Генералиссимус князь Суворов

3. Командование полком. 1762–1768.

Производство Суворова состоялось перед самым отъездом Екатерины II в Москву на коронацию Полк остался в Петербурге вместе с командиром, продолжая содержать городские караулы. По возвращении Государыни, Астраханский полк был сменён на петербургской стоянке Суздальским пехотным, и Суворов назначен командиром этого полка.

Получив Суздальский полк, Суворов принялся учить его по новому строевому уставу, напечатанному в следующем году. В том же году, осенью, императрица производила Суздальскому полку смотр, осталась им чрезвычайно довольна, пожаловала офицеров полка к руке, а нижним чинам повелела выдать по рублю.

По всей вероятности, с этого времени начинается в Суздальском полку Суворовское обучение. Ещё год оставался полк в Петербурге, потом был в Новой Ладоге, до вторичного прибытия в окрестности столицы. В Петербурге нельзя было обучать полк по полной программе, но столичная служба не препятствовала ему приложить к делу главные начала, так как полковые командиры имели тогда в своих руках большую инициативу и пользовались ею. В Ладоге (с осени 1764 до лета 1765 г.), Суворов расширил объём обучения. В эти полтора года он мог сделать его если не вполне тем, чем он задался, то придать ему особый, отличный от других характер. В июне он прибыл с полком в Петербург для участия в красносельских манёврах, совершив поход форсированными маршами.

Опыт Семилетней войны вызвал у нас составление и издание ряда новых военных уставов и постановлений. Способность войск к маневрированию, в русской армии весьма слабая, обратила на себя внимание; но этому всё–таки не придали той важности, которой оно заслуживало. Манёвры производились обыкновенно двухсторонние, но слишком малыми частями, и главные задачи состояли в устройстве засад и в обходе флангов. Исключения бывали, но редкие; одним из самых значительных следует считать сборы войск в 1755 г. особенно под Красным Селом.

С вступления на престол Екатерина обратила внимание на захиревших детей Петра Великого — войско и флот, и внимание это выразилось между прочим в смотрах, которые производила она лично. Во время коронации в Москве, в 1762 г., она смотрела войска, собранные там лагерем; в 1763 г. познакомилась в Кронштадте с флотом; в следующем году производила смотр полкам в Эстляндии и Лифляндии; в 1763 г. ходила с флотом за Красную Горку, присутствовала на манёврах и находилась при бомбардировании нарочно выстроенного городка. В этом же году Императрица повелела вывести армию в разные лагери "такими корпусами, в коих бы можно было не солдатство токмо ружейной экзерциции обучать, но пользу установленных Её Императорским Величеством учреждений видеть". Главному лагерю приказано быть невдалеке от Красного Села — в состав его назначены три дивизии: фельдмаршала графа А. Б. Бутурлина (из гвардейских полков), князя А. M. Голицына и П. И. Панина. Полевой артиллерии было 44 орудия: ею начальствовал генерал–фельдцейхмейстер граф Г. Г. Орлов Всего собрано 17 пехотных и 7 кавалерийских полков, грузинский гусарский полк, 500 казаков и 30 калмыков. Общее число войск до 30,000 человек.

Войска вступили в лагерь 15 июня; 16 и 17 приказано было проводить ружейную экзерцицию, которой предавали тогда большое значение. Оттого два первых дня были посвящены тому, что можно было исключить из занятий, а тем, что было особенно нужно для предстоящих манёвров, не занимались. Императрица прибыла в Красное Село 18 числа и на следующий день больше двух часов верхом объезжала расположенные в лагере войска.

Войска разделили на две армии — Государыни и Панина; в первую вошли дивизии Бутурлина и Голицына. Для прикрытия левого фланга и отчасти фронта Государыниной армии, был сформирован лёгкий корпус под началом бригадира Измайлова, в состав которого вошли один батальон и две гренадерские роты Суздальского полка, с несколькими кавалерийскими частями. С этим лёгким корпусом сама Государыня производила рекогносцировку неприятельского расположения. Сначала кавалерия потеснила неприятельские ведеты и пикеты, затем Суворов с пехотой и артиллерией провёл наступление, занимая высоты одну за другой и очищая путь Екатерине для осмотра неприятельских позиций, причём конница прикрывала его фланги. Манёвр был произведём очень хорошо и в большом порядке. Добыв нужные сведения, Государыня приказала лёгкому корпусу отходить к главным силам и возвратилась к ставке в 10 часов вечера; тогда же прибыл лёгкий корпус и расставил сторожевые посты.

