вино в маленьких плоских скляницах, сыр, хлеб, сухари; у редкого из них не было денег или ценных вещей; все это было обобрано русскими. Невдалеке от Швица, в лесу, казаки нашли несколько мешков с сорочинским пшеном, сыром, колбасами и другими припасами — маркитантские запасы, брошенные при бегстве. Авангард, получивший таким образом добычу, разговелся в этот вечер горячим, наварив в водоносных фляжках похлёбку.

Ночь прошла спокойно, неприятель смирно стоял за Швицем; казачьи разъезды сновали под городом. Русские отдохнули и повеселели. Под утро Розенберг получил приказ присоединиться к главным силам. Розенберг прибег к хитрости: он послал в Швиц приказ — заготовить хлеба, мяса и вина на 12,000 русских, которые должны вступить в город, что тотчас же стало известно французам. Целый день они ждали нападения; только к вечеру на Массену напало сомнение, и он решился на рекогносцировку. Но Розенберг выступил ещё с утра, и французы не могли настичь даже арьергарда. Побитый и обманутый Массена оставил в Муттентале несколько батальонов, а прочие войска повёл кружным путём, через Эйнзидельн, на соединение с Молитором. Впоследствии, в 1807 году, беседуя с одним русским генералом, Массена вспомнил Суворова, хвалил его военные дарования и сказал, что никогда не простит ему одного выигранного им в Швейцарии перехода.

В Муттене французы нашли целый госпиталь. Не имея возможности везти за собой тяжелораненых, Суворов велел оставить их здесь с лекарем, несколькими фельдшерами и офицером, знавшим французский язык. Офицер был снабжён письмом к начальнику первых французских войск, которые вступят в Муттенталь; великодушию их поручались русские раненые. Раненых осталось до 600 человек русских и больше 1,000 французов. Офицер, штабс–капитан Селявин, возвратился в Россию в следующем году с документом Французского правительства о прекрасном исполнении поручения.

Переход через Брагель был Розенбергу труднее, потому что выпал свежий снег и продолжал идти вперемежку с мелким дождём, при сильном, холодном ветре. Вьюки растянулись, ночи приходилось проводить почти без огней, на мокрой земле. Виднелись свежие следы побоищ, но тела русских были похоронены. 23 сентября войска прибыли к Гларису и здесь несколько подкрепили силы. Каждый солдат получил пшеничных сухарей и по фунту сыра.

В ужасном виде находился наличный остаток Суворовской армии: люди были оборваны, босы, истощены походом и голодом, патронов почти не оставалось, так же как и артиллерии, вьючного обоза не было и половины. Не только офицеры, но даже генералы не выделялись из общей картины: Ребиндер обходил войска в сапогах без подошв. Казалось, что чаша горя и бедствий дошла до краёв, что человеческая выносливость и терпение достигли последнего своего предела; но это только казалось, а худшее ожидало впереди.

В Гларисе пропала последняя надежда на помощь австрийцев: Линкен давно покинул долину Линты и без всякой необходимости отступил в Граубинден. Суворов хотел пробиваться к Везену, чтобы открыть себе путь на Сарганс, соединиться с Елачичем, потом с Петрашем, и наконец с Корсаковым. Но жалкие действия австрийцев, начиная с ухода эрцгерцога Карла из Швейцарии, до того доказывали ненадёжность союзников, что риск, которому подвергались русские войска при таком плане, не соответствовал выигрышу. Надо было заботиться только о себе и пренебречь союзным интересом, который силою фактов сделался теперь чужим. Суворову предстояло спасти военную честь и славу России, как можно меньше рискуя и помышляя лишь о том, чтобы сохранить остаток армии от поражения и истребления.

Похоже, что так он решил по прибытии в Гларис, потому что не поддержал авангард Багратиона в Нефельсе и велел ему прекратить атаки.

Прошло три дня в ожидании Розенберга.

Суворов собрал военный совет. Великий князь восстал против предлагаемого Суворову австрийским штабом движения на Молис, Везён и Сарганс. Последовало решение — взять путь кружный, но безопасный — по Зернфталю, через Энги, Эльм, гору Рингенкопф (Паникс) на Иланц, а потом на Кур и Майенфельд к Фельдкирху, откуда уже легко было соединиться с Корсаковым, забрав по дороге обозы и полевую артиллерию, отправленные из Италии через Граубинден и Тироль.

