Жребий изгоев

4. Дикое Поле. Северской Донец. Зима 1065 года, сечень

Смеркалось.

Над степью стыл вечер.

Известно, тут, на Дону, зимы совсем не те, что в Северной Руси, в Новгороде там, альбо даже и в Смоленске. А всё же и на Дону не Тьмуторокань и не Шемаха.

Холодный ветер пронзительно летел над степью, выметая редкий снег с увалов и нагоняя в яры. Зима выдалась малоснежная и потому особенно холодная.

Шепель поёжился, закутался плотнее в суконную свиту и толкнул коня каблуками сапог – надо было поторопиться, не ровён час, застанет ночь в степи. Не сказать, чтобы парень боялся ночевать один в зимней степи – разное приходилось на долю Шепеля и до службы Ростиславу Владимиричу. Однако же приятного мало – это к северу лес тебя прикроет от ветра, а костёр обогреет. В степи укрыться можно только в яру или балке, а костёр и вовсе развести не из чего – одна полынь да будылья.

Да и негоже ему сегодня в степи ночевать – с утра надо обязательно дома быть, в Звонком Ручье – сам ватаман обещал приехать.

Шепель грустно усмехнулся, вспоминая, как он воротился с Волыни. Вспомнилось всё – и разговор с отцом, и войский круг в Белой Веже, и ватаман Игрень с его словами о помощи Ростиславу Владимиричу.

И месяц этот истекал как раз на днях. Потому и ждали в Звонком Ручье приезда ватамана – чего-то Игрень мудрил, хотел опять про что-то с Керкуном переговорить, как с наказным ватаманом похода.

Конь Шепеля вдруг звонко заржал, и ему тут же ответили в несколько глоток враз. Парень вздрогнул, словно очнулся от долгого сна, огляделся и в душу вдруг увёртливой змеёй заполз страх.

Сумерки сгустились почти до темноты, и совсем близко, в половине перестрела, за балкой, шевелилось что-то многоголовое и многоногое, слышался конский фырк и звяк железа, хруст снега под копытами.

Ужель половцы в набег решились? – со страхом подумал было Шепель, и тут же сам посмеялся над собой. – Зимой-то? Уж не спятил ли ты, Шепеле?

Всадники, меж тем, ринули через балку к нему – дробный стук копыт отдался в ушах, раскатился по морозной степи. Двое или трое, – привычно понял Шепель, чуть расстёгивая свиту, чтоб проще до ножа было добраться, сунул левую руку за пазуху, правую чуть отвёл назад, чтоб, если что, из-за кушака за спиной выхватить топорик.

В степи без опаски не проживёшь – доверчивый быстро кости волкам да воронам подарит.

Сблизились. Кони чужаков дышали теплом, клубами вился морозный пар.

– Здорово, парень, – сказал кто-то донельзя знакомым голосом. Шепель вздрогнул, пробурчал что-то в ответ себе под нос.

– Дорогу не покажешь ли? – голос немного повеселел. – Нам бы в Звонкий Ручей надо, к Керкуну…

– Куда? – поразился Шепель в полный голос. – А чего вам там надо-то?

– А ну стой, парень, – вдруг сказал тот, со знакомым голосом. – Дай-ка, я огня высеку…

Стукнуло кресало, брызнули искры, затеплился огонёк, освещая лица.

– Заруба! – поражённо воскликнул Шепель, выпуская рукоять ножа. – Ты?!

– Шепель?! – не менее поражённо сказал Заруба и вдруг, переменясь в лице, отпрянул, вздыбил коня, хватаясь за меч. – Чур меня! Чур!

Остальные всадники тоже подались в стороны, вскидывая луки.

– Да ты чего, Зарубе? – поразился Шепель.

– Так убили же тебя на Волыни! – ответил Заруба, с немалым трудом успокоив коня. Но остальные двое луки опускать не спешили.

– Да живой я, – засмеялся парень с облегчением. – Ну, глянь!

Он вытащил нож, блеснул огонёк на серебряной рукояти.

– Ты же дарил нож, верно? – Шепель провёл пальцем сначала по серебряному навершию рукояти, потом по нагому клинку. – Ну?

Вои, наконец, опустили луки – ни одна нечисть, нежить ли, не сможет прикоснуться ни к железу, ни к серебру.

– Живой, стало быть? – Заруба подъехал вплотную, поглядел на Шепеля вблизи и вдруг схватил его за плечи, крепко, по-мужски обнял. – Живой, отчаюга! А ну, поехали! Славята тоже рад будет!

– И сам Славята с вами? – удивился парень. – Ну и ну! И чего же вы к нам на хутор-то?

