Жребий изгоев

2. Кривская земля. Плесков. Лето 1064 года, зарев

Буян Ядрейкович чуть пригнулся, пропуская над головой пронзительно свистнувшую стрелу – кто-то из полочан выцелил-таки на стене золотошеломного воя в синем плаще и решил попытать удачи. Не свезло Всеславичу – у соседней стрельни торжествующе заорали вои, засвистели стрелы. Впрочем, попали ли в полочанина плесковичи – тоже было неясно.

Снаружи послышалось гулкое гудение, тяжело бухнул в стену швырнутый пороком камень, дрогнул под ногами настил, добротно сбитый из тёсаных дубовых плах.

Гридень быстро проскочил мимо стрельни, остановился и осторожно выглянул вновь, озирая раскинутый в полутора перестрелах стан Всеслава. Полочане расположились широко, привольно, выставив вдоль городской стены десять пороков. Ясно было видно, как на одном из них дружно тянули верёвки порокные мастера. Махнуло длинной рукой коромысло, мелькнула праща, и новый камень с гудением метнулся к стене.

Вой рядом с воеводой невольно поёжился.

– Неуж страшно? – весело подначил гридень.

– Есть немного, – сознался вой, глядя на пороки. – Как даст такой камень…

Грохнуло опять, и опять содрогнулся под ногами настил.

– …и все кости всмятку, – докончил вой.

– Под такой камень только дурак попадёт, – пожал плечами Буян, отрываясь, наконец, взглядом от Всеславля стана. – Его же видно, когда он летит.

– Отошёл бы ты от стрельни, воевода, – не стерпел вой, косясь в сторону ближнего леска. – Неровён час новая стрела прилетит…

– Колок этот, как отобьёмся, надо будет тут же на дрова пустить, – решительно бросил Буян. От стрельни же всё-таки отошёл.

– Зачем? – не понял вой.

– А стрела откуда прилетела? – ядовито осведомился гридень. – Не из него ли?

– А-а, – протянул вой понимающе.

– Вот те и «А-а», – передразнил воевода. – Стоит он больно к стене близко.

– Так… если отобьёмся… может, оно и…

– Ты мыслишь, Всеслав снова не придёт? – усмехнулся Буян.

В том, что отобьются, у Буяна сомнений не было – Плесков измором, ни осадой пока что никто ещё не брал. В самом начале осады отправил наместник в Новгород, к Мстиславу-князю своего воя гонцом, – а новогородский князь помощь окажет, не умедлит. А стены Плескова внушали и уверенность, и надежду. Да и не зря – за седмицу обстрела из пороков Всеславичи до сих пор не смогли пробить в стенах Плескова ни единой большой бреши. Так, в нескольких местах расщепились брёвна – и всё. Из порока бить – не из лука или самострела, второй раз в одно и то же место попасть – это надо Велесу не меньше, чем индрика скормить.

Хотя там, у полочан, во главе рати кто-то очень опытный в войских делах. И сам-то князь Всеслав, говорят, невзирая на свои всего лишь тридцать пять лет, в войском деле понимает много. А впрочем, пока что на этом поприще полоцкому князю отличиться не доводилось – это его первая большая война. Если не считать того, что Всеслав со своими кривичами в степь ходил четыре года тому на торков.

Первая и удачная, – возразил сам себе Буян. Вот и вырос кривский волк. Сам себе в том не сознаваясь и никому об этом не говоря, чего-то подобного гридень ждал давно. В конце концов, ещё сорок лет тому отец нынешнего полоцкого князя пытался захватить Новгород под Ярославом Владимиричем – так чем же хуже Всеслав?

Буян усмехнулся.

Снова вспомнились принесённые Яруном слухи о том, что около Всеслава постоянно крутятся волхвы. Небось снова старую веру обратно восстановить хотят, недоумки… Сатанинское семя. Да и Всеслав-то сам, слышно, от какого-то волхвованья рождён. Да и икон в шатре не было ни одной.

Кривская сила набухала где-то в болотах, оттачивая мечи в боях да стычках с литвой, селами, жмудью да ятвягами. Копилась, томилась под гнётом – и должна же была когда-то вызреть!

Дождался. Вызрела.

Хватай ложку – каша доспела. Никому мало не покажется…

Снова гулко бухнуло в деревянное забороло. Раздался пронзительный треск, полетели щепки, и гридень невольно встревожился. Вот тебе и индрика Велесу – Всеслав-то, слышно, Велесов любимец.

