Жребий изгоев

Глава 3. Кривский волк. 1. Кривская земля. Окрестности Плескова. Лето 1064 года, червень, Перунов день

– Опоздали, княже, – сплюнул гридень Радко, отводя взгляд от рубленых стен.

– Опоздали, – кивнул Всеслав.

– Предупредил кто-то, не иначе, – гридень не мог успокоиться – фыркал, как норовистый конь, поводил по сторонам выкаченными гневными глазами.

– Так думаешь? – князь поднял бровь.

– Тут и думать нечего, – возразил Радко. – Ишь, как все кинулись за стены разом, как в зад укушенные, прости, княже, за грубое слово. Не иначе, и предупредил кто-то, и заранее ждали нас, и схроны для добра заранее сготовили, чтоб по-быстрому всё упрятать.

Князь задумчиво покивал, по-прежнему разглядывая плесковские стены – высоченные рубленые громады с крытыми тёсом заборолами. Неприступна твердь плесковская – не один находник обломает ещё зубы об эти стены…

Он усмехнулся – а сам-то ты кто, Всеславе? Не находник?

Нет!

Находник – тот, кто корысти ради да грабежа. Ему же, Всеславу, ничего не нужно – только родовая честь да кривское единство.

Кто-то скажет – единство Руси превыше! А где оно, единство Руси-то?

Большая часть Руси ныне в руках Ярославичей – Киева, Чернигова да Переяславля. А на иных уделах сыновья их сидят. Вроде и есть оно, единство-то. А только он, Всеслав, иное видел…

Он-то знал, что никакого единства меж Ярославичами и их детьми нет. Ярославичи из-под каблука своих жён поют. Киевский Изяслав с сыновьями в закатную сторону тянет, к папе римскому да польскому королю, черниговский Святослав с германским императором ликуется, а переяславский Всеволод – под Царьград стелется. С ними каши не сваришь, и полоцкому князю с ними не по пути. Мало того – они и сами друг с другом каши не сварят.

А Волынь и Тьмуторокань – уже отрезанный ломоть, там сейчас Ростислав Владимирич властвует, брат троюродный. И друг. Друг ли? Время покажет…

И полоцкая земля – она ещё со времён Изяслава Владимирича – наособицу. Какое там единство?

Так тут сам Род велел – совокупить кривские земли в единой руке. Только вот как бы ему, полоцкому князю, сегодня зубы об эти стены не обломать… А вот и посмотрим, – подумалось Всеславу весело. Посмотрим, приступна или нет…

Вои, деловито стуча топорами, уже ставили пороки в боевое положение.

Кривская земля велика. И много племён было когда-то в кривском языке. Имена их теперь забылись, осталось только одно, общее для всех – кривичи. Да ещё от племён остались их города – у каждого племени свой.

Полоцк.

Витебск.

Менск.

Плесков.

Смоленск.

Всвячь.

Дудичи.

Еменец.

Копысь.

Под рукой Изяслава Владимирича восемьдесят лет тому была только одна лишь полоцкая земля, да и та без города Полоцка, сожжённого Владимиром. Княжил старший сын великого князя в Изяславле.

Брячислав Изяславич сумел присоединить Витебск и Всвячь. Постепенно перешли под руку полоцких князей и многие другие города кривской земли.

Ныне Всеслав привёл рать под стены Плескова.

На слом Плесков взять трудно – с одними лестницами на таких стенах много не навоюешь. А измором Плесков брать для кривской рати смерти подобно – подтянутся рати из Новгорода, зажмут полочан, как в клещи.

И ещё по одной причине не хотелось Всеславу садиться в осаду – рать, стоящую в осаде, надо кормить так же как и рать, в осаде сидящую. И придётся его воям единокровных кривичей зорить. И какая после память в Плескове останется от полоцкого князя – что пришёл кривскую землю соединять огнём и железом? Igni et ferro, как говорят христиане?

И надолго ли удержишь, Всеслав Брячиславич, после такого плесковскую-то землю?

Стало, оставался только один способ – взять Плесков изгоном, внезапно.

Всё это Всеслав обдумал ещё в Полоцке с Бренем, Бронибором и иными воеводами, когда они прикидывали силы, потребные для плесковского похода.

Кривичи плесковские против не станут, это Всеслав знал точно. Вот только наместник с дружиной из словен да киян, гридень Мстислава Изяславича…

И всё было рассчитано правильно, и путь намечен, и кони пригнаны, и рать шла быстро… ан вот же – не поспели.

Взять город с наворопа не удалось. Вообще, в этом походе всё шло не так, как было задумано – пока полоцкая рать подтягивалась, собираясь в кулак, передовые разъезды ринули к воротам, но было уже поздно – ворота затворились, мосты через ров поднялись, над городскими стенами уже вздымались тревожные чёрные дымы, а народ с посада забился за стены детинца.

