Жребий изгоев

4. Троянья земля. Тьмуторокань. Лето 1065 года, червень

Сухая солоноватая пыль вилась в воздухе, тонким слоем оседала на плащах, шапках и доспехах. Хотелось пить.

Ростислав Владимирич бездумно нашарил на поясе кожаную флягу и поразился её лёгкости. Встряхнул – так и есть, пустая. И когда всё выпить успел? Князь оборотился – у кого бы воды спросить…

Шепель тут как тут – постоянно крутился парень у князя на глазах, памятуя свой успех на Кубани.

– Что, княже? – мгновенно спросил он без всякого угодничества – как равный у равного, у первого среди равных.

– Да пить, – князь беспомощно усмехнулся и снова покачал пустой флягой. – Сгоняй в обоз, что ли?

– Не, – отверг весело Шепель, отцепляя свою флягу от пояса, и на недоумённый взгляд Ростислава пояснил. – Долго же…

И протянул флягу князю.

– А ты чего же, не пил, что ли? – удивился Ростислав Владимирич, принимая тяжёлую и даже сквозь вощеную двойную кожу холодноватую флягу.

– Да нет, – Шепель засмеялся; блеснули на смуглом лице белые зубы. – Я её уж второй раз наполнил – солоно больно. Всё время пить тянет, хоть и привычный я – у нас на Дону об эту пору тоже жарковато. Однако же не так…

Князь усмехнулся и глотнул – вода была холодная и свежая, мало того – ещё и вином подслащённая, несколько капель всего, а всё же. Вновь подивился:

– Да где же ты воды такой набрал-то? Неуж в обозе в бочках такая холодная?

Шепель фыркнул.

– Откуда им, – вой смешно сморщил нос. – Она уж почти что затхла у них. Тут неподалёку меж камней родник есть. Случайно сыскался.

– Неуж там вода с вином течёт? – князь нарочито зловеще сощурился – паренёк его забавлял. Добрый вой когда-нибудь будет, если раньше шею себе не свернёт.

Шепель расхохотался – притворный княжий гнев его не пугал ничуть, равно как не напугал бы и настоящий.

– Это мне обозные воду подсластили за то, что я им родник этот показал раньше иных. Ну, после нашего десятка, конечно…

Провор, – одобрительно подумал князь, прямо-таки любуясь воем. – Этот нигде не пропадёт, хоть и холопства в нём – ничуть, днём с огнём не сыскать. Добрый народ здесь в степи живёт… Ни под козарами не сломились, ни под печенегами…

Князь отпил ещё и протянул флягу Шепелю.

– Оставь, княже, я себе ещё достану, – вой чуть смутился. Но князь только покачал головой:

– Так не пойдёт, вой.

Вытащил свою флягу, шитую серебряной перевитью, отлил в неё половину и снова протянул вою. Свою флягу, княжью. Тот замотал головой чуть даже испуганно.

– Бери, говорю! – Ростислав повысил голос.

Шепель послушно взял и молча отъехал чуть посторонь, слегка испуганно косясь на князя. Ростислав чуть усмехнулся уголком рта – стесняется парень, как бы его свои дружинные не зазрили, что мол, милостей княжьих ищет.

И снова отпил – сушь донимала. Тут, на Полуострове, мало кто сухой дорогой к Тьмуторокани ходит, а уж ратями – и подавно. Какой смысл – с суши осадой город всё одно не взять. Да и с моря тоже. Только изгоном. Или вот как он, Ростислав – когда свои люди в городе есть.

И Святослав Игоревич, прапрадед, Тьмуторокань изгоном взял, с моря и суши враз. Ну он мастер был на такие дела. Не зря же Барсом прозвали…

Глаза, разъеденные потом и пылью, вдруг различили вдали, у самого окоёма какое-то шевеление. Ростислав протёр глаза, поморгал, стряхивая с ресниц соль. Всё одно видно было плохо.

Он покосился на воев – ближе всех опять-таки был Шепель, хоть и старался изо всех сил напустить на себя важный вид. И тоже вглядывался во что-то, что шевелится на окоёме.

– Шепель! – окликнул князь. На сей раз вой отозвался не вдруг. Пришлось повторить, возвыся голос. – Шепель! Чего видишь там?

– Да вроде как всадники какие-то, – неуверенно ответил вой, всё ещё щурясь и прикрывая глаза от солнца.

– Вроде, вроде, – передразнил князь. – А если не вроде?

– Дозволишь разведать, княже? – парень коротко хмыкнул и, не дожидаясь дозволения, сорвался вскачь. Кричать что-то вслед было бесполезно, и Ростислав подозвал Славяту:

– Воротится – накажешь его как следует. После похода.

Гридень только согласно кивнул. Парень и ему нравился, не только князю, а только больно уж своеволен – год в княжьей дружине, пора бы и навыкнуть к послушанию. Рановато его сразу в вои приняли. Да и давешняя выходка с касогами сошла с рук, так и возгордился.