Тьфу ты, и что за погань лезет в голову! – Буян невольно перекрестился, прося у Христа прощения за упоминание старого бога. Который не бог есть, а бес, – невольно повторил он про себя поучение попа.

Со скрипом оседала назад, на углы, потревоженная ударом кровля заборола, с опаской косились на неё плесковские вои.

– Не робей, ребята! – весело бросил гридень. – Не порушить полоцкому татю нашу плесковскую твердь!

– Вестимо, не порушить! – разноголосо поддержали господина вои.

– Ну как вы тут? – осведомился воевода, подходя ближе.

– А чего же, – обстоятельно отозвался ближний вой, уже седатый степенный кривич. – Кормят хорошо, взвар кажен день, да ещё мёду ковш. Этак-то воевать можно.

– Давно долбят-то? – гридень принял из рук кашевара резной ковш со взваром, благодарно кивнул и глотнул горячий, пахнущий липовым цветом и яблоками напиток.

– Да почитай, с рассвету, – сказал, прислушиваясь к свисту нового камня, молодой вой. – Как солнце над лесом встало, так и начал. И где только такую пропасть камней набрали, полочане-то?

– С собой привезли, небось, – всё так же рассудительно ответил пожилой ратник.

– Ну да, – не согласился молодой. – Они уж седмицу в стены колотят… им лодей двадцать надо было с камнем только гнать.

– Насобирали, – хмыкнул Буян, отставляя опустелый ковш. Кашевар снова наклонил было над ковшом жбан взвара, но гридень остановил его движением руки. – Каменоломню недалеко все помнят? Вот полочане теперь тем камнем и попользовались.

Воевода утёр рукой усы, довольно хмыкнул.

– Спаси бог, вои, за взвар, пора мне, – и нырнул в проём в настиле заборола.

Он уже не слышал, как, проводив его долгими взглядами, кривские городовые вои сгрудились ближе друг к другу.

– Так чего, говоришь, они сказали-то? – жадно спросил пожилой ратник.

– Сказал полоцкий гридень Колюта – мол, наш господин, Всеслав Брячиславич, природный князь кривского племени и по роду своему и по приговору кривских общин. Потому, дескать, достоит ему в своих руках всю кривскую землю совокупить.

Вои несколько мгновений помолчали, и пожилой с непонятным выражением протянул:

– Н-да-а…

В терему Буяна уже ждали – и не только жена да челядь. Ждал старшой дружины наместничей, заслуженный и уже полуседой вой Серомаха – из киян.

– Случилось чего, Серомаше? – чуть насмешливо спросил Буян.

– А то как же, – подхватил шутку вой, хотя глаза оставались холодными. – Конечно, случилось – Всеслав с ратью под городом.

– Да ты что? – усмехнулся гридень с деланным удивлением. – А я-то, глупый, мыслил, он к нам на посиделки пришёл, мёды попить, пирогов поесть…

Посмеялись невесело. Не до веселья было, хоть и любили оба добрую шутку. Веселиться было не с чего – полоцкий оборотень под городом. Стены в Плескове высоки и крепки, но главные стены крепости – не из камня и дерева, а из стойкости её защитников. А на них у Буяна большой надежды не было.

Дружина, известно, из его воли не выйдет, да ведь в ней всего полсотни воев – на такую-то твердь.

А вот городовая рать – дело иное. Тут, в Плескове, что ни день восстают толки, будто полоцкий князь, им, плесковичам, совсем и не враг. Они кривичи, и там, у Всеслава – кривичи. Да и сам Всеслав… К толкам этим были густо подмешаны слухи про то, что Всеслав – язычник, а в Плескове до сих пор христиан меньше четверти. Да и те – христиане только по имени… Как, впрочем, и в любом ином городе Руси.

Городовая рать Плескова на треть – дружины кривских бояр, на этих тоже надежда есть, хоть и не такова, как на свою дружину. Им как господа плесковская поворотит, так и будет, а средь той господы язычников тоже хватает, хоть и тайных.

– Так чего там? – нетерпеливо и устало спросил Буян, падая в кресло и вытягивая усталые ноги в остроносых тимовых сапогах. Теремной холоп спешно принёс господину холодный квас в жбане, ядрёно пахнуло ржаной коркой, тёртым орехом и смородиновым листом.

– Ведуна схватили на торгу, – сумрачно ответил Серомаха, глядя, как господин собственноручно наливает вкусный коричневый напиток в каповые чаши. – За Всеслава орал, да кощуны языческие сказывал.