Не подготовился, – корил себя князь, кусая губы и сжимая кулаки, словно мальчишка, глядел на неприступные городни. Так ли надо! Поспешил.

А надо было – своих людей в Плескове завести.

Об условных знаках сговориться.

Пути твёрдые проложить.

Тогда и ударить!

Да не с обозами тащиться от Полоцка до Плескова полторы сотни вёрст, а – о-дву-конь лететь!

Вот тогда бы изгоном-то и удалось!

Не вышло.

Под матёрым дубом на берегу Великой собрались бояре и гридни. Ждали князя.

Всеслав вышел из шатра в новом корзне, тимовых зелёных сапогах с загнутыми носами и в княжьей красной шапке.

– Слава! – грянули вятшие, вскидывая над головами нагие мечи.

– Слава! – сотнями голосов дружно подхватило войско на берегу – князь и вятшие на холме были видны всем воям.

Четверо воев тянули на верёвке круторогого рыжего тура. Бык гневался, бешено рыл землю копытом, мотал головой, угрожая вырвать верёвку из рук.

Всеслав бесстрашно подошёл к быку, протянул руку, и кто-то из гридней – Радко, кажется – вложил в неё рогатину. Князь коротко размахнулся и всадил рожон быку под лопатку. Зверь бешено храпнул, ощутив входящее в него железо, рванулся, пытаясь достать князя, но ни рогом, ни копытом не досягнул. Рогатина жадно пила кровь, щедро хлещущую под ноги князя, ноги быка подкосились, он пал на колени, а после грузно повалился набок.

– Слава! – снова гаркнули сотни глоток.

А потом начался праздник.

Горели костры, слышались приветственные крики, звенело оружие. Нет большей чести, чем почтить Перуна боем, хоть и нарочитым, бескровным даже.

Когда-то давно чешуйчатый скользкий Змей, увидав невесту Перуна, воспылал любовью. Не умея сдержать страсти, Змей похитил юную богиню, но могучий бог грозы настиг ворога.

Бой длился долго.

Одни говорят – несколько дней.

Другие говорят – несколько лет.

И те и другие правы.

Ибо что для богов один год, весомый для человека с его коротким веком, как не один день?

А третьи говорят – бой длится до сих пор. И молнии – это отблески секиры Перуновой.

И они тоже правы. Ибо что есть наша жизнь, как не вечный бой светлых богов с Тьмой? Бой в душе человека.

Но в честь и в ознаменование победы Перуна над Змеем принято у народов словенского языка праздновать Перунов день – через четыре седмицы после Купалы.

Любо в Перунов день потешить силу молодецкую потешным боем, позвенеть мечами да секирами, пособить светлому богу в его войне со Змеем.

Всеслав нырнул головой в звенящую прохладу кольчуги, затянул тяжёлый боевой пояс с мечом. Радко надел ему на голову шелом, помог затянуть подбородный ремень и надеть на руку щит.

– Ну! – весело крикнул князь. – Кто осмелится?

Смельчак нашёлся мгновенно – тот же Радко. Он уже обнажил меч и наступал, прикрывая щитом лицо, только глаза глядели из-за верхнего обода щита.

Сшиблись – зазвенело железо, с глухим стуком ударились щиты, бойцы закружились в стремительном хороводе.

Когда противники равны по силе, бой превращается в череду долгих кружений опричь друг друга и стремительных сшибок.

Вои застыли зачарованно – не всякий из них решился бы помериться силами с самим князем, тем более, в Перунов день. На князе лежит воля богов, а уж Всеслав Брячиславич, Велесом-то отмеченный… и впрямь в такой день должен победить всякого.

Так и вышло – неравен оказался Радко по силе Всеславу.

После третьей сшибки с треском лопнул обод Радкова щита, и Всеслав опустил меч – по правилам таких боёв, гридень проиграл.

– Кто ещё? – бросил князь весело. Он ничуть не запыхался, и усталости не было никакой.

Оружие звенело по всему стану, бойцы рубились, изо всех сил стараясь не зацепить друг друга – тоже велико искусство, не меньшее, чем ранить иль убить. Тут же бросали оружие и обнимались, пили сбитень и квас – хмельное выдавать Всеслав строжайше запретил. Сделают плесковичи вылазку, враз всё невеликое войско Всеславле передушат, как утят. На возражения некоторых гридней, что плесковичи, мол, тоже празднуют, возразил:

– Празднуют, да не то! – оглядел хмуро непонимающие лица гридней и пояснил. – Ильин день они празднуют сегодня, а не Перунов. И празднуют иначе! Может, и хмельное пьют. А только им на нас напасть самое милое дело, а нам на них – труднее во сто крат.