Войска тронулись в путь ночью на 24 сентября. Милорадович шёл в авангарде, за ним вьюки, потом остальные войска Розенберга и наконец Дерфельден; в арьергарде находился Багратион. Ауфенберг двинулся двумя днями раньше. Утром, узнав об отступлении русских, французы пустились вслед. Когда вьючный обоз ещё втягивался в теснину, французы повели атаку, сильно потрепали казаков и опрокинули их на пехоту. Багратион остановился впереди Швандена и выстроил боевую линию, прикрыв оба фланга, так как правому грозила французская обходная колонна, отряженная заблаговременно. Неприятельская артиллерия открыла огонь; у русских не было пушек, и они встретили французов ружейной пальбой, а потом все время действовали штыками. Несколько часов продолжался неравный бой; 5,000-ный неприятельский корпус сильно ломил, учащая атаки; русский арьергард, не имевший и 2,000 человек, отбивал натиски натисками. По требованию Багратиона, прибыл из хвоста колонны один полк, арьергард перешёл в наступление и отбросил французов. Пользуясь их замешательством, отошёл за Шванден и занял новую позицию. В это время и французы получили подмогу: подошли головные части отряда, посланного Массеной из Шахенталя в помощь Молитору. Но русские, по словам самих французов, дрались отчаянно, все усилия неприятеля разбивались об их энергию, а необходимость беречь последние патроны только увеличивала их стойкость и упорство. Суворовские батальоны переходили в атаку, дерзко бросались в штыки и не только останавливали сильного неприятеля, но заставляли его осаживать назад.

Продержавшись так на трёх позициях, Багратион отошёл к вечеру на четвёртую, за д. Матт. Здесь неприятель прекратил преследование, но всю ночь тревожил русских, так что в батальонах часть людей оставалась под ружьём. После полуночи 25 сентября войска снова тронулись в путь, который из–за глубокого выпавшего снега оказался труднее прежних. По крутому подъёму на высокий снеговой хребет извивалась тропинка, допускавшая движение только в одиночку; она шла большей частью по косогору, иногда по краю отвесных обрывов, то спускаясь в глубокие пропасти, где приходилось переходить горные потоки, то подымаясь на вершины. Ночь на 25 сентября была тёмная и ненастная; не было горючего материала для бивачных огней и люди тронулись в путь мокрые, продрогшие. Днём ненастье продолжалось, валил густыми хлопьями снег с дождём, дорога все больше портилась. Сначала люди вязли в грязи, потом в глубоком рыхлом снегу; жалкая обувь у кого и была, окончательно теперь пропадала, ибо размокшие и изорванные сапоги, слезая с ног, оставались в глубоком снегу. Чем выше поднимались, тем труднее был путь; наконец снег совсем занёс и скрыл тропинку. Тучи тумана обволакивали вереницу людей; войска карабкались наобум, ничего не видя перед собой, и сами отыскивали дорогу, так как, в довершение несчастия, разбежались проводники. Кто ехал верхом, тому приходилось слезать, спустившись задом, через круп, и идти за лошадью, держась за её хвост; люди подымались в гору чуть не на четвереньках, спускались вниз сидя. К ночи большая часть войск едва успела добраться до вершины хребта; всякий остановился там, где застигла его ночная тьма. Ветер на вершине был ещё сильнее и вдобавок ударил мороз. Каждый ютился как мог, отыскивая убежище от ветра и стужи; не было ничего для разведения огня. Бесконечной казалась эта ужасная ночь, и для многих она стала последней: к утру несколько человек замёрзло и многие обморозились.

Спуск с Рингенкопфа после морозной ночи был ещё труднее, особенно для вьючного скота. Сильный ветер сдул в лощины весь снег и оставил на скалах тонкий слой льда. К полудню войска собрались у дер.Паникс, к вечеру дошли до города Иланца, где удалось добыть немного дров и хоть сколько–нибудь обогреться, а на следующий день пришли в Кур.

В Куре было запасено для них продовольствие; выданы войскам дрова, печёный хлеб, мясная и винная порции. Солдаты принялись исправлять амуницию, чинить обувь себе и офицерам; в лагере раздавался говор, сыпались весёлые шутки, слышались даже песни. Обновлённая пришла маленькая Суворовская армия в Фельдкирх 1 октября и здесь стала лагерем.