– Много народу слушало? – обеспокоился наместник. Поставил жбан на скатерть, глотнул из чаши, сладко прижмурился. Кивнул вою на вторую – пей, мол.

– Десятка два мужиков посадских, – Серомаха пренебрежительно махнул рукой. – Разбежались.

– А ведун где сейчас? – с любопытством спросил Буян.

– В порубе сидит.

– Ладно, – задумчиво сказал гридень. – Пусть до утра обождут. Не до них нынче. Ты вот что… готовь молодцов – нынче впотемнях Всеславу свет-Брячиславичу доброй ночи шепнём.

– Это дело! – вой весело топнул ногой и одним глотком осушил налитую Буяном чашу.

Светлая летняя ночь тихо обнимала Плесков, туманной пеленой стелилась над Великой, шелестела листьями в городских садах и лесах околоградья. Спали в своих избах и теремах градские – тревожным сном, в каждый миг готовые встретить сполох, увидеть входящих в город полоцких воев – христиане, бояре и купцы. Спали спокойным и даже равнодушным сном ремесленники городовых сотен – тут христианство прижилось ещё слабо, и им в худшем случае было всё равно, какой князь станет брать дань с их ремесла. В лучшем же – ждали Всеслава с надеждой. Спали чутким тревожным сном вои городовой рати на стенах. Спали полочане в стане Всеслава – спокойно спали, уверенные в силе своей рати и своего князя.

Не спали только дозорные – на городских стенах и в полоцком стане.

И не спала дружина Буяна Ядрейковича.

– А может, не стоит, господине? – нерешительно спросил Серомаха, глядя, как наместник затягивает поверх кольчуги боевой пояс толстой турьей кожи с набитыми поверх медными бляхами.

– Чего не стоит? – гридень аж остановился. – В бой-то идти?

– Ну да, – сказал старшой. Глянул на наместника и поправился. – Ну… тебе самому не стоит…

– С чего бы это вдруг? – Буян поднял брови, рука его замерла в воздухе, протянутая к висящему на стене мечу.

– Так ведь наместник ты, господине, – Серомаха потупил глаза, но голос его только отвердел. – А в городе неспокойно. Случись чего – мало ли как всё обернётся…

Гридень на несколько мгновений задумался.

Старшой был во многом прав.

Случись с ним чего – оставшийся без наместника город и впрямь вполне мог откачнуть от новогородского князя и поворотить к полоцкому оборотню. Известно, ему-то, Буяну, уже всё равно будет… да вот только князь его, Мстислав город Плесков потеряет. И в Новгороде тогда язычники голову подымут.

Ну так и тем более надо теперь же Всеслава остановить!

А как остановить – Буян уже знал.

Ишь, выискался… мессия языческий… урождённый властелин всех кривичей. Поглядим, крепка ли помощь твоих нечестивых косматых демонов против доброго меча.

А сделать ДЕЛО должен он сам и никто больше. Так уж велось в русских ратях – твой замысел, тебе и выполнять. Тебе, Буяну Ядрейковичу, гридню Мстислава Изяславича и Изяслава Ярославича, наместнику новогородского князя и великого князя киевского в Плескове.

Потайная калитка в каменной стене неслышно отворилась – петли были смазаны маслом заранее. Три десятка воев тихо проскользнули наружу и растворились в сером полумраке светлой северной ночи.

Наместник вывел в поле всю дружину, оставив Плесков на бояр и их воев – если что случится, так всё же не враз город сдадут. Найдётся и кому их со стены стрелами прикрыть, и воев городовых ободрить.

Шли молча, быстрым наступчивым шагом меряя землю. До Всеславля стана от стен было рукой подать, всего-то два перестрела. Дали немалый крюк, хоронясь в овражках и тальниках, подкрались вплоть.

Серомаха шумно и горячо дышал наместнику в спину.

– Покинь сопеть! – свирепо прошипел гридень. – Как корова в стойле! Брюхо отрастил – дышать мешает?!

Старшой обиделся, но сопеть перестал.

Затаились.

На сером небе, глядя снизу, хорошо был виден полоцкий дозорный. Не спал вой, то и дело оглядывался по сторонам, вертел головой. Только вот сидел на видном месте, – плоховато, видно, учили его. Зря, стало быть, болтают люди, будто по полоцкой земле до сих пор лесные войские дома есть, – подумал невольно Буян. – Хотя, может, дозорный – просто полоротый новик, вчера только зверобойную рогатину да дроворубный топор сменил на меч да щит.