И притихли гридни.

Вторым тоже вызвался гридень – Чурила, друг Радка. Видно, забедно стало, что князь его друга одолел, хоть даже и не в настоящем бою.

Чурила был обоеруким бойцом, щита не носил. Скрестил перед лицом оба меча, резко развёл их в стороны и ринул навстречь князю.

Сшиблись, и с первого же удара червлёная кожа на княжьем щите лопнула по всей длине, треснули доски. Всеслав с досадой отбросил щит и сунул меч в ножны.

Незадача!

Ох, не надо бы, – подумалось тут же Чуриле. Что же это, князь сам, своей волей, после первого же поражения отступает. Нехорошо… Гридень, если бы была на то его воля, сейчас поворотил бы время вспять, чтобы победил князь. А как поворотишь? Да и нельзя в Перунов день поддаваться…

– Княже! – взмолился гридень. – Не считается…

Всеслав только махнул в ответ рукой:

– Покинь, не сепети! – велел он, стягивая с головы клёпаный, со стрелкой на переносье и чешуйчатой бармицей, шелом. – Не мальчики, чать…

Возразить было нечего – не мальчики, и правда, каждый сам знает, когда верно, а когда нет.

Чурила помрачнел и отворотился, а князь принял из рук Радка братину с квасом, крупно глотнул ядрёный напиток с мёдом, орехами и тёртым хреном. Передал братину дальше, засмеялся, глядя на хмурого Чурилу, хлопнул гридня по плечу:

– Не журись, друже! И на старуху бывает проруха.

Гридни засмеялись тоже, и никто не упомянул о нехорошей примете. Хуже не может быть, чтоб в походе, да на Перунов день, да в обрядовом бою, князь потерпел поражение. Поражение, сулящее неудачу всему походу.

Вечером над станом полоцкой рати стояла тишина, изредка прерываемая негромкими голосами и конским ржанием. В Перунов день не возбранялось хмельное. Даже поощрялось. Но не в походе, не на брани. Всеслав к хмельному был строг и даже за свои немногие войны приучил полки к тому же.

В княжьем шатре мирно потрескивали свечи, огоньки отражались в начищенной медной посуде и оружейном железе. Через отворённый проём снаружи тягуче вползал тёплый летний воздух, неся запах дыма от костров, подгорелого мяса и горячего хлеба. Тонко и многоголосо звенели комары.

Огоньки свечей качнулись от движения воздуха – сдвинув и без того откинутую полу, кто-то вошёл в шатёр. Князь поднял голову от книги, оторвал взгляд от затейливо выписанных на харатье букв.

– Владыка Славимир? – удивился он. – Откуда?..

Осёкся. И так ясно – откуда.

– Переживаешь, княже? – волхв неуловимым движением оказался рядом, пахнуло воском, дикими травами, ещё чем-то странно знакомым.

– С чего бы? – насмешливо хмыкнул Всеслав, пряча беспокойство под скуратой беззаботности.

– Ну как с чего? – волхв мягко сел в походное кресло, быстро придвинутое князем. – Ты же проиграл… в самом начале похода, да ещё в священном бою в Перунов день…

Всеслав закусил губу, ущипнул себя за длинный ус. Славимир был прав, как всегда – хреновая примета…

– Война будет неудачной? – спросил князь в лоб, бледнея.

– А если да? – волхв прищурился. – Ты отступишь?

– Ни за что! – Всеслав решительно мотнул головой, метнулись туда-сюда длинные волосы.

Славимир кивнул, глядя на князя как-то отрешённо.

– Так мы проиграем? – Всеслав побледнел ещё больше.

– Никто не может знать грядущего, – покачал косматой головой Славимир. – Можно только знать… что будет, если мы победим… и что будет, если мы не победим…

– Это и я знаю, – махнул рукой князь, помолчал и добавил задумчиво. – Но рати нужно что-то… ободряющее…

– Ничто не ободряет сильнее, чем победа, – пожал плечами волхв, глядя в огонь очага из-под косматых бровей.

– Эти стены единым только боевым духом не сломить, – вздохнул князь. Огоньки свечей вновь дрогнули от сильного дыхания Всеслава. – Вестимо, у нас есть друзья даже и в самом Плескове, да только с ними…

– Только с ними надо ещё встретиться, – закончил за князя Славимир. – А вот завтра что-нибудь да прояснится…

Князь вскинул глаза.

– Ты же не ведаешь будущего, – напомнил он. – И никто не ведает…

– Предчувствие, – отрезал волхв, почуяв в голосе князя лёгкую тень ехидства. – Да и потом – утро вечера мудренее…

– Ну да, – сказал князь язвительно. Вновь взглянул на волхва и остолбенел – Славимира в шатре не было. Только дрожали от лёгкого сквозняка огоньки свечей.