Манёвры производились до 27 числа включительно; Панин конечно был уступчив, тем более, что командовал почти вдвое слабейшими силами. Посредников не было. Государыня ездила большей частью верхом и возвращалась в ставку иногда поздней ночью. Характерная черта манёвров заключалась в правиле, которого держались обе стороны: не побеждать часть русского непобедимого войска, а только одерживать над противником лёгкую поверхность.

Июня 28, в день вступления Екатерины на престол, генералитет устроил бал с ужином, пригласив Государыню с её двором; приглашение было принято благосклонно. Празднество дано в большом полотняном доме, 30 сажен в длину и 8 в ширину, и удалось вполне; за ужином сидело 365 человек. Войска распущены по квартирам 1 июля, Суздальский полк отправился в Ладогу опять ускоренным маршем и совершил оба пути, не оставив ни одного больного.

Кроме Суворова–сына, на красносельских манёврах участвовал и Суворов–отец, генерал–аншеф Василий Иванович, командуя гвардейским Измайловским полком, коего был подполковником.

На квартирах Суздальский полк оставался три года. Это период деятельности Суворова — полкового командира. Материальная обстановка полка, строевое его обучение, нравственное воспитание солдата обращали на себя его заботы и подвигались вперёд. Он выстроил полковую церковь, затем здание школы. Закон требовал учреждения для солдатских сирот, начиная с 7-летнего возраста, школы, "обучая грамоте — читать и писать и часть арифметики; определяя к обучению надёжных унтер–офицеров под смотрением одного офицера". Суворов открыл две школы, для дворянских и для солдатских детей, и сам преподавал. Он учил начальным правилам арифметики и написал учебник; быть может он же учил и закону Божию, ибо составил молитвенники и коротенький катехизис. Курсы в обеих школах были разные; школьники дворяне знакомились с началами драматического искусства и при посещении Новой Ладоги губернатором разыграли в его присутствии пьесу.

Суворов выстроил конюшни и развёл сад на бесплодной песчаной почве.

Если обстановка Суздальского полка отличалась благоустройством, то причиной были личные качества командира и его серьёзный взгляд на службу и свои обязанности. При этом не могло образоваться в хозяйстве полка никаких сбережений, которые принадлежали бы не полку, а командиру. А в полках сбережения не только бывали, но и не могли не быть при мало–мальски порядочном хозяйстве; были они и в Суздальском полку, так как Суворов отличался бережливостью, и нужное у него отделялось от прихоти весьма резкою чертой. Другие или удерживали полковую экономию в свою пользу, или употребляли её на удовлетворение существовавшей в то время, особенно в кавалерии, страсти к щегольству. У Суворова полковая экономия шла на производительные издержки. Ресурсы его увеличивались ещё тем, что он ненавидел праздность, и постоянный труд солдата считал непременным условием достижения интересов службы. В начале 70‑х эта тема занимает в его приказаниях и распоряжениях по подведомственным войскам некоторое подобие сaeterum censeo; он старается даже, чтобы караульные солдаты, сидя в караульном доме, употребляли время не на игру в шашки, а более производительно.

Поэтому, несмотря на то, что во время его командования полком, солдату приходилось много работать не над тем, так над другим, — Суворов, без всякого сомнения, не затруднялся приложить солдатские руки и к постройке церкви, школы или конюшни, и к разведению сада, может быть даже с некоторым отягощением своих подчинённых. Такой взгляд на солдатский труд много лет спустя дал в руки его недоброжелателей оружие и породил мелкие, но многочисленные неприятности для Суворова. Именно совокупность всех означенных ресурсов дала Суворову возможность сделать в Ладоге много на пользу полка.

Семилетняя война поразила умы современников. Силы воевавших были слишком неравны, боевые качества прусской армии преобладали над союзническими несомненно; военные таланты Фридриха ярко блестели в общей тьме бездарности союзного предводительства. Началось повсеместное обожание, почти боготворение. Как в мифах языческих религий, основной идеал, будучи изображён во внешних формах, исчезает из сознания верующих масс, и остаётся одна форма в виде идола, так с окончанием Семилетней войны дух Фридриховой военной системы, неясно и до того сознаваемый, совершенно заслоняется удобопонятными для всякого формами, и им воздаётся поклонение. На потсдамских полях производится священнодействие, и иностранные жрецы с умилением взирают на 3–4-вёрстную линию прусских батальонов, автоматически продвигающихся вперёд с правильностью натянутой струны. Производится изучение прусских уставов до тонкости, исследуются до мелочей правила построения, маршировки, ружейной экзерциции; копируется обмундирование и снаряжение. Все, даже случайное и для самих пруссаков не имеющее цены, обращает на себя внимание и подвергается изучению. Вот что сделалось задачей европейского воинского искусства на долгие годы; зато упало оно так быстро и так низко, что только военные громы французской революции заставили всех очнуться и провести новый переворот. Но и этот переворот в большей части Европы состоял из компромиссов между французской новизной и прусской стариной, и многочисленные мелочи, чисто внешние и механические, упорно сохранялись чуть не целое столетие.