Буян поймал вопрошающий взгляд Серомахи и молча кивнул. Кто-то из воев быстро посунулся вперёд, скрипнул лук, коротко и сильно свистнула стрела. Что-то глухо вякнув, полочанин грянулся оземь, взмахнув руками, и плесковичи тут же ринули к нему.

Но спешить не стоило – душа парня (и впрямь новик!) уже шагала по звёздному мосту… тьфу ты, – поправил себя гридень. Не шагала по звёздному мосту, а летела в самую глубину преисподней, к пеклу, раскалённым сковородкам и котлам со смолой, туда, где сидят их нечестивые демоны, именуемые богами.

Быстро огляделись – внезапная и быстрая смерть дозорного никого более не потревожила. И зашагали-заскользили меж костров и шатров, перешагивая через спящих прямо на земле, на войлоке и рядне полочан.

В Плескове заливисто перекликались петухи.

– Вторые, – едва слышно шепнул около Буяна Серомаха, уже забыв про обиду. Да и можно ли долго обижаться на господина, если он по делу тебя укорил?

Княжий шатёр был хорошо виден с заборол, Буян несколько раз пристально разглядывал его, запоминая подходы, и теперь дружина дошла до места быстро и не блукая. И тут вдруг наместника охватил лёгкий страх – а ну как неудача… как из самой середы полоцкого стана выбираться, через всю-то вражью рать? Но он быстро подавил в себе недостойное воина чувство.

Туман оседал мелкими капельками на шеломах бронях и оружии, на усах воев и на одежде. Долго ждать было нельзя. Да Буян и не собирался. Наместник подвытянул из ножен меч, цепко глядя на дозорных, которых у княжьего шатра было всего двое – чести ради, не для бережения (от кого – в своём-то стане?!). Вои замерли в последний миг перед броском, считая миги по ударам сердца.

И тут же за спинами их внезапно восстал пронзительный рёв рога – тревога! сполох! Буян дрогнул – всего на миг – но время было уже упущено! Посторонь заметались люди с оружием. В них вмиг опознали чужаков – в невеликом (всего-то восемь сотен!) полоцком войске многие (очень многие!) знали друг друга в лицо, а уж тут-то, у княжьего шатра, имели право быть только считанные люди.

Буян всё-таки попытался – прокричал Серомахе что-то, неразличимое для себя самого, указывая нагим мечом на княжий шатёр, вои рванулись сквозь звон клинков – но полумрак густел вражьими воями, разрываемый неровным багровым светом костров и жагр, полочане наседали.

Полы шатра вдруг откинулись, на пороге показался высокий статный витязь, от которого, казалось, так и исходили сила и власть.

Князь Всеслав!

В коловерти боя плесковский наместник оказался вблизи Всеслава и вновь попробовал его достать, хотя уже пора было уходить, чтоб не сгубить окончательно всю дружину. Но честь воина! но долг гридня перед господином!

Всеслав не уступил, не стал укрываться за спинами своих воев.

С лязгом сшиблись мечи, высекая искры, и с первого же удара Буян почуял во Всеславе недюжинного бойца, про каких говорят – родился с мечом в руке. И сразу почуялась в нём сила – не та, с которой камни ворочают, а та, перед которой враги отступают, та, за которой в бой идут. Буян бесплодно пытался дотянуться до полоцкого оборотня.

Сшибка была короткой.

Порушив бой, меж Всеславом и Буяном невестимо откуда возникли полоцкие вои, насели, крестя воздух клинками, и плесковский наместник отступил, сдаваясь судьбе. Кинул по сторонам затравленный взгляд – от его и без того невеликой дружины оставалось чуть больше половины. Серомаха, уже дважды раненый, прохрипел:

– Уходить надо, господине!

Надо, Серомаше, надо!

Буяничи дружно рванулись к ближнему орешнику – разглядывая со стены Всеславль стан, наместник видел, что густая поросль прикрывает здесь глубокий и длинный овраг, по которому можно уйти в тальники Великой.

Отбиваясь, отстреливаясь и огрызаясь, наместничьи вои вломились в орешник, пятились по оврагу и вырвались-таки, хотя над оврагом уже и конные мчались (наверняка дружинные Всеславли вои – эти не пощадят!). Серомаха вдруг захрипел и повалился на руки Буяна, из спины его торчала длинная чернопёрая стрела. Но Буяничи уже были меньше чем в перестреле от стен, и полочане под стрелы не сунулись, дозволив горстке удальцов воротиться домой – не всегда надо и добивать храброго ворога, иного отпустить тоже честь немалая.

