Жребий изгоев

4. Северская земля. Путивль. Осень 1064 года, грудень

Копыта глухо и гулко стучали по мёрзлой земле, уже кое-где расцвеченной белыми звёздочками первого снега. Крупные снеговые хлопья висели в воздухе, кружа на ветру, цеплялись за ресницы и волосы, мягко щекотали лицо.

С первого снега всегда какая-то неизъяснимая радость, словно душа, устав от осенней мерзопакостной слякоти, от расквашенных в тесто дорог, от жухлой посерелой травы, от голых ветвей, радуется белой чистоте, хоть, обыкновенно, и недолгой.

Глебу радоваться было особенно нечему, но всё одно на смурной с самой Тьмуторокани душе как-то посветлело. Но лёгкий и противный страх не прошёл. Страх перед отцовым гневом…

Князь понимал, что особенно строгого наказания ждать от отца не стоит: ни опалы, ни, тем более, казни. Но едва он представлял жёсткое, словно из дуба вырезанное лицо отца, бритое, со сведёнными густыми бровями, серо-стальные глаза, плотно сжатые губы с подковой светлых усов – и страх вновь против воли медленно и противно закрадывался в душу, отдавал слабостью в колени.

Вспоминался долгий путь от Тьмуторокани – вокруг Климатов[1] Глеб не сунулся, шли вверх по Дону, а после – горой до самой Северской земли.

Насмотрелся Глеб Святославич…

Отец встретил Глеба в Путивле, у самой степной межи Северского княжества. Подъехали, спешились, внимательно, безотрывно глядя друг на друга. Потом вдруг единовременно, рывком обнялись.

И тогда противный страх вмиг прошёл. Прошёл тогда, когда Глеб увидел в глазах отца не гнев, не злость даже, а единственно облегчение – что сын невережоным добрался до отчей земли.

После сидели в тёплом покое путивльского детинца, пили мёды. За стеной, в гридне, шумели дружины обоих князей.

– Рать соберём завтра же! – горячился Святослав, закладывая за ухо длинный чупрун, отпущенный по памяти того ещё, древлего Святослава. Хотя и то сказать – какой он древлий – ста лет не прошло с того, как погиб. – Вестонош я уже разослал, завтра уже дружины боярские подходить будут. Много рати у него, сыне?

– Не особенно, – задумчиво отозвался Глеб. Он отцовой уверенности не разделял. – Сотен пять будет, должно быть…

– Всего-то, – отец усмехнулся. – Тысячу воев выставим, не меньше, не устоять против нас Ростиславу.

– Тут другое, отче, – Глеб невольно поморщился. – Дружины-то у него немного, то верно, только…

– Что? – веселье черниговского князя вмиг куда-то исчезло, скрылось. Глеб невольно вздрогнул от острого отцова взгляда.

– Тьмутороканская господа вся за него, это первое, – начал перечислять Глеб. – И Колояр Добрынич, и иные прочие – все.

– Так, – медленно темнея ликом, с каменной тяжестью уронил Святослав.

– Он там Великую Тьмуторокань создать мнит, – мотнул головой Глеб. Коротко, в нескольких словах, он рассказал о, что говорили ему в Тьмуторокани и князь Ростислав, и тысяцкий Колояр.

– Вон как, – недобро протянул отец, вмиг всё поняв. Глеб заподозрил даже, что у черниговского князя и у самого была подобная задумка, да только которы со старшим и младшим братьями мешали. Не для того ли он меня на Тьмуторокань и всадил, – подумалось вдруг.

– На его стороне кубанские «козары» будут, это второе, – продолжил сын. Святослав наморщил лоб, пытаясь понять.

– Которые козары?

– Да уж не те, которых пращур Святослав Игоревич громил, – Глеб дозволил себе даже и ухмыльнуться. – Русь кубанская. Их сейчас по всей Степи «козарами» зовут, раз у хакана под рукой ходили когда-то.

– И велика ли сила их? – Святослав прищурился.