Прусские и союзные войска были для Суворова источником наблюдения и выводов. Больше всего должен был его поразить контраст между теми и другими в подвижности и указать на недостаток русских войск в этом, как на капитальную болезнь, требующую исцеления. Формам строя и уставным правилам он не придавал большого значения. Наперекор всей Европе, ударившейся в слепую подражательность, Суворов не увлёкся внешними особенностями прусской военной системы, перед идеальной стройностью не благоговел, математическую точность маневрирования прусских войск и сложность маневрных задач считал для русской армии ненужными. Обучение русских войск он забраковал и по смыслу, и по способам; но в той же мере признал негодным для пересадки на русскую почву и знаменитый прусский образец. Ничтожность огня русской пехоты он оценил вполне, отдал преимущество этой отрасли военного образования в прусской армии, но моделью её не принял и ружейному огню пехоты первостепенного значения не придал.

Все выводы, сделанные из опыта Семилетней войны, Суворов свёл в систему обучения войск; философский взгляд на военное дело и глубокое понимание национальных особенностей русского солдата проходят в ней рука об руку.

Предполагаемое на войне невозможным по теории, на практике оказывается сплошь и рядом исполнимым. Для этого надо вселить в неприятеля веру в нашу непобедимость, а свои войска воспитать так, чтобы они имели твёрдую уверенность в своей силе и не допускали мысли, что могут быть побиты. Эти истины были краеугольным камнем его боевой теории.

Из всех его приказаний и наставлений по войскам в 1770 – 72 гг., во время польской конфедератской войны, видно, что основным условием военного успеха он считал смелость. Он предписывает отрядам смелость в любом случае; если нельзя дело сделать, то хоть доказать неприятелю готовность к энергичному действию, убедить его в своей смелости. После одного незначительного, но стоившего потерь дела, он даёт объяснение своему начальнику, генерал–поручику Веймарну, в январе 1770 г.: "Они рекогносцировали, а что так дерзновенны, я один тому виной; как в Ладоге, так и под Смоленском, зимою и летом, я их приучал к смелой, нападательной тактике". В приказе одному из полков, отданном в январе 1771 г., Суворов пишет: "Непохвальным нахожу, что на бунтовщиков по близости тотчас не ударено; хотя бы таковой поиск был иногда и пустой, но служит всегда для страха". Он ревниво оберегает подчинённых от понятий противоположного характера, запрещая даже употребление на официальном языке некоторых слов. Вот его приказ одному из отрядных начальников, ротмистру Вагнеру, 25 февраля 1771 г.: "Сикурс есть слово ненадёжной слабости, а резерв — склонности к мужественному нападению; опасность есть слово робкое и никогда, как сикурс, неупотребляемое и от меня заказанное, А на то служит осторожность, а кто в воинском искусстве твёрд, то предосторожность, но не торопливость… Свыше же резерва называется усилие, т. е. что и без него (резерва) начальник войска по его размеру искусства и храбрости сильным быть себя почитает".

Суворов не пренебрегает обучением, или, по тогдашнему, "экзерцицией". В рапорте от того же времени он объясняет своему начальнику необходимость обучения войск примером Юлия Цезаря, который "в Африке со сборным слоновым войском не дрался с Юбою и со Сципионом вправду, давая им ещё волю бродить, доколе он основательно не выэкзерцировал своё войско". В приказе по войскам 25 июня 1771 г., Суворов, подтверждая начальникам — "обучать в праздное время на постах их команды в тонкость", и давая разные по этому предмету указания, в заключение говорит: "Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, только тщетны они, ежели не будут истекать от искусства, которое возрастает от испытаний, при внушениях и затверждениях каждому должности его".

Эти два правила, развитие боевых качеств и обучение военному делу, сливались у Суворова в одно, и второе вполне служило первому.

