Жребий изгоев

3. Ясские горы. Терек. Лето 1065 года, изок

Горы висели над окоёмом, тонули в туманной голубоватой дымке, выглядывая из неё белоголовыми вершинами. Блазнило – вот они, рядом, руку протянуть… да нет. Даже за день не доскачешь, чего уж там рукой дотянуться.

Шепель дивился – на Кубани оно чётко не осознавалось. Горы там были где-то далеко, хоть и смутно видны. Тут, на Тереке – иное.

Рать князя Ростислава скатывалась вниз по Тереку, стремясь к далёкому пока что Хвалынскому морю[1]. Приближались древние земли Терской Козарии, и у Шепеля, да и у иных бывалых воев поневоле начинали стучать сердца – шли Ростиславичи по пути, сто лет тому пройденному Князем-Барсом Святославом Игоревичем. Невольно в памяти всплывали басни и кощуны, рассказы прадедов.

Даже Мстислав Владимирич Удалой, на которого до сих пор равнялся князь Ростислав, не бывал в такой дали от Тьмуторокани, хоть и сносился с козарами.

Славна и сильна была козарская держава, когда крепчала и матерела в войнах с арабами, когда равны были в ней и козары, и ясы-аланы, и русь, которую теперь на Руси «козарами» зовут по старой-то памяти. Славна была до тех пор, пока хакан Булан не принял чужую веру, а его преемник Обадий не растоптал прадедни обычаи.

Чужие проповедники бросили в Степь пламя вражды и войны. После ряда восстаний и войн пришли печенеги, сломав ослабленный войнами козарский замок на Волге и Дону. Степь превратилась в Дикое Поле.

А потом Святослав Игоревич обрушил и саму Козарию, да так, что от великой державы и слухов-то не осталось. Донская и кубанская русь, приняв имя «козар», остались со Степью один на один, только она теперь была уже не та. Ясы погрязли во вражде с касогами и козарами, освободясь, взамен того, от поборов серебром и кровью. А вот истинные козары, те, что на Тереке и Волге жили издревле, воротились к своей прежней жизни, к тому, чем они жили до создания великой державы – к охоте да рыбной ловле, к пастушеству горному да степному.

Рать Святослава, уничтожив жадные до серебра козарские города, подорвав выросшее на работорговле, как опара на дрожжах, могущество Козарии, оставила в живых степных пастухов, горных охотников и речных да морских рыбаков. И сейчас только совсем уж древние старики помнили, как ратились когда-то козары со всем Диким Полем.

Теперь по следам славного пращура шёл Ростислав Владимирич.

Вышата ворчал:

– Чего мы потеряли тут? – навыкшему к прохладе и сырости Севера новогородцу не любы были южные горы. Да и от моря забрались ныне тьмутороканцы далековато. – Нам Тьмуторокань у Глеба Святославича отбивать надо, а не по горам шататься. А теперь что? Сказать стыдно – в угоду ясам ратоборствовать идём, одних степняков бить по указке других.

– Не ворчи, Вышата, – Ростислав щурился на солнце и со вкусом ел из кожаного шелома где-то собранную воями спелую вишню, кидая в рот по одной ягодке. – Сам же ведаешь, что не прав.

Вышата супился и отъезжал в сторону под невольное зубоскальство младшей дружины. А чего тут скажешь, если и впрямь не прав? Впрочем, увидев направленный в их сторону увесистый кулак Славяты, вои лыбиться переставали быстро.

Поход этот новый нужен был не только ясам, нужен он был и Ростиславу. Кто же не ведает, что только тот князь и властелин, если может своих новых подданных от ворога их защитить? А у ясов сейчас ворог один – козары. Настоящие, терские козары, чьи предки власть некогда в этих горах одержали. Да и не только здесь – и на Дону, и на Кубани, и на Волге… да и на Руси тоже.

Так и выходило – кубанских «козар» прикрыли от касогов, а теперь ясам помочь против козар терских – сам бог велел.

А Тьмуторокань подождёт – биться впрямую со Святославом Ростислав Владимирич особо и не рвался. Да и то сказать – грех меч подымать против родни своей. Да и по иной причине не хотелось ратиться со Святославом – из всех троих дядьёв черниговский князь был наиболее близок Ростиславу. Ещё по отцовой памяти – дружны были Владимир Ярославич со Святославом. А то, что он, Ростислав, именно у Глеба престол отнял, так в том ничего личного нет – был бы на Тьмуторокани кто-нибудь другой, и его прогнал бы Ростислав. Ему нужна была именно Тьмуторокань, а не что-то иное. А Глеб без престола не останется – городов на Руси много, а первенца среднего Ярославича худым престолом не наделят.