– Да не мала, отче, – устало ответил сын. С долгой дороги да со ставленого мёда начало вдруг клонить в сон. – Так что и рать собирать надо немалую.

– И третье есть? – на бритой челюсти черниговского князя вспухли желваки, жёсткая, выветренная кожа шевельнулась, пошла буграми.

– Есть, отче, – подтвердил Глеб. – Я сюда по Дону ехал, там руси тоже немало. И каждый третий, а то и второй русин грезит о сильной Белой Веже. И степи окорот ищет. И видит его в Ростиславе.

– Быстро они, – только и нашёлся сказать Святослав Ярославич.

– Быстро, – подтвердил беглый тьмутороканский князь. – У Ростислава в дружине «козарин» с Дона был, так что они уже за него. Донцы нас, может, и пропустят, своей силы противостать твоей рати у них не наберётся. А только как бы той порой в спину нам не ударили, когда с Ростиславом на рать станем.

Глеб уже ушёл спать, а Святославвсё ещё сидел в полутёмном покое с чашей в руке, слепо глядя в волоковое оконце. Невольно вспомнилась собственная злость при вести о том, что сотворилось в Тьмуторокани.

Сам добрый воевода, черниговский князь тут же невольно оценил сделанный Ростиславом бросок от Червонной Руси к Тьмуторокани. И уж вестимо, не на пустое место шёл волынский князь, были и пересылки меж ним и тьмутороканской господой, были!

В приступе ярости хотел было Святослав вести полки на Волынь, осаждать Владимир, взять в полон жену и сыновей Ростислава.

Одержался.

Честь княжья не дозволила.

Не в обычае было ещё на Руси брать заложников из числа родни. Изяслав, тот не умедлил бы, – скривился черниговский князь с немалой долей презрения к старшему брату.

Он – нет.

Святослав не кривил душой сам перед собой – он предпочитал скорее Тьмуторокань потерять, чем честью своей и сыновней поступиться. Даже если и сам сын будет против того…

Вои начали прибывать уже с утра – пока что здешние, путивльские. Святослав подымал на мятежного князя не только собственную дружину, но и боярские – мало не со всей земли. И бояре шли, хоть и не особенно охотно, но шли. Мало того, что Ростиславля выходка рушила весь закон наследования на Руси, так он отнимал у Чернигова и всей Северской земли восходную торговлю, которая вся шла через Тьмуторокань. Это было настолько весомо, что сто двадцать лет спустя стремление достичь «Тьмуторокани-града» бросит в походом Дикое ещё одного северского князя – Игоря Святославича, героя бессмертной поэмы.

Вои шли. Примчался вестоноша – черниговский полк уже на подходе. Всей рати у Святослава и впрямь набиралось уже даже и до полутысячи. Но тут примчался новый вестоноша с вестью о Всеславе. Приходило поход против Тьмуторокани откладывать – великий князь, помянутый Святославом недобрыми словами, требовал помощи – спасать своего первенца, незадачливого новогородского князя. И приходило вместо Тьмуторокани, вместо Дикого поля, двигать рать обратно к Чернигову, к Днепру.

Пока собирались, пока выдвигались – и осень наступила. И в Чернигове новая весть донеслась – отступил Всеслав от Плескова, скрылся в своей кривской дебри непроходимой.

И вновь поворотил рать Святослав, на обратный путь, собирая по пути новые и новые полки. Перевалила рать и за пятнадцать сотен. К середине листопада достигли верховьев Дона.

Но с первого же дня поход у Святослава и Глеба не заладился. Внезапно навалилась зима – до того два дня хлестал мокрый снег с дождём, а после вдруг ударил мороз. В Северской земле навыкли, что зима приходит самое раннее, в студень-месяц, а до его начала Святослав рассчитывал уже и Тьмуторокани достигнуть. Не вышло.

Святославля рать остановилась, даже не отойдя от Сейма, у самого Путивля. Обезножели и начали падать кони, не хватало кормов.

Снег падал хлопьями, с восхода тянул лёгкий ветерок.