Верный путь приучить человека смело смотреть в глаза опасности состоит в том, чтобы не выжидать её, а идти ей навстречу. Этого принципа Суворов и держался, проводя его с помощью исключительно наступательных экзерциций и давая атаке холодным оружием преобладающее значение. Атака в штыки есть действие, требующее большого напряжения воли. Трудность штыковых атак привела к попытке — дать огнестрельному оружию значение оружия решительного, заменив огнём удар. Попытка не удалась; войны в XVI столетии длились десятки лет, решительных сражений почти не было. Стали назначать для рукопашного боя отборные войска; если большие части войск пускались в атаку и доводили её до конца, то подвиг их приводился в пример другим. Из западно–европейских армий, французская была наиболее способна к атакам холодным оружием; немцы обращали больше внимания на огонь, стараясь сделать его правильным и частым. Одним из главных военных принципов Фридриха Великого было усовершенствование огня. Успехи Фридриха вселили во всех дух подражания, в том числе и во французов; штыком стали пренебрегать. Но общий поток не унёс с собою безвестного полкового командира русской армии; вопреки всей Европе, он придал штыку первостепенное значение. В его приказе 25 мая 1770 г. читаем: "Доселе во всех командах моей бригады атаковали только на палашах и штыках, кроме что стреляют егеря". Впоследствии он продолжал настаивать на верности своего взгляда и не ошибся. Его боевая карьера не успела дойти до апогея, как разразились войны французской революции; французы перешли к боевым привычкам, сродным их национальному характеру, достигли успехов удивительных и произвели в европейской тактике такую же перемену, какая перед тем была сделана у них самих гримёром Фридриха.

Суворов разрабатывал благодарную почву и прибегал к приёму, сродному русской нации. При недостаточности обучения вообще и при слабости огнестрельного действия в особенности, русская армия всегда чувствовала склонность к штыку; но эта склонность оставалась инстинктивной и не развитой. Суворов взялся за дело рукою мастера. Предстояло дорогой, но сырой материал — пассивную стойкость, развить до степени активной устойчивости и упорства. Обучение Суздальского полка Суворов проводил в этом направлении: почти вся учебная программа прямо или косвенно сводилась к наступлению и удару.

Прежде всего Суворов обратил внимание на религиозность и нравственное чувство солдата. В 1771 г. писал он Веймарну: "Немецкий, французский мужик знает церковь, знает веру, молитвы; у русского едва знает ли то его деревенский поп; сих мужиков в солдатском платье учили у меня молитвам. Познавали они, что во всех делах Бог с ними и устремлялись к честности". Суворов считал необходимым внушать им и благородные побуждения: "Без честолюбия, послушания и благонравия нет исправного солдата".

Воспитывая и обучая полк для развития в нем смелости и отваги, Суворов выбросил из военно–учебной программы все, что принадлежит обороне и отступлению. Хорошая оборона должна быть наступательной, следовательно специальных приёмов обучения не требует. Отступает хорошо тот, кто отступает с наибольшим упорством; упорством же отличается не тот, кто обучен отступательным движениям, а кто привык смотреть на бегство, как на позор. Эти взгляды на отступление и оборону Суворов и внушал своему полку. В приказе ротмистру Вагнеру, в 1771 г., он говорит: "Сикурс, опасность и прочие вообразительные в мнениях слова служат бабам, кои боятся с печи слезть, чтобы ноги не переломить, а ленивым, роскошным и тупо–зрячим — для подлой обороны, которая по конце — худая ли, добрая ли — расскащиками також храброю называется". В другом приказе на все посты своего района, в мае того же года, он внушает, что "одно звание обороны уже доказывает слабость, следственно и наводит робость". В одном документе попадается как будто компромисс, но и тут Суворов прибегает к забавному софизму, с помощью которого старается как бы выгородить свой принцип в глазах других. В приказе 5 октября 1771 г. на все посты он, рекомендуя для обучения войска наступные плутонги (плутонг = взвод), прибавляет: "притом хотя и отступные, только с толкованием, что то не для отступления, но только для приучения ног к исправным движениям". Чтобы убедиться, что Суворов отрицал оборону как воспитательный приём, но умел ценить хорошее отступление, надо прочесть его похвалу польским конфедератам за дело под дер.Наводицей. В апреле 1770 г. он доносит Веймарну, что поляков "на месте положено сот до трёх или больше, число же всех их было поменьше 1000, только все хорошие люди, ибо когда они на площади, в лесу, место и батарею потеряли, и наша кавалерия их беспрестанно в тыл била, то они, ретируясь через два буерака и потом один болотный ручей, те три раза снова делали фронт довольно порядочно и ожидали атаку".