В городе запели петухи. Третьи.

Светало.

По стенам Плескова ползёт едва ощутимый холодок – зарев-месяц на дворе, почти уже и осень. А в подвале наместничьего терема, под каменными сводами – жарко. Душно и дымно пляшут огнём жагры, воняет палёным рогом и горелым человечьим мясом, кровью, калёным железом и сыростью.

Буян Ядрейкович, морщась, притворил за собой дверь. Бросил по пыточной быстрый взгляд, отметил и ведро с водой в углу, и тусклый огонь в очаге. Вцепился глазами в худое окровавленное бородатое лицо.

– Ну?!

– Молчит, господине, – грузный бородатый кат в кожаном переднике развёл руками. – Словно воды в рот набрал.

– Молчит, значит, – задумчиво покивал гридень. – Ну-ну…

Он обошёл вокруг едва стоящего на ногах ведуна, потрогал пальцем окровавленное, изорванное кнутом в клочья плечо. Ведун не шелохнулся, глядя перед собой отсутствующим взглядом. Наместник брезгливо стряхнул с кожаной вышитой цветной шерстью рукавицы прилипший к ней кровавый комочек, обтёр руку услужливо поданным рушником.

– Чего он там на площади-то орал про оборотня этого?

– Не орал он, – неохотно прогудел кат. – Говорил, что князь Всеслав будто бы потомок нечестивого идола Велеса. И будто бы он есть природный господин всех кривичей и всех кривских земель.

Вот оно! – подумалось наместнику. – Вот! Вновь всплыли слова, слышанные им во Всеславлем стане.

– На виску вздымали? – деловито спросил гридень, всё ещё разглядывая ведуна. Тот в ответ на Буяна не глядел. Да и чего ему на плесковского наместника глядеть-то…

И ещё не хватало, чтоб он на меня глядел! – рассвирепел сам на себя Буян. Ещё порчу какую наведёт… хотя со скованными руками не много и наведёшь.

– Не слышу! – рыкнул наместник на замявшегося ката.

– Не вздымали, господине, – виновато сказал кат, низя глаза.

– Ну так взденьте!

Широкая кожаная петля охватила запястья ведуна за спиной, скрипнув, провернулось колесо, и ведун повис над каменным полом, хрипя и плюясь кровавой пузырчатой слюной.

– Как тебя зовут? – хрипло спросил кат, опуская сухой берёзовый веник в огонь.

Ведун только покосился выпуклым, налитым кровью глазом. Кат выдернул из пламени горящий веник, стегнул по голой груди ведуна, приводя «в изумление».

– Скажи, как тебя зовут, ну!

Назвать своё имя для человека легче всего. И вопрос этот, и ответ безобидны сами по себе, но первый ответ манит соблазном отвечать и далее – и про сообщников, есть они или нет, и про пенязи от чужого правителя, и про то, как заговор плели – опять-таки неважно, есть он, заговор, или привиделся кому.

Ведун молчал.

– Железо кали, – разомкнул сухие от жара губы воевода.

Заострённый железный прут и без того уже ярко рдел в угольях. Кат ухватил его за холодный конец кожаной рукавицей и вынул из огня. Раскалённый добела острый конец приблизился к лицу ведуна – в бороде с треском закурчавились волосы. В глазах ведуна на миг мелькнуло что-то… но взгляд тут же стал равнодушным.

Господине Велес, дай мне сил снести эту муку! Дай! Во славу твою и по воле твоей! Дай, господине!

Наместник вдруг понял, что ведун ничего и никому уже не расскажет – из глаз ведуна глядела на гридня какая-то надмирная глубина, древняя и жутковатая. Ведун вдруг насмешливо улыбнулся и обмяк, упав лицом прямо на раскалённое железо. Тошнотворно и противно запахло палёным волосом и горелым мясом, но тело ведуна даже не дрогнуло.

Он ушёл по радужно-звёздному мосту, ушёл во власть своего косматого и рогатого владыки.

Стены Плескова опять гудели от ударов камней из Всеславлих пороков. Над кривской землёй вставал новый день.

Всеслав ещё не ушёл.

Наместник раздражённо стукнул кулаком по косяку окна. Даже отсюда, со второго яруса терема, было видно, как по городу то там, то сям собираются по одному кучки градских. Стоят, говорят, размахивают руками.

Всё это пока что только болтовня, слова, цветочки. Но до дела, до ягодок, оставалось уже недолго.

А гонца из Новгорода всё не было.