Жребий изгоев

2. Червонная Русь. Волынь. Река Турья. Красный Яр. Осень 1065 года, листопад

Жарко.

Очень жарко. Почему так – вроде на дворе ревун-месяц, а не червень, макушка лета?

Солнце грозит пожечь и посевы, и людей, и их дома…

Это гнев Дажьбога за отступничество от веры…

– А-а-а-а… – что-то давит на грудь, мешает даже рукой шевельнуть.

– Ох ты, Мати-Мокоше, – горячий шёпот жжёт гораздо сильнее божьего гнева. – Опять повязку сорвал.

Женщина?

Кто ещё такая?

Не мама – это точно… Мама осталась там, на Дону… И отец, и брат…

Холодно. Дрожь пробивает насквозь, сводит ногу судорогой от холода. Холодны воды Луга в конце лета. Нынче и лето холодное, таких ещё не было на Руси до сих пор.

Вода несёт и несёт, холодными волнами захлёстывает с головой, жадно пьёт силы вместе с кровью, нещадно уходящей из ран. Неужто меня ранили так сильно – ведь всего две стрелы и было-то… Или не две?

Ничего не помню…

Вода Луга мутна. Течение несёт на полночь…

Нельзя!

Мне назад надо, во Владимир!

Сил едва хватает, чтоб прибиться к берегу, ломая ногти на пальцах, цепляясь за случайную корягу, выползти на песок.

Холод наконец уходит куда-то, сменяясь теплом. Но он уже знает – следом за теплом снова придёт жар.

– Ох, Мати-Мокоше, ну и проняло же тебя, парень, – опять какая-то женщина. Кто?

Шепель с усилием открыл глаза – в глазах туман. Да что же это такое – неуж ослеп?!

Но туман поредел, и вот из него выплыло лицо – женское. Точнее, девичье – длинная коса, почёлок… А самого лица пока что не различить.

В глазах снова прояснилось, и теперь Шепель уже смог разглядеть лицо. Точёный обвод, тонкий нос, светлые волосы и густые брови, тонкие тёмно-вишнёвые губы. Красавица – помереть и не уйти отсюда.

– Ты кто? – спросить хотел, а не вышло – в горле забулькало, засвистело. Шепель зашёлся в остром, режущем приступе кашля, в глазах снова потемнело.

Шепель совсем не удивился, когда в темноте отворилась дверь – вошёл отец. Откуда ты тут, отче? – хотелось спросить парню, но в горле сидел какой-то угловатый колючий комок.

Отец подошёл со свечой в руке, склонился над изголовьем. Черты его лица мешались и расплывались, узнать было трудно, но Шепель откуда-то знал, что это именно отец.

– Отче… – просипел он сдавленно.

– Ничего, сыне, ничего… – утешительно бросил отец, поправляя изголовье. – Всё пройдёт. Наша порода крепка, мало какая иная порода на Руси так крепка, как наша…

– Отче, не сердишься ли на меня?

– Что с князем ушёл, что ли? – удивился Керкун. – Да что ты, сыне… судьба знать такова твоя…

– Вас с матерью оставил…

– Так с нами же Неустрой ещё есть, – вновь утешил отец, садясь рядом с Шепелем на ложе, неловко провёл рукой по лбу. – Горячий-то какой…

Сквозь отцов голос то и дело прорывался тот самый, девичий…

Глаза закрывались сами собой.

– Отче, тут ли ты? – свистящим шёпотом спросил Шепель, стремительно проваливаясь в сон.

– Тут, сыне, тут, – донеслось откуда-то издалека, словно из-за стены.

Снова закружила-завертела Шепеля неудержимая река, тянула и несла куда-то неведомо куда. И вдруг вынесла из душных подземелий к светлому морскому берегу – никак Тьмуторокань?!

Да ведь Тьмуторокань-то на юге, а Луг на север течёт…

Или уж он совсем всё перепутал…

На песчаном берегу города стоял мрачный князь Ростислав Владимирич, держа под мышкой шелом. Что-то не так было в шеломе в этом, да и в князе Ростиславе самом, а что – не понять…

– Княже, – теперь шёпот Шепеля уже не был таким страшным и свистящим. А может, это ему казалось.

– А… – невесело усмехнулся князь. – Явился всё же…

– Княже! – отчаянно крикнул Шепель. – Ростислав Владимирич! Прости… не виноват я…

– А кто? – просто и грустно вопросил Ростислав. – Я?