– Крепчает, а? – Глеб потёр замшевой рукавицей стынущее на холод ухо. Ветер и впрямь усиливался – медленно, но верно. – Глядишь, и настоящая вьюга начнётся?

– Кто знает? – дружинный старшой Жлоба пожал плечами, с беспокойством глянул на господина. – Надел бы ты шелом, княже, а?.. не ровён час…

– Брось, Жлобе, – усмехнулся князь, покрепче натягивая на голову шапку. – Откуда тут Ростиславичам взяться? Или половцам? Зимой-то?

Жлоба недовольно дёрнул усом. Зима – не зима, а только…

Пронзительный свист заставил вздрогнуть коней и людей. Свистел дозорный с самой кабаржины.

Жлоба дёрнулся, и меч словно сам собой вмиг очутился в его руке. Дружинный старшой махнул второй рукой, и в дробном топоте копыт и лязге железа дружина вымчала на гребень, топча прибитую снегом сухую степную траву.

– Надень шелом, княже! – жёстко бросил Ростиславу Жлоба, едва они оказались наверху, и на этот раз Глеб Святославич послушал старшого безо слова.

Сквозь снеговую пелену где-то вдалеке мельтешились чёрные точки.

– Люди?

– Люди, – утвердительно ответил Жлоба, почти радостно играя мечом – надоели старшому бескровные и неудачные одоления на враги и неудачный же поход по заледенелой степи. – Досягнём, княже?

– А давай, – весело бросил князь, тоже вытягивая из ножен меч. – Прощупаем, кто таковы.

Опасности не было никакой: ну сколько там этих степных бродяг – ну десяток, ну два. А с ним – сотня воев, засидевшихся без дела.

Заснеженная степь качнулась, метнулась навстречь в конском топоте, в свистящем и плюющим снегом встречном ветре. Один перестрел, другой, третий, четвёртый!

Чужаков и впрямь оказалось немного – всего дюжина. Ни стяга, ни знамена на щитах… да и щитов-то нет. Кожаные и набивные доспехи и шеломы. Половцы? Торки? «Козары»? Какая разница?!

С лязгом сшиблось железо – чужаки не струсили, не ударили в бег, хоть их и было ввосьмеро меньше.

Княжьи вои не удивились внезапной стычке. Чужаки – без колебаний схватились за оружие.

Не спрашивают имени на меже Степи и Леса!

Кровь горячими каплями протаяла снег, разом пали двое у чужих и один – у князя Глеба.

Сам князь схлестнулся с молодым парнем в стегаче – даже усов не было видно на юном лице, которое даже под набивным шеломом вдруг показалось Глебу в чём-то знакомым. Оружие дрожало в руке, меч словно сам рвался убивать – князя охватила злоба. И неважно, что неведомые чужаки, скорее всего,никоторым боком не касались его распри с Ростиславом Владимиричем!

Пусть!

Пустить кровь! Хоть кому! Хоть так дать выход злости и обиде!

Скрестились клинки, высекая искры, но князь, с малолетства навыкший владеть мечом (сначала деревянным, а после – и боевым!), легко выбил меч из руки чужака, обратным движение клинка сшиб с его головы набивной шелом. Парень чуть прикрылся рукой, в робкой попытке защититься, а второй рукой тем временем судорожно рвал с пояса нож, не замечая, что захватил одновременно и рукоять, и шитые мелким тьмутороканским бисером ножны, и ножа ему теперь не вырвать и до самого Корочуна.

Но князь замер, глядя на прикрытое рукавицей лицо парня, и меч в руке княжьей опустился. И невесть с чего вдруг остановился и весь бой, все глядели на князя – и свои вои, и чужаки.

Тот самый мальчишка из дружины Ростислава, «козарин» донской!

– Шепель? – удивлённо спросило Глеб, не веря своим глазам.

– Я не Шепель, княже, – сумрачно ответил парень, и теперь Глеб тоже ясно видел – не он. Очень похож, но не он. – Я брат его, близняк.