Если офицерам и генералам достались на долю в этом походе те же труды и лишения, как и солдатам, то не лучше было Суворову и великому князю. По донесению Фукса генерал–прокурору, 4 дня не было хлеба и приходилось спать в болоте; при выходе из ущелий были встречены два быка, вмиг убиты и каждый, добыв кусок мяса, принялся жарить его на палочке или шпаге, в том числе и Суворов. Каменский заплатил однажды червонец за 3 — фунтовой хлеб. Суворову не приходилось голодать буквально, а довольствоваться сухарём не было для него большим лишением, но атмосферные невзгоды должны были отражаться на нем сильнее, так как ещё в Италии здоровье его заметно пошатнулось. Но он, будучи прикрыт одним лёгким плащом, переносил терпеливо вьюгу, стужу, ветер, дождь, ехал бодро на казачьей лошади или шёл пешком, показывался войскам на походе или привале, заговаривал с солдатами, шутил, острил. Он даже слишком бравировал, стараясь своим примером показать, что эти невзгоды ничего не значат; по крайней мере один иностранец, встретивший его при выходе из гор, уверяет, что он был одет в холщовом кителе и ежедневно окатывался холодной водой. Другой вопрос — что происходило у него на сердце, и какие душевные муки ему приходилось выносить при виде ужасающей массы бедствий, обрушившихся на его армию. Но видевшие его при переходе через Паниксер не замечали на его лице тревоги. Бодрость поддерживалась в нем силой воли, и если бывали минуты, когда он сомневался в спасении своём и своей многострадальной армии, то и тогда находил утешение в том, что неприятелю не дастся, что смерть на месте все покроет, и будет он жертвой чужого предательства, а не собственного малодушия.

Требовалась необоримая душевная сила, чтобы вынести в конце своего 40-летнего боевого поприща славную, но бедственную Швейцарскую кампанию, с её венцом — переходом через Рингенкопф. Раненые были оставлены в Гларисе. Следовало оставить и горную артиллерию, но Суворов взял её остатки с собой и потерял всю в начале перехода: при спуске с Рингенкопфа уже не было ни одного орудия. Он, не имея возможность их перевезти, но не желая отдать в руки неприятеля, велел свалить в яму, засыпать землёй и водрузить сверху небольшой деревянный крест, как над свежей людской могилой. Много дней спустя эта хитрость была открыта окрестными жителями, пушки попали в руки французов и были включены в число трофеев, отбитых у русских. Кроме всей артиллерии, русская армия лишилась на этом перевале больше 300 вьючных лошадей с вьюками, оборвавшихся в пропасти. Число погибших людей нигде не определяется. Нет причин полагать, чтобы оно было очень значительно; в этом смысле говорится и в переписке Ростопчина. Довольно того, что на переходе этом люди много выстрадали. Особенно много вынесли французские пленные, одетые ещё легче русских.

Потери русских во время Швейцарской кампании можно определить только общим итогом, потому что весь поход состоял из непрерывной цепи крупных и мелких дел. Можно считать, что все потери от Сен–Готарда до Кура, за 17 дней, была несколько ниже трети наличного состава, который в начале кампании составлял 21,000 человек. Из них большая часть приходится на раненых, оставшихся в руках французов. Французы потеряли в действиях против Суворова несколько меньше, вероятно до 5,000, в том числе 1,400 пленных, которых Суворов вывел из Швейцарии и сдал в Куре австрийцам.

Вся Европа следила с напряжённым вниманием за разыгрывавшейся в Швейцарии кровавой драмой. Газеты ловили новости на лету и сообщали с театра войны сотни былей и небылиц. Не трудно понять, до какого градуса возросло это внимание в России и в каком беспокойстве находился Император Павел, получая известия о происходившем позже всех. До Петербурга было так далеко, что и тревоги, и радости, и распоряжения — все это приходило задним числом. Донесение Суворова о начале швейцарского похода могло придти в Петербург лишь тогда, когда кампания была окончена. Ростопчин пишет Суворову о своём беспокойстве насчёт Корсакова, тогда как Корсаков уже 10 дней был разбит.