– В чём же виновен я? – Шепель закусил губу – тёплая струйка потекла по подбородку.

– А чего же ночью во Владимир не поехал, заночевал в корчме какой-то? – глаза Ростислава сузились. – Побоялся зад свой в седле натрудить?

Откуда князь про то знает? Хотя на то он и князь… прямой потомок самого Дажьбога, хоть и христианин теперь, чего уж там…

А ведь и верно… не опоздай он, Шепель, глядишь, княгиня с княжичами и спаслись бы из Владимира – ищи их после кияне по всей Волыни, а то и в уграх…

Шепель с мукой отворотился.

– Ладно, не сумуй, вой, – усмехнулся князь. – Выкрутимся как-нибудь…

Шепель взглянул на Ростислава с надеждой и в ужасе закричал – зрение вновь прояснилось, и теперь он видел, ЧТО не так с Ростиславом Владимиричем – князь стоял без головы на плечах, держа её под мышкой. Голову, а не шелом!

Вой отчаянно рванулся, но чьи-то мягкие и сильные руки властно надавили на плечи.

– Тише же, голубчик, тише, – принялся уговаривать его всё тот же девичий голос. – Да что же ты такой буйный-то, горюшко моё.

Князь без головы куда-то пропал, и снова наваливалась на Шепеля бездонная звёздная темнота, сквозь кою вдруг протаяло мужское лицо. Шепеля охватило чувство присущей огромной силы.

– Перуне? – прохрипел он из последних сил.

Твёрдые губы под длинными усами коротко усмехнулись, и лик стал медленно таять в темноте, сквозь него вновь проступили звёзды. Осталось только ощущение покоя, да повторённые слова князя: «Не сумуй, вой…»

Шепель открыл глаза – и окружающий мир поразил его своей ясностью. В приотворённую дверь бил неяркий солнечный свет, снаружи весело верещал воробей, качалась у самой двери ветка бузины с ярко-красными ягодами. Осень небось, – с внезапной щемящей тоской подумал Шепель – всё, что было с ним в последнее время вдруг встало в памяти с необычайной ясностью.

Да где же я? – смятённо подумал он. Неуж в Тьмуторокани или на Дону? И отца, и князя он видел ясно, как вот сейчас видит небольшой стол в углу, одеяло из беличьих шкур на себе, плотные валики мха в пазах отмытых до янтарного блеска стен избушки. Ну, с князем-то понятно, бред… а вот с отцом? А ну как и с князем не бред?!

Шепель попытался встать и не смог – ни руки, ни ноги не слушались. Тогда он принялся оглядываться.

Жердевая кровля с торчащими кое-где меж жердей травяными корнями, подпоры из рогатых дубовых столбов. В углу – очаг из камня-дикаря, обмазанного глиной. Глинистый, утоптанный до каменной твёрдости, пол. Полуземлянка. Такие и в Русской земле не в диковину, и на Волыни, и в Червонной Руси. И у них, на Дону – тоже не перечесть.

Пучки трав, висящих под задымленной кровлей, на стене два длинных ножа. И меч. Его, Шепеля, меч!

Стало быть, не у врагов – те меч непременно запрятали бы подальше. А то и вовсе лапу бы на него наложили. Меч был бесскверный, подарок князя Ростислава.

Дверь чуть скрипнула, отворяясь настежь, пропустила в жило девушку, ту самую, то он видел в полубреду. Шепель невольно залюбовался – тонкая, невысокая и быстрая, она, не глядя на лежащего воя, мягко и почти бесшумно прошла к столику, поставила на него парующую чашку, бросила в неё какую-то сухую траву. Что-то пошептала, водя над чашкой руками, плюнула куда-то за печь. Взяла чашку со стола, поворотилась к вою… и чуть не выронила снадобье на пол, встретясь взглядом с Шепелем.

– Очнулся?! – воскликнула она радостно.

Шепель чуть напрягся – если отец и впрямь здесь, то она вот сейчас его позовёт.

Не позвала.

Одним быстрым неуловимым движением она оказалась у самой лавки, на которой лежал вой. Приподняла его голову и поднесла ко рту чашку.

– А ну-ка выпей.

Голос был тот самый, с которым мешались голоса отца и князя Ростислава, и Шепель с горечью и облегчением понял, что всё-таки и с Ростиславом, и с отцом – это был бред. Да и откуда тут отцу-то взяться, в сотнях вёрст от Донца? И почти тут же вспомнили и эти руки под головой и на плечах, и чашку у рта.