– Вон что, – протянул князь, не спеша вновь вздевать меч. Но и в ножны его кидать не спешил. Парень же всё-таки совладал с ножом – серый узорный оцел стремительной рыбкой метнулся в его руке, и Глеб понял: теперь, если парень дока ножи метать, они в равных – ему в такой близи от хорошо брошенного ножа нипочём не уклониться, и мечом не отбить.

– Зовут-то тебя как, близняк?

– А тебе-то для чего, княже? – дерзко бросил парень, перехватывая нож для броска. Храбёр. На князя-то?

Хотя степные – люди вольные. Над донскими «козарами» лет сто уж как никого нет, никоих князей, откуда ему благоговения-то набраться?

Да и на Руси сейчас – у многих ли сыщешь, благоговение-то? И князья-то сейчас не те…

– Да просто, – пожал плечами Глеб. – Ты же вот откуда-то знаешь, что я – князь.

– Знаю, – буркнул парень всё так же хмуро. – Глеб Святославич ты, я тебя в Тьмуторокани видел.

Вон даже как…

– Меня Неустроем люди кличут, – сказал парень, опуская нож. Впрочем, метнуть можно было и снизу, даже не размахиваясь – раз! и в гортань!

– И чего же, Неустрое батькович, вы в нашей земле ищете? – чуть подпустив в голос яду, спросил князь.

– Заблудились мы, – непроницаемо ответил Неустрой, глядя князю прямо в глаза. – Метель-то какая…

Врал Неустрой.

Князь усмехнулся, глянул на «козарина» исподлобья.

– Ладно… убирайтесь!

Драться уже не хотелось. Ничего не хотелось.

За войлочными стенами шатра завывал ветер, бил в стены – вздрагивали и крепления шатра, и сами стены. Пламя светцов плясало так, что становилось страшно за огонь – погаснет.

Но внутри шатра было тепло. Уютно потрескивали огоньки, хотелось взять в руки книгу… да только откуда тут, в походе, книга-то?

Глеб невольно усмехнулся собственному неразумию. Когда и повзрослеешь только, княже, – сказал сам себе тьмутороканский князь. Да и какой ты теперь тьмутороканский князь – престол у тебя Ростислав отнял, а самого Ростислава с Тьмуторокани согнать не выходило.

Полость шатра чуть приподнялась, внутрь проскользнул отец, весь облепленный снегом. Отряхнулся как пёс, невесело глянул на Глеба.

– Так вот, сыне, – сказал, словно не зная, что сказать ещё.

– Ворочаем рать, отче? – тихо спросил Глеб, глядя в сторону.

– Ворочаем, Глеб, – твёрдо и горько ответил Святослав. – И на месте стоять… вои уж ворчат. А через мёрзлую степь вперёд идти неможно, кони обезножеют вконец да и попадают, корма окончатся – тут нам и конец всем… тем более, «козары» донские за Ростислава! Всю рать за Доном положим, в Сальской степи! Надо ворочаться…

У Глеба затеплели уши – изгнанный тьмутороканский князь понял, что отец прекрасно и без него знал, кто такие донские и кубанские «козары». Но сына, довольного тем, что может поучить отца, не остановил.

Глеб опустил глаза, потом быстро вскинул, встретился взглядами с отцом. И черниговский князь едва заметно подмигнул сыну – он был доволен.

А что не осёк – зачем?

Пусть покажет, что он усвоил, какой урок вынес из первого своего поражения.

Главное – чтобы из этого поражения сын привычку к поражениям не вынес.

Бывает такое.

– Надо так надо, – вздохнул Глеб. – До морозов или до весны?

– Думаю до весны, сыне, – осторожно ответил отец. – По весне пойдём и водой, и горой, да и великий князь помощь подошлёт – ему Тьмуторокань в наших руках – иголка, а в Ростиславлих и вовсе – нож острый.