Заруба вдруг посмурнел – видно было даже в скупом свете огонька на труте.

– Славята и расскажет, – нехотя ответил он.

А Шепель ничего не замечал.

– Поди и сам Ростислав Владимирич с вами? – вдруг посмурнел и он. И тут же глянул на воев, поражённый их молчанием.

Заруба помрачнел окончательно.

– Заруба… ты… – воздуха не хватало, что-то душило горло.

– Помер Ростислав Владимирич, – глухо ответил Заруба.

– А-а-а… – слов не осталось, навалилась какая-то тяжесть, словно каменная глыба пригнула к гриве коня.

Больше Шепель не спрашивал ничего.

Встречный ветерок вместе с морозом принёс запах горячего печева, жареного мяса и тушёной капусты. Шепель невольно сглотнул.

Как всегда, внезапно даже для него, Шепеля, сквозь густые сумерки проглянули огоньки хутора. Мигнули и тут же скрылись за берёзовым перелеском. После него будет поросший ивняком распадок, а уж в нём и Звонкий Ручей лежит – две большие избы, вкопанные в землю по самые кровли, клети и стаи, высокий тын с островерхими палями. Мало не крепость. Впрочем, таковы пожалуй и все дворы у донских бродников – леса на Дону и Донце мало, а вода глубоко, вот и зарываются русины и северяне в землю поглубже, как и повсюду на полдень от Припяти и Десны.

– А как же ты выжил-то? – нарушил молчание Заруба. Всё время рассказа он только несколько раз шёпотом матерился – когда Шепель рассказал о своём падении с крепостной стены Владимира в Луг и киевской встрече с Рюриком.

Всё уже было рассказано – и про смерть князя, и про всё остальное. Славята при встрече только молча кивнул и полоснул Шепеля мрачным взглядом – видно было, что ему не терпится спросить про причины столь долгой отлучки воя, но он только смолчал, справедливо полагая, что парень расскажет всё сам – не ему, так Зарубе.

Так оно и оказалось.

– Княгиня сказала, что убили тебя, – не отставал Заруба. – Видела, как ты со стены крепостной в реку упал.

– Видела, то верно, – прошептал Шепель, вновь мрачнея. – Травница меня одна выходила, там, на Волыни.

И надолго замолк.

Стол Керкун для гостей накрыл щедрый, как и в прошлый раз.

Вымоченное в квасе и жареное на углях мясо, тушёная в конопляном масле капуста, разваренная каша из дроблёной пшеницы и овса, свежеиспечённый ржаной хлеб, наваристая янтарноцветная уха из донской рыбы, сливочное масло и сметана, мёд в плошках, яблочно-грушевый и зверобойный взвар, деревянный жбан с пивом и даже самодельное вино из местного винограда в некрашеном кувшине.

Ватаман Игрень тоже оказался здесь, молча слушал рассказ Славяты, изредка остро взглядывая на Керкуна и Шепеля. После того, как дружинный старшой рассказал про бегство Вышаты и слова княгини, ватаман многозначительно крякнул. И тут же Шепель понял – знает ватаман! Уже знает, потому и мудрил Игрень!

– Вестимо, теперь и смысла нет, чтоб Ростиславичей вызволять, – сказал он, когда Славята умолк.

– Да почему?! – мгновенно взвился Шепель, но тут же умолк, осечённый враз тремя режущими взглядами – отца, Славяты и Игреня.

– Верно, – вздохнул Славята. – Теперь, если даже мы это сможем, княжичам податься некуда будет – Тьмуторокань на войну с Русью и Царьградом не решится.

– А у нас, на Дону? – мрачно спросил Шепель, невзирая на новый зверский взгляд отца.

– На Дону, на Доне, – вздохнул в ответ Славята. – А чего им тут делать-то? Они тут больше чем просто ватаманами стать не смогут, верно. И то, если повезёт. А они – князья.

У Игреня мгновенно вспухли на челюсти желваки – обиделся ватаман, и теперь ни Славяте, ни Шепелю никакой помощи от него не видать, как своих ушей.

С утра потянуло первым весенним теплом.

Над степью вставало солнце, проглянуло сквозь неровный разрыв в косматых облаках, и даже снег слегка потеплел.

Стан Ростиславлей дружины суетился и гомонил – Славята решился устроить днёвку, распустил с десяток воев по иным хуторам, прежде вызнав у Керкуна, у кого тут что можно купить.

Сам сидел на ступеньках крыльца, с тоской глядел на суету на стану и грыз сухую травинку – никак не мог избавиться от застарелой привычки.

Шепель пристроился рядом, жуя топлёную смолку.