Шепель сделал несколько глотков – по жилам прокатилась горячая волна. Питьё на вкус, невзирая на ожидания (Шепелю доводилось пить снадобья ведунов, и он отлично знал, что гаже них на вкус и найти трудно) оказалось недурным, отдавало мёдом, зверобоем и липой. И ещё чем-то, неузнаваемым, но различимым.

– Где я? – отдышась после очередного глотка, спросил Шепель. В горле уже не сипело и не булькало, как в прошлый раз.

Девушка отёрла с его лба крупную испарину.

– А тебе что нужно? – спросила она повеселелым голосом. – Деревня, волость, или вовсе страна?

– Ну, страна-то, небось, Русь? – хмыкнул Шепель, тоже веселея. – Нет?

– Русь, Русь...

– Волынь? – спросил Шепель, и его голос против воли дрогнул.

– Она, родимая, – вздохнула девушка, убирая на полку чашу. – Весь наша Красный Яр зовётся.

– А до Владимира далеко? – Шепель напрягся.

– А на что тебе Владимир-то? – удивилась девушка, оборачиваясь к вою. – До Владимира-то вёрст с сотню на полдень, не меньше…

Шепель вытянул было губы трубочкой, словно собираясь присвистнуть, но в последний миг удержался, мысленно хлестнув себя по губам. Ещё чего выдумал, свистеть в приютившем доме – совсем стыда перед домовым не иметь.

– А как я тут оказался-то? – ошалело спросил он.

– Совсем ничего не помнишь? – участливо спросила девушка, подсаживаясь к нему рядом. Он тут же вспомнил, как точно так же подсаживался отец – и тепло от девичьего бедра было точно таким же. Точно, бред был.

– Нет, – он зажмурился. – Помню, что в реку прыгнул со стены городской. В Луг.

– Ого, – девушка восхищённо покачала головой. – Луг далече. Здесь иная река течёт – Припять. И Турья в неё впадает. Турья тебя и принесла.

– Турья? – переспросил Шепель неведомо зачем.

– Ну да.

– Н-да-а, – протянул вой озадаченно. Сотня вёрст, надо же. И вдруг вспомнил. И как он убегал, выбравшись из Луга, и как гнались за ним Изяславичи, кидая стрелы. И про Калину, купеческого дружинника, который помог ему от погони оторваться. А после он хотел переплыть Турью, и ногу схватило судорогой.

Шепель спохватился. Открыл глаза.

– А звать-то тебя как?

– Нелюбой кличут, – девушка откинула волосы со лба, глянула на него зелёными глазами – ох, берегись, вой Шепель, берегись!

– Меня Шепелем зови.

Нелюба кивнула. Встала, отошла к очагу, стала невидимой для воя.

– А… – он помедлил мгновение, поворотился, снова ловя девушку взглядом. – А про княгиню Ростиславлю из Владимира чего-нибудь слышно ли?

– Увезли её кияне, – обронила Нелюба, тоже помедлив.

Шепель закусил губу. А Нелюба подошла ближе.

– Ты – вой Ростислава Владимирича, – она не спрашивала, она утверждала.

Он глянул на девушку дикими глазами.

– Ты… откуда…

– Ты в бреду звал то его, то брата своего, Неустроя, то отца. И княгиню поминал не раз…

– Это из-за меня она к Ярославичам в полон попала, – выдавил вой и глупо спросил. – Откуда ведаешь, что я вой?

– Тати с мечами не ходят, – улыбнулась Нелюба. – А не тебя ли, сокол, кияне по всей Турье искали целую седмицу?

Видно было, что ей нравится называть его соколом.

– Может, и меня, – буркнул угрюмо Шепель. – Чего же не выдала? Может, гривну подкинули бы…

Девушка не обиделась.

– А кияне мне не указ! – она весело тряхнула головой, перекинула косу на плечо. – Здесь не Русская земля, чтоб им распоряжаться…

Шепель невольно засмеялся-закашлялся. И тут же замер – до него наконец дошло. Седмицу искали…

– Сколько времени я здесь? – спросил он медленно. – Ну?!

– Не нукай, не запряг, – вот теперь Нелюба точно обиделась. – Третья седмица доходит. Двадцатый день сегодня.