Напирая на обучение наступательным действиям и атаке холодным оружием, Суворов не пренебрегал прочими отделами военного обучения и не противопоставлял одни другим.

На обучение стрельбе Суворов обращал очень большое внимание и возмущался, если она была плоха. В одном из донесений он говорит: "Ныне настали малеванные мужики в солдатском платье, да по несчастью для роста ещё фланговыми; сии мужики на кулачный бой — пуля виноватого найдёт: такой недостаток исправного выэкзерцирования!" Дисциплинирование огня было постоянной заботой Суворова: он не допускает у гренадер и мушкетёр стрельбу без дозволения, "ибо больше потребно времени зарядить, нежели выстрелить… В погоне же всякий, кому случится, достреливать может, но и тут напрасно весьма пули не терять". "Пехоту скорому заряжанию приучать и поспешной пальбе, но затверживать, что сие чинится для проворности исправного приклада. В деле скоро стрелять не надлежит, а верно целить". В Суворовской программе "скорый заряд и исправный приклад" занимают одно из первых мест, а стрельба в мишень была предметом исключительного внимания. Иногда она производилась по окончании всего ученья, даже после атаки в штыки.

В 60‑х годах прошлого столетия ружейная экзерциция считалась за высшую часть строевого образования; на неё тратили много времени и с неё обыкновенно начинали. Ещё закралось у нас в практику пустое по смыслу и вредное в боевом отношении ружейное франтовство, вследствие которого наружной красоте ружья и эффектному исполнению ружейных приёмов приносились в жертву качества боевого оружия. Изданной в 1764 г. инструкцией полковым командирам указывалось, чтобы скобки и винты ружья были в своём месте и пустой красоты и грому не делали. Но это не действовало, и 20 лет спустя Потёмкин заявлял в приказе, что полирование и лощение предпочтено в ружьё его исправности. У Суворова ничего подобного не было. "По данному в полк моему учреждению экзерцирование моё было не на–караул, на–плечо, но прежде поворочать, потом различное марширование, а потом уже приёмы, скорый заряд и конец — удар штыками". В приказе Казанскому пехотному полку в декабре 1770 г. он пишет: "Оному полку весьма экзерцироваться сколько в поворотах, приёмах, скором заряде и примерной стрельбе с исправным прикладыванием, столько паче маршированию тихо, скоро и поспешно, наступательным эволюциям с захождением, разнообразным движениям и обращениям фронтов, взирая на разные местоположения, и атакам на штыках, а по окончании всего экзерцировать стрелянию в мишень, хотя бы то было в холодное время".

Здесь изложено, между прочим, условие обучения войск с применением к местности. Такое же самое требование высказано Суворовым в приказе на все посты, отданном в том же году: он предписывает обучать в тонкость основаниям разных экзерциций, манёврам, эволюциям и атакам, "толкуя и приучая к ним по различию их, состоящем в различии положения мест — ровных, низких, высоких, перерезанных, лесистых и болотных". Боевой элемент обучения виден во всякой строке его приказов и наставлений.

Походам он придавал первостепенное значение: "памятовать, что победа зависит от ног, а руки только орудие победы". Он производил их в Ладоге беспрестанно. Ударят тревогу, и полк выступит в поход; Суворов водит его по нескольку дней, бивуакирует, переходит ручьи и реки вброд, вплавь, проводит по пути боевые ученья. Время года, а тем паче погода, в соображение не принимались.

Будучи в Семилетнюю войну свидетелем крайней медленности движений русской армии, чему в особенности способствовал непомерный обоз, Суворов делал учебные походы с незначительным числом повозок, и сам был всегда верхом. Форсированный марш практиковался часто, потому что основной принцип обучения был: одерживать победы солдатскими ногами. В 70‑х годах, в Польше, он назначал постоянно для суточных поисков партий расстояние от 50 до 85 вёрст.

Суворов проводил обучение полка и по ночам. Он не мог упустить выгоды — владеть оружием, которым противник не владеет, и доказал верность своего расчёта в скором времени.

Он не гнушался спускаться к самой чёрной работе; учил каждого как чиститься, обшиваться, мыться и тому подобное, "и был человек здоров и бодр", — говорит он в письме к Веймарну: "знают офицеры, что я сам то делать не стыдился… Суворов был и майор, и адъютант, до ефрейтора; сам везде видел, каждого выучить мог".