– Куда вы теперь? – спросил он, словно о чём-то малозначимом. Притворялся бродник – на самом деле в душе кипела злоба. Злоба неведомо на кого за отравленного по-подлому князя.

– Не ведаю, – обронил старшой всё так же равнодушно. – Куда-нибудь… да пойдём…

Шепель молчал несколько мгновений потом решительно, со злобой выплюнул смолку на снег.

– А то оставайтесь! А, Славята?!

Гридень поглядел на него долгим взглядом, потом усмехнулся:

– Нет, Шепеле…

– А куда же тогда?! – парень глянул хмуро, и Славята поразился, сколь изменился за прошедший год с небольшим этот беспечный некогда мальчишка. Изменился и лицом и нравом – кожа обтянула скулы, глаза запали, глядели мрачно. Смешливый и неопытный парень посмурнел, стал бывалым воем.

Гридень несколько ещё поколебался, потом решительно сказал:

– В Полоцк подадимся. Теперь только Всеслав Брячиславич с Ярославичами дерзает спорить. Слышал, мало Киев в прошлом году под ними не взял? Как раз, когда мы касогов да козар примучивали в степи…

Шепель кивнул – про эту войну он, вестимо, слышал. Конечно, Славята преувеличивал, что Всеслав мало не взял под Изяславом Киев, но в целом был прав – никто опричь Всеслава Брячиславича, полоцкого оборотня, на Руси ныне, после смерти Ростислава, не отважится противиться Ярославичам.

– Полоцк далече, – обронил парень задумчиво.

– Ну и что? – пожал плечами гридень. Словно точку поставил. Спокойно поднялся и сказал, задумчиво, словно до сих пор сомневаясь, верно ли делает:

– У меня для тебя есть кое-что…

Меч князя Ростислава Шепель узнал сразу же. Тут же и вспомнилось, откуда он у князя взялся – рассказы о подарке от самого древлего князя Божа (или духа его, хотя разницы особой никто из воев не видел) в дружине были на слуху у всех, и Шепель, едва придя в позапрошлом году на службу, сразу же их наслушался вдосыть.

Он шагнул к мечу, но тут же остановился, глянул на славяту косо:

– Так он у тебя? А я думал…

– Думал что?

– Что его с князем вместях похоронили.

– Нет, – Славята коротко усмехнулся. – Ростислав Владимирич не велел того. Мне не велел. И мне же приказал проследить, чтобы меч попал в надёжные руки.

– Это как? – мигнул Шепель. – В какие это – надёжные? Разве ж не княжичу Рюрику теперь надлежит тем мечом владеть?

– Да ему, вестимо, – с досадой бросил Славята. – Не так я выразился. Рюрик сейчас в полоне. И меча ему пока не видать… даже если бы и не в полоне был, ещё лет пять. Мы уходим к Всеславу, и что там с нами будет – невестимо. Кто-то должен его для Рюрика сохранить. И потом ему передать.

Шепель приподнял бровь, всё ещё не понимая, куда клонит воевода.

– Ты про что, Славято?

– Я оставлю меч тебе.

– Как это? – оторопел Шепель. – Почему мне-то? А ты, а Вышата, Порей?

– Вышата, Порей, – криво усмехнулся воевода. – Вышата с Пореем сейчас далече. Они враз как князь умер, из Тьмуторокани ушли – в Киев подались, к Изяславу Ярославичу.

– Вон оно как, – только и смог выговорить поражённый бродник.

– Кабы только так, – Славята злобно теребил ус.

Услышав рассказ воеводы об истреблении полоцкого посольства Вышатой и Пореем, Шепель потрясённо опустился на лавку.

– Как?! Как такое может быть?!

– Видно, может, – Славята холодно глянул из-под косматых бровей.

– Но всё равно не понимаю, почему я, – Шепель помотал головой. – Велика мне та честь, воеводо!

И впрямь, со стороны намерения Славяты казались какими-то странными – Шепеля всего год назад князь опоясал и сделал воем. Великовата честь.

– Ты был верен ему паче нас всех, – Славята смотрел прямо и беспощадно. – А уж тем более – паче Вышаты.

– Но почему не князь Всеслав, к примеру? Он был другом Ростислава Владимирича, ему меч тот для Рюрика и хранить!

Славята несколько мгновений смотрел на Шепеля, словно не понимая, что именно тот сказал, потом разомкнул пересохшие губы:

– Я даже не подумал об этом, а сразу подумал о тебе. Видимо, это воля самого меча – слышал, небось, что у оружия есть своя собственная воля? И не спорь, Шепеле, видимо, так надо.

Бродник понял, что спорить напрасно и сник.