– Ого, – Шепель ошалело мотнул головой. – Чего же так долго-то? Раны-то были так себе…

– Ничего себе – так себе, – в голосе Нелюбы послышалось негодование. – Две стрелы – в правое плечо и под самое колено. Был бы на второй стреле срезень, так и без ноги бы остался. Да мечом по левому плечу – глубоко. Да крови потерял немерено. А в реку когда падал – расшибся изрядно. А после… в Турье и так вода не больно тепла, а нынче – и вовсе. Дивлюсь, как тебя и выходила…

Её голос дрогнул.

Шепель покаянно прикрыл глаза.

– Прости, Нелюбо… – было стыдно. – Спаси тебя боги… за всё. За всю заботу твою…

– Есть хочешь? – спросила она среди упавшего нелёгкого и неловкого молчания.

– Да хорошо бы, – оживился Шепель, открывая глаза. – Мяса бы сейчас… жареного… Да хлеба каравай.

– Ишь, губы-то раскатал, – необидно засмеялась зловредная девчонка. – Тебе сейчас мяса самый малый кусок, тем более жареного, альбо хлеба с горбушку съесть – верная смерть. Будешь взвар мясной пить.

– И то хорошо, – пробурчал Шепель.

Взвар оказался неожиданно сытным и вкусным. На Шепеля навалилась разымчивая сытая слабость, глаза закрывались сами собой.

– А ты чего, одна, что ли, живёшь? – спросил он через силу – поговорить с Нелюбой хотелось.

– Да, – отозвалась она легко. – Родители померли, когда мне ещё десяти лет не было. Мир вырастил…

Мир вырастил. Знавал и ранее Шепель таких девчонок-сирот, которых мир-община вырастил. Те в четырнадцать лет уже замужем были, а то и не по разу рожали. Оно и ясно – это ведь парень-сирота после вырастет в справного мужика и воротит общине сторицей всё то, что она в него вложила. А с девки какой прок – потому и стараются побыстрее её сплавить замуж, чтоб сбыть с рук лишний рот. А тут… Нелюба до сей поры в отцовом доме хозяйка… или не в отцовом?

– А дом этот… – Шепель не закончил – ещё обидится опять.

– Дом отцов, – вздохнула девушка. – Дивишься, небось, какэто до сей поры не замужем, а вой?..

Шепель неловко смолчал. Нелюба криво улыбнулась.

– Всё было, вой. И замуж меня выдать хотели… за старшего старостова сына… корявого да рябого…

– И как же ты отбилась-то? – вырвалось у Шепеля с неложным удивлением – у деревенского старосты в таких делах власти не менее, а то и поболее, чем у самого князя.

– А я миру ничего не должна, – весело фыркнула Нелюба. – Они меня кормили только до тех пор, пока мне двенадцать не исполнилось, а после я им мёду столько принесла, сколько иной бортник года за три не найдёт. Вот и покрутились вокруг меня, да и отстали.

– А мёд-то откуда? – удивился Шепель ещё больше. Что и говорить – не девичье это дело – мёд добывать, бортничать.

– Медведи нанесли, – махнула рукой Нелюба всё так же весело. Тут уж Шепель переспрашивать не стал – про такое спрашивать не принято. Может, Слово медвежье знает она, может, ещё чего… – А после меня тиун боярский взять хотел…

Нелюба коротко и жёстко усмехнулась, и Шепель невольно поёжился – несладко, видать, пришлось тому сластолюбивому тиуну…

– Так ваша весь боярская? – спросил он и тут же пожалел о том.

– Ну да…

Разговор как-то сам собой увял. Кому любо признаться, что боярину дань несёшь? Хоть и не холопка, а всё же…

Мысли Шепеля сами собой воротились обратно к княгине и княжичам. Вестимо, убить их кияне не убьют – для того надо вовсе царя в голове не иметь. Хотели бы убить – убили бы прямо во Владимире, вроде как в бою. А тут – и угорский король вступится, и Ростислав тогда точно не простит и не пощадит. А сила за Ростиславом сейчас немалая.

Да только в заложниках теперь и княгиня, и княжичи… И кто им сейчас опричь Шепеля поможет-то?..

– Нелюбо… – позвал Шепель нерешительно. – А долго мне лежать-то?

Девушка глянула на него с любопытством.

– Чего это вдруг?