Наутро приехали послы из Плескова.

Двое вятших.

Кривский – Найдён Смолятич, от посадника, боярин из плесковской старшины. И словенский – Буян Ядрейкович, гридень Мстислава Изяславича, наместник.

– Ого! Сам наместник! – процедил гридень Радко, услышав имена гостей. Наткнулся на свирепый взгляд князя и смолк.

Гостей Всеслав принимал в своём шатре, где стоял походный престол – резные деревянные стояки с толстым, в семь слоёв кожи, сиденьем. На нём сейчас Всеслав и сидел, одетый в шитый серебром стегач – такой доспех больше для торжественных войских собраний да для пиров пригоден, чем для рати. Хотя он и стрелу сдержит, и от меча защитит.

Плесковичи вошли в шатёр, поклонились в сторону Всеслава, выпрямились и поворотились в красный угол, к божнице – искали иконы. Наткнулись взглядом на чуры. Гридень враз построжел лицом, а боярин вдруг весело прищурился, но покосился на гридня и тут же снова сделал строгое лицо.

– Добро пожаловать, гости дорогие, – сказал князь, делая себе на памяти зарубку – приглядеться к этому кривичу.

На челюсти у гридня вспухли желваки, но он всё же размашисто перекрестился, даже с вызовом каким-то это сделал.

– Гой еси, Всеславе Брячиславич, – процедил он.

– И вам поздорову, господа плесковичи, – Всеслав Брячиславич выпрямился, встречая взгляд гридня таким же неприязненным взглядом.

Спорили долго.

Кривич больше молчал, и спорили меж собой князь с наместником, а Найдён Смолятич только отпивал из кубка и изредка вставлял слова. Словенский гридень предлагал выкуп – тысячу гривен. Всеслав в ответ только улыбался и качал головой, отчего Буян только ещё больше злился и горячился.

– Так чего же ты хочешь, княже?! – крикнул, наконец, словен.

Ясно чего, – подумал про себя кривич, но опять смолчал. А князь несколько успокоился. Несколько раз вздохнул, отпил из кубка и бросил:

– Кривскую землю. Всю.

– Ого! – насмешливо сказал гридень. – А не многовато? С каких бы это пирогов?

Всеслав в ответ только промолчал. Пояснил за него полоцкий гридень Колюта, былой наперсник князя Судислава, который давно уже весело щурился, глядя на перепалку своего князя с новогородским гриднем:

– Наш господин, Всеслав Брячиславич, природный князь кривского племени и по роду своему, и по приговору кривских общин. Потому достоит ему в своих руках всю кривскую землю совокупить.

Буян несколько мгновений глядел на кривского гридня, обмысливая услышанное, потом резко встал и вышел из шатра. Слышно было, как он садился на коня.

Всеслав сидел мола, испытующе глядя на замершего плесковского боярина. Поймал вопросительный взгляд Радка, готового хоть сейчас имать словенского гридня в железа, чуть заметно качнул головой.

– Найдён Смолятич! – рявкнул снаружи Буян.

– Ну! – отозвался боярин.

– Едешь аль нет?!

Найдён помолчал несколько мгновений, неуловимых и незаметных для иного, но Всеславу да и Буяну, показавшихся очень длинными.

И недаром.

Останься сейчас Найдён – и Буян, и его дружина поймут, что городовая община Плескова готова стать на сторону Всеслава. Поспеши Найдён следом за гриднем – значит, княж наместник и его дружина – выше власти городского веча.

– Иду, – бросил он, наконец, когда новогородец, должно быть, уже открыл рот, чтоб окликнуть его повторно.

Всеслав сам вышел проводить гостей – не задалось плесковичам посольство. На миг, ему показалось даже, что боярин и гридень сейчас вцепятся друг в друга: боярин гридню – в чупрун, а гридень боярину – в бороду.

Словен отъезжал, гордо подняв голову, и не удостоил сумасшедшего, по его мнению, полоцкого князя даже взглядом – сразу пустил коня вскачь, не дожидая боярина – спешил быстрее сообщить новость своей дружине. А то и вестоношу в Новый Город послать, если удастся.

А кривич, напротив, задержался, словно возясь с ослабелой подпругой, и уже сев в седло, значительно поглядел на Всеслава. Князь коротко кивнул – понятно, мол.

А через час, когда за послами затворились ворота, огромные пращи со скрипом махнули длинными коромыслами, и первые каменные глыбы с гудением пронизали воздух и с грохотом, разбивая дерево в щепу, ударили в стены плесковского детинца.