Переписка государственных людей с Суворовым и между собой показывает, что на него возлагалась вся надежда, но что эта надежда не спасала от "мучительной тревоги". Ростопчин пишет ему, что беспокойство Государя превосходит всякую меру: "и дорого бы я дал, чтобы ему принесть известие не о победе (их довольно и слишком было), но о соединении вашем с Корсаковым". В других его письмах к разным лицам читаем: "Дела в Швейцарии худы, нет никаких вестей о Суворове; … Мы в мучительной тревоге, от Суворова никаких известий, а с ним великий князь. Газеты противоречат, то он побеждает, то разбит и уничтожен". Государь пишет Суворову: "Вы должны были спасать царей, теперь спасите русских воинов и честь вашего Государя. Главное — возвращение ваше в Россию и сохранение её границ." В другом рескрипте приказывается не секретничать, "дабы отнять через сие способ у Венского двора — воспользоваться присутствием вашим с войсками и доставить себе какие–либо выгоды в мерзких своих намерениях". Отдаются высочайшие повеления: "О цесарских победах не служить более молебнов. Курьерам к Суворову не заезжать в Вену, коли нет туда писем. Объявить Кобенцелю, что Государь не обязан делать что угодно Тугуту. Сообщить эрцгерцогу Иосифу, что Дидрихштейн может представиться ко двору и оставаться на праздники, но после них он лучше сделает, если уедет в Вену, ибо Император не любит интриганов".

В 20 числах октября в Петербурге наконец были получены известия о Швейцарской кампании и её исходе. "Да спасёт вас Господь Бог за спасение славы Государя и русского войска", писал Ростопчин Суворову: "Что скажут злодеи ваши и злодеи геройства? Казнён язык их молчанием… До единого все ваши награждены, унтер–офицеры все произведены в офицеры… Дидрихштейн не видал Государя и так уехал… Принц Фердинанд Виртембергский вздумал было худо о вас говорить, оправдывая Венский двор, но с ним с тех пор с самим ничего не говорят…". Государь писал: "Побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, не доставало вам одного рода славы — преодолеть и самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх". Тогда же Государь вызывал в Петербург своего сына Константина Павловича с тем, чтобы он ехал не через Вену, а Ростопчину повелено: "если дойдёт до объяснения с Венским кабинетом, то объявить, что доколе барон Тугут будет в делах, то связи никакой с ним быть не может.

В основе характера Павла I лежал рыцарский дух, и спасение чести русского оружия в безнадёжных обстоятельствах было в его глазах величайшей национальной заслугой. Поэтому он пожаловал 29 октября Суворову звание генералиссимуса, сказав при этом Ростопчину, что другому этой награды было бы много, а Суворову мало; почтил нового генералиссимуса самым благосклонным рескриптом и повелел военной коллегии вести с ним переписку не указами, а сообщениями. Спустя несколько дней приказано проектировать статую генералиссимуса. Когда проект был представлен, Государь утвердил его и повелел приступить к работе. Великому князю был пожалован титул Цесаревича. Все представленные Суворовым получили награды, одних знаков св. Анны 2 и 3 степей роздано до 200, нижним чинам выдано по 2 рубля на человека.

В Швейцарии до сих пор живут предания о Суворове, и многие суеверные Граубинденцы смешивают горного духа Рюцебаля с Суворовым. Жива там легенда, что много лет после смерти Суворова не раз видели его на высях Сен–Готарда, верхом на серой лошади. В горных теснинах и ущельях верхней Рейсы появлялась тень седого старика и огневыми глазами осматривала места, обагрённые русской кровью.

Швейцарская кампания Суворова не только богатый материал для легенды, но и по военно–историческому значению она выходит из ряда смелых военных предприятий. Эта 17-дневная эпопея не могла быть задумана заранее, она сложилась в силу обстоятельств и Суворовского дарования. Она есть венец военного поприща Суворова, крайнее выражение его военной теории. Он сделал все, на что способна человеческая воля. Если весь ход и особенно результат этого феноменального предприятия может привести к вопросу или замечанию критики, то никак не в том смысле, что Суворову не удалось одолеть Массену и выгнать французов из Швейцарии. Вопрос складывается совсем иначе, а именно: каким образом сам Суворов выбрался с театра войны, пожертвовав меньше, чем третью своей армии, тогда как вся она, вместе со своим предводителем, должна была остаться в руках французов, на что твёрдо надеялся Массена.