– Ехать мне надо… – сказал вой дрогнувшим голосом. – В Киев или в Тьмуторокань…

– Ох ты, беда мне с тобой… – всплеснула руками Нелюба. – Ошалел ты совсем, не иначе. Да тебе раньше, чем через месяц и на ноги-то не встать!

Шепель сжал зубы и отворотился.

– Га! – крикнул сам себе Шепель, рванулся, меч засвистел, рассекая воздух. Вой пробежал вдоль ряда воткнутых в землю толстых прутьев, остановился. Поглядел на прутья и довольно усмехнулся. Вместо них стояли короткие, косо срубленные пеньки – ровные и одинаковые.

Бросил меч в ножны и поднялся на крыльцо.

Нелюба оборотилась от печи на скрип двери, улыбнулась приветливо.

– Ну как, вой? – кольнула она его взглядом серых глаз. – Не растерял умение-то за три седмицы?

– Не растерял, – задумчиво ответил Шепель, вешая меч на стену. – Уезжаю я завтра, Нелюбо…

В её глазах вмиг поубавилось веселья.

– Не рада? – понял он мгновенно.

– Вестимо, – прошептала она одними губами, подходя к нему вплотную. – А ты?

– Не особенно, – признался он, глядя ей в глаза – они затягивали, как два бездонных омута. – Но надо, Нелюбо…

– Люб ты мне, Шепеле, – всё так же тихо сказала она, вскидывая ему руки на плечи. И тут же их словно что-то встряхнуло и бросило навстречь друг другу. Они целовались так, что зубы упирались в зубы, с неожиданной грубостью рвали друг на друге одежду, которая вдруг стала тяжёлой, жёсткой и неудобной. Широкая лавка, застелённая шкурами, мягко приняла их обоих. На запрокинутой голове Нелюбы луна играла бликами в волосах, из закушенных губ рвались стоны, косы разметались по шкурам.

Потом они лежали на широкой лавке, накрытой шкурами зверья, молча глядя в глаза друг другу. Душу Шепеля захлёстывала необоримая нежность.

– Замуж за меня пойдёшь? – шёпотом спросил Шепель, зарываясь лицом в её золотистые волосы.

– Знаешь ведь, – ответила она так же тихо. – А… ты всё равно уедешь?

Он закусил губу и только молча кивнул.

– Надолго?

– Не ведаю, Нелюбо… – он запнулся. – А почему ты Нелюба-то?.. Я тебя Любавой звать буду.

Она тихо засмеялась и тут смолкла.

– Мне страшно, Шепеле.

– Не смей бояться, – улыбнулся он, касаясь губами её щеки. – Не смей бояться, и тогда всё будет хорошо.

– Обещай мне, что воротишься, – сказала она с какой-то странной настойчивостью. – Слово дай!

Шепель усмехнулся: странный народ – девчонки. Но спорить не стал – дотянулся до валявшегося на полу пояса с ножом, кольнул себя остриём в запястье, обронил на земляной пол каплю крови.

– Клянусь железом, землёй и кровью, Любава, – он чуть улыбнулся – новое, только что им данное имя, звучало непривычно и для него, и для неё. – Я ворочусь, даже если для этого придётся пройти все земли от Каменного пояса[1] до острова Руяна.

Любава молча взяла руку Шепеля, коснулась губами ранки, слизнула сочащуюся кровь. Потом сжала края прокола и почти неслышно шепнула заговор на кровь – парень расслышал только что-то про остров Буян да про бел-горюч камень. Кровь остановилась. Любава подняла глаза:

– От Каменного пояса до острова Руяна, – тихо повторила она. – Неужто ты собрался так далеко?

Шепель тихо засмеялся, касаясь губами кончика носа девушки.

– Не пугайся, Любаво, – прошептал он. – Намного ближе. Сначала до Киева – прознать про Ростиславичей. Потом – на Дон, помощи просить…

– Потом – в Тьмуторокань, – раздражённо перебила его Любава. – Потом – в Шемаху или вовсе в Багдад…

– Нет, – Шепель вновь засмеялся. – Закончу дела, вытяну Ростиславичей из затвора и ворочусь.

Любава на миг замерла, глядя ему в лицо большими глазами.

– Ты… взаболь?

– Да. И я не могу не идти – честь не дозволит. Если даже на Дону со мной никто не пойдёт, я один пойду.

Любава только прижалась к нему и закрыла глаза. По щекам её текли слёзы.

[1] Каменный Пояс – Уральские горы. Остров Руян – ныне остров Рюген, ФРГ.