Ждать пришлось недолго – Шепель возвращался, скакал-стелился по степи, и солёная пыль клубилась на ветру серым плащом за спиной. Подскакал ближе, осадил коня.

– Гонцы, княже! От тысяцкого Колояра Добрынича.

Он наткнулся взглядом на суровый взгляд Славяты и торжества в нём несколько поубавилось.

– Добро, – кивнул князь и снова всмотрелся в шевелящиеся на окоёме тени, в которых теперь и он сам хорошо мог разглядеть всадников.

А гридень, меж тем, ласково поманил Шепеля к себе пальцем.

– А ну-ка, голубь, отъедем в сторонку.

Отъехали – и Шепель ощутил у своего носа увесистый кулак старшого.

– Видел? – осведомился Славята.

– Ну, – буркнул парень, мрачнея.

– Хрен гну! – рыкнул Славята так, что конь под ним заплясал. – Ты чего это взял за побыт без приказа куда ни попадя соваться? Думаешь, один раз с рук сошло, так и дальше то же самое будет?!

Шепель молчал. Да и что говорить-то – гридень был кругом прав.

– Пока я здесь старшой – так не будет! – припечатал Славята. Перевёл дух и закончил. – Воротимся в Тьмуторокань – три дня будешь на поварне княжьей репу чистить и помои вывозить. И навоз с конюшни. А ещё раз такое выкинешь – из воев в отроки сгоню к упырячьей матери. Благо, молод ещё… Всё понял?

– Всё, – смиренно ответил Шепель, опустив глаза, чтоб не выдать опять нахлынувшего щенячьего веселья – он думал, наказание будет строже, боялся – из дружины вовсе выгонят. – Спаси бог за науку.

Славята молча отворотился и двинул коня следом за князем, а Шепеля смачно приложил кулаком меж лопаток обычно угрюмый вой Заруба:

– Докрасовался перед князем-то? – и, не дожидаясь ответа, добавил. – Перед девками красуйся в Тьмуторокани. А князь наш того не любит. На бою – иное дело…

Гонцы подскакали скоро – двое воев из дружины самого Колояра Добрынича. Обоих их князь знал – на лицо, вестимо, не по имени. Попадались на глаза зимой в Тьмуторокани.

Вот он и возвращается обратно в Тьмуторокань с ещё большей силой, чем был раньше. И опять его ждут в городе.

Князь дождался, пока вои поравняются с ним и нетерпеливо бросил:

– Ну?!

– На словах велено передать, княже, – передний вой, совсем ещё молодой, едва года на три старше Шепеля, перевёл дыхание и выпалил единым духом. – Ворота отворены, тысяцкий ждёт, и вся тьмутороканская господа тоже. Против тебя один только князь Глеб Святославич с дружиной.

Ростислав удовлетворённо кивнул. Примерно этого он и ждал, теперь только надо поспешить войти в эти отворённые ворота, пока Глеб не спохватился. Выстоять против Ростислава, он всё одно не сможет – у опального князя сейчас дружина не меньше чем у самого великого князя, тысячи две с половиной наберётся – кубанцы и донцы, ясы и касоги, и вся Тьмуторокань за него, да и Корчев подсобит. А у Глеба в лучшем случае сотен пять. Но кровь проливать не хочется – чего зазря-то, когда можно и без того обойтись.

Город, как всегда, показался внезапно – просто выплыл из полупрозрачной туманной дымки. Ростислав всё никак не мог привыкнуть – русские города стояли обычно на высоком холме над рекой, ограждались от поля, от степи или от леса. А Тьмуторокань стояла на открытом месте – ни холма, ни валов.

Только каменные стены в три человеческих роста – остались стены ещё от греков, которые владели городом когда-то давно. Так давно, что и представить смутно.

Теперь стены эти уже не те – кое-где и пониже. И выделяются в них заплаты из иного камня, не греческой кладки – подновляли эти стены не раз после того, как гунны их обрушили. И немногочисленные русские рубленые избы возле каменных стен смотрелись непривычно, если не сказать – чуждо.

А всё же высятся в каменной Тьмуторокани русские терема – куда Русь пришла, туда она на века пришла.

Князь невольно залюбовался – он полюбил этот город с самой первой встречи, с первого быванья в нём; полюбил каменные мостовые широких улиц и кривые горбатые улочки с каменистыми дорожками, поросшие курчавым виноградником, где редкие избы и терема мешались с портиками и колоннадами; тающие в вышине тёмно-синие горы вдалеке, поросшие густым и матёрым корабельным лесом; полюбил сбегающие к воде пологие песчаные берега и угрюмые скалы над пучинами; лес корабельных мачт у каменных вымолов и рыбачьи лодки на синей морщинистой глади пролива. Непреходяща в сердце человека любовь к морю.

Тьмуторокань ждала.

Ждал и Глеб Святославич.