Впервой вот так-то при сыне про старшего брата вымолвилось, до сих пор старался умалчивать. Незачем до времени знать сыну про то, что братья Ярославичи не так уж и дружны меж собой, особенно старшие – Изяслав со Святославом. Повзрослеет – тогда уж, – думалось. А сейчас – куда и взрослеть-то Глебу. И стол получил, и со стола согнали. А которе большой с Изяславом не миновать стать… тогда Глеб отцу и поможет.

Сын в ответ только кивнул – не слепой, мол, сам всё понимаю.

– Ростислав в Тьмуторокани прочнее сядет, – сказал отворачиваясь.

– Против нас ему всё одно не сдюжить, – возразил Святослав, подходя к светцу и грея руки у огонька.

Глеб в ответ только повёл плечом – отец так и не принял во внимание его слова по донских да кубанских «козар». Хотя войны не миновать всё одно, и Ростиславу и впрямь не сдюжить против всей Северской земли. И уж тем более против всей Руси, если за среднего брата старший и младший вступятся – великий князь Изяслав да переяславский Всеволод, тот, что ногой на самой степной меже стоит.

– Я тех «козар» сегодня видел, – вырвалось у Глеба, и он вмиг пожалел о сказанном. Впрочем, отец всё равно бы про то узнал – хоть и от того же Жлобы.

– Где?! – встревоженно встрепенулся князь Святослав.

Ростислав, морщась, коротко рассказал о мимолётной стычке. Отец слушал, выпятив губы трубочкой, словно свистнуть собирался.

– Отпустил? – недоумевающе переспросил он сына, выгнув в удивлении бровь. – С чего это?

Глеб и сам не мог бы объяснить отцу, почему он отпустил Неустроя и остальных. Но Святослав уже его не слушал – сузив глаза, он медленно произнёс:

– Ростиславичи-то каковы?! Неуж с Тьмуторокани до самого Сейма дозоры высылают?! Или…

– Что – или? – переспросил Глеб, чувствуя, что его доверчивость и ротозейство могут оборотиться какой-то другой стороной.

– Или это передовой дозор и вся Ростиславля дружина здесь?! – Святослав уже стоял на ногах, а его рука лежала на рукояти меча. – А то и «козары» с ней?!

На короткий миг Глеб представил всё, что из того следовало. Ничего невозможного – это черниговцам через мёрзлую степь идти трудно, а Ростиславу что – донские «козары» за него, его рати и отдохнуть будет где, и подкормиться. Ростислав Владимирич – вояка нехудой и ярый. Один переход – и он охватит здесь, у Путивля всю обезножелую пешую отцову дружину. И что станет выкупом за вызволение из полона или сохранение жизни? Престол черниговский?!

– Навряд ли, – ответил Глеб, вздрагивая. – Ростиславу черниговский престол не нужен, ему Великая Тьмуторокань нужна, держава в Диком Поле да в Ясских горах.

– Чем больше ешь, тем больше охота! – ощерился Святослав. – Мстислав Владимирич тоже с Тьмуторокани начинал, а после в Чернигове сел, и на Киев тоже целил! Да и откуда ты знаешь?!

– Он сам сказал, – пробормотал Глеб, чувствуя себя ужасно глупо.

Святослав в ответ только рассмеялся.

– И потом, он мог привести рать и для того, чтобы просто нас в Степь не выпустить, – быстро сказал он. – Тогда всё, тогда – конец.

Он быстро нахлобучил шапку и вышел. Пола шатра ещё не успела упасть, а Глеб уже услышал разбойный посвист – отец подзывал коня.

Святослав разослал дозорных на сотню вёрст вокруг, сумев-таки собрать сотню воев на добрых конях. Всадники обшарили все балки, яруги и перелески, но не нашли ни «козар», которых и след простыл, ни Ростиславлей рати.

Никого.

Поход провалился, и это было ясно уже каждому вою, а не только князьям да гридням. Рать приходило распускать, а поход сворачивать и отложить до весны.

[1] Готские Климаты – южный берег Крыма, крымские владения Византийской империи.