Как развить храбрость солдата в мирное время? Добивайся, чтобы солдат был уверен в самом себе, тогда он будет храбр. С этою целью он давал солдату военное образование несложное, но чтобы было усвоено солдатом в совершенстве и привилось ему органически. В письме к Веймарну он пишет: "Каждый шёл через мои руки, и сказано ему было, что более ему знать ничего не осталось, только бы выученное не забыл. Так был он на себя и надёжен, — основание храбрости".

Дисциплина в русской армии была внешняя и поддерживалась лишь страхом наказания; наказания были суровые, и назначение их, до высокого размера, предоставлялось власти ближайших начальников. Полковник имел право без суда прогнать солдата сквозь строй до трёх раз. Правда, закон ставил рекрута под особое своё покровительство и предоставлял начальнику взыскивать на солдате, приставленном к рекруту; сам же рекрут "не должен быть не только бит, но ниже стращён". Но это была сделка законодателей с совестью; такой уступке противоречило все — и общее направление законодательства, и традиции, и воззрения общества, и предоставление начальнику широкого усмотрения. Да и как было не бить рекрута, когда та же инструкция предписывала: "быть не лениву, смелу, проворну, поворотливу; чтобы крестьянская подлая привычка, уклонка, ужимка, чесание при разговоре совсем были из него истреблены". Всякий торопился из рекрута сделать солдата по указанному образцу, чтобы самому не быть в ответе, а прямейший к тому путь заключался в батожьё, в шпицрутенах, к которым издавна все привыкли, ничего ненормативного в них не видели и ответственности за них не подвергались, если не заходили чересчур далеко.

Суворов поддерживал у себя в полку строгую дисциплину. "В случае оплошности взыскивать и без наказания не оставлять, понеже ничто так людей ко злу не приводит, как слабая команда. Почему командующему за прегрешения неослабно наказывать, ибо когда послабит, то тем временем в непослушание придут и в своём звании оплошнее учинятся".

В Ладоге он учил солдат перепрыгивать широкие рвы, люди обучались и плаванию. Нередко, окончив учение, он подводил полк к Волхову, приказывал всем раздеться, раздевался сам и проводил переправу вброд и вплавь. Он делал ночные манёвры; вызывал полк по тревоге во всякое время года, днём и ночью; производил форсированные учебные марши также во всякое время; переправлялся через реки без мостов; однажды показал своему полку примерный штурм на монастыре, мимо которого привелось идти.

На боевом поле полковому командиру часто приходится командовать отрядом из войск разных родов оружия, и ему необходимо обладать практической подготовкой. У полковника, знакомого со всеми родами оружия, взгляд на обучение полка шире и правильнее. Таким был Суворов, представлявший исключение из общего уровня.

В приказе 25 июня 1770 г. Суворов говорит: "Кавалерии стрелять не годится, лучше палаш и копьё; разве случилось бы достреливать в погоне; но и при сём лучше холодное оружие, ибо можно расстреляться, и для нового заряжания время кратко и драгоценно". "В погоне кавалерии надлежит только смело врубаться неиспорченным фронтом, кроме фланкёров, кои могут стрелять из пистолетов, но цельно"; "состоящих на постах казаков обучать разным атакам". Он предписывает обучать кавалеристов рубке палашами: "низко пехоту, выше конницу, но прежде подлинной рубки приучать к отвесу палаша". Тут нужна не столько сила, сколько искусство: "из всех тех, коих карабинеры рубили, большая часть ускакали раненые, а малосильные драгуны рубили наповал". Он требует, чтобы лошади не боялись блеска палаша, при карьере приподниматься на стременах и нагибаться вперёд на конскую шею.

От артиллерии Суворов требует меткости, скорого заряжания и особенно выбора позиции, на что предоставляет ей полную свободу. В приказе 25 июня: "Пушки в деле действуют сами по себе, и хотя артиллеристов скорому заряжанию и пальбе примерами весьма приучать, но паче того знанию батарейного места, которое состоит в привычном свидении равнины, разве малого полевого возвышения расстоянию. Натверживать в память артиллеристам непрестанно, чтоб в истинном действии стреляли редко, но весьма цельно; знали бы качества их орудия и заряда; напрасно не стреляли б".

Суворов требует упражнений с применением к разного рода местности и совокупного маневрирования. Во главе всего поставлено "жестокое и поспешное нападение"; "удары простые, но поспешные и храбрые".

Прошло пять лет командования Суворова Суздальским полком, пять военных лет мирного времени. Осенью 1768 года сказан полку военный поход.