Как только по степи слух пронёсся – Всеслав вышел из кривских дебрей и внезапно объявился невдалеке от Киева – поспешил Святослав воротиться со всей дружиной в Северскую землю. А князь Глеб, после того, как отец его ушёл, в Тьмуторокани словно в смолу влип. И слушались его явно, и не прекословили ни в чём, а только понимал, что ждут обратно Ростислава. И сам Глеб не сомневался – с того мига, как про Всеслава узнал, так и ждал, что Ростислав воротится.

И воротится Ростислав – и что? На рать вставать против него? А возможешь? Сколько у тебя дружины, Глеб Святославич? Своей – три сотни, да отец, уходя, сотню оставил. А против тебя – и вся Тьмуторокань, где у одного только тысяцкого Колояра оружного народу почти сотня. И иные бояре ещё есть. Кое-кто из них, вестимо, и на твоей стороне, а только против Ростислава всё одно они не выстанут – мало их.

Воротясь из Чернигова вместе с отцом, Глеб хотел было Колояра из тысяцких сместить – всё ещё жгла молодую душу обида за прошлое. Добро ещё отец отговорил – дождались бы мятежа, пожалуй. Тысяцкого город выбирает, и не князю его смещать. Нынешним же тысяцким Тьмуторокань была довольна. Теперь вот сидишь, как муха в смоле, и ждёшь, когда Ростислав с Кубани явится с ратью и разрешит трудности.

Глеб горько усмехнулся.

Когда лазутчики – а Глеб, невзирая на молодой возраст, дело княжье знал и людей своих завёл и в обоих городах, и средь кубанских и донских «козар» – сообщили, что Ростислав идёт на Тьмуторокань, князь собрал городовое боярство и старшую дружину. Говорил, стараясь, чтобы слова дошли до самой души, но видел – всё напрасно. Гридни готовы были в бой хоть сейчас, а вот бояре… Сидели, утупив взгляды и склонив головы, молчали в бороды, кивали согласно, но в изредка вскинутых взглядах князь видел откровенное нежелание воевать за него.

И с этими людьми он вместе правил княжеством четыре года!

Он приехал в Тьмуторокань из Чернигова всего тринадцати лет отроду. В двенадцать лет княжичам наступает пора принимать стол. Ещё год отец спорил с киевским князем – Изяслав всё никак не хотел давать стол старшему Святославичу, невзирая на то, что его собственный старший сын Мстислав уже лет пять как сидел на новогородском столе. И только когда дошло уже до откровенной при и неподобия, мало не до хватания за чупруны на княжьем снеме, за которым могло последовать только объявление войны, дядька Изяслав уступил. Тут же впрочем, выговорив для своего второго сына Ярополка стол в Ростове.

В Тьмуторокани Глебу понравилось сразу. Море пришлось по юной душе князя, он был донельзя благодарен отцу за то, что Святослав потребовал для него именно морскую Тьмуторокань, а не затерянный в мерянских дебрях Ростов.

Впрочем – тут князь меньше всего склонен был зазнаваться – правили-то скорее они, городовая господа. И только когда дело касалось непосредственно его княжьих дел, господарских… тогда вмешивался его пестун – гридень Жлоба.

Но как бы там ни было – ссор с враз полюбившимся городом молодой князь не имел.

До сих пор.

Когда Глеб понял, что ничего не выйдет, что тьмутороканцы опять готовы переметнуться к Ростиславу, он махнул рукой, распустил думу, отвёл дружину со стен и заперся в терему.

Будь что будет.

Мгновение, когда Ростислав въехал в Тьмуторокань, Глеб опознал мгновенно и безошибочно – по взлетевшему над градом торжествующему крику тысяч глоток. Зазвонили колокола в церквях, всаживая в сердце Глеба новую занозу.

Мальчишеская обида росла и росла в его душе. Меня небось они так не встречали. Ни криками, ни колоколами. Предатели. Кругом одни предатели! Перелёты.

Зря он тогда пощадил их – и Колояра Добрынича, и Буслая Корнеевича! Казнить надо было, прилюдно! И дома пустить на поток, а домочадцев – в холопы продать, по миру пустить!

Князь злобствовал, скрежетал зубами, сам понимая, что всё, все эти мысли и громкие слова, и угрозы – всё всуе.

Торжествующие крики росли и приближались – Ростислав подъезжал к терему.

Глеб плакал, уже не скрывая своих слёз. Глупо, горько, по-детски.

Крики слышались уже на княжьем дворе, и князь озлобленно мотнул головой. Не хватало ещё ворога встретить со слезами на глазах. Совсем рассопливился, щеня глупое!

Злость помогла подавить обиду и унять слёзы. Глеб метнулся к рукомою, ополоснул лицо.

И когда Ростислав перешагнул порог, тьмутороканский князь – теперь уже бывший тьмутороканский князь! – встретил его каменно-спокойно сидящим в княжьем кресле.

Расстались и на сей раз мирно. Ростислав Владимирич крови не хотел, и дружина князя Глеба мирно ушла вместе со своим господином в Чернигов. На прощание князь Ростислав холодно бросил Глебу:

– В следующий раз будем ратиться железом, – и куда делись его дружелюбие и приветливость, которые так запомнились черниговскому княжичу в прошлый раз?