Ростислав снова ждал. Ждал гонца от Колояра Добрынича.

На пятый день впереди, в речной долине завиднелись каменные стены. Вои оживились – скучно было целую седмицу идти по степи от Кубани до Терека, а после пять дней вдоль гор, да так ни разу и не подраться. Ростислав тоже почуял какое-то любопытство – ему постепенно становилось в горах скучно. Удивляло только, что они уже подошли к городу так близко, а до сих пор не видно ни единого не то что там дозорного – ни охотника, ни земледела какого…

Проводники-ясы вмиг развеяли и княжье непонимание, и ожидание боя.

– Это пустой город, – равнодушно бросил смуглый горбоносый алан на сносном русском языке в ответ на недоумение князя.

– Как – пустой? – не понял Ростислав. Вышата подъехал ближе и тоже слушал с любопытством, выгнув бровь в усердии понять.

– Брошенный, – неохотно сказал алан.

– А чего он брошенный? – с жадным любопытством спросил Вышата, видя, что князь молчит.

Проводник поморщился, то ли от нежелания рассказывать, то ли от того, что слов найти не умел. Его неожиданно выручил неслышно подъехавший ясский князь Ахсар.

– Это хазарский город, – пояснил он, взглядом велев проводнику делать своё дело. – Его когда-то, сто лет тому твои предки разорили. Он Самандар звался.

– Семендер? – Ростислав повторил по-своему. – Тот самый?

Ясский князь молча кивнул.

– И что… там с тех пор никто и не живёт?

– Нет, княже…

Видно было, что и князю смерть как не хочется говорить про то.

– Нехорошее место, – обронил он словно между делом. – Говорят, там до сих пор мёртвяки не упокоились…

– Козарские? – голос Ростислава дрогнул. Совсем незаметно.

Алан не ответил. И так было ясно, что не русские.

– Славята, – позвал Ростислав ничего особенного не предвещающим голосом. – Пошли-ка туда человек десять своих воев. Пусть развалины эти прощупают.

А то, что это именно развалины, было теперь ясно – хорошо были видны и большие проломы в кирпичной стене города, и оплывшие от многолетних дождей давно не подновляемые гребни стен, и вежи с полуразрушенными кровлями, где догнивали обгорелые брёвна.

Десяток всадников сорвался вскачь – только пыль взвилась из-под копыт.

– Зря, – обронил, словно между прочим, ясский князь.

– Отчего – зря? – теперь вздрогнул уже не князь, а Вышата. – Проверят, нет ли засады…

– Здесь не бывает засад, – равнодушно ответил Ахсар. – Я же говорю – нехорошее место. Сюда никто не ходит, даже сами хазары.

Князь Ростислав в ответ только передёрнул плечами, но дозор отзывать не стал – плохое место плохим местом, а проверить не помешает. Всегда найдётся человек, который не боится никаких плохих мест.

В городе стояла тишина. Видно, и впрямь брошенный.

Шепель остановил коня у воротного проёма, заглянул внутрь. Горбатые кривые улицы, поросшие бурьяном, каменные и глинобитные стены с пробоинами и поваленные кровли. Обгорелые сто лет тому стропила торчали, словно рёбра из распоротой груди. Шепеля вдруг замутило – когда-то, года два тому, ему довелось видеть охотника, не совладавшего в плавнях с кабаном – тот прошёлся по груди, как пахарь оралом, рёбра вот так же торчали.

– Ну чего там, Шепеле? – окликнул сзади Заруба. Вой оборотился.

– Ничего не видно.

Эхо от его голоса метнулось в ворота, заскакало по улице и угасло где-то в глубине развалин. Становило жутковато.

Вои остановились в воротах – что-то мешало въехать в брошенный город.

– Стены какие-то… – неодобрительно бросил Заруба, разглядывая крепость с подозрением. – Камень не камень, глина не глина…

– Это кирпич, – пояснил кто-то из бывалых воев. Корец, давний друг Зарубы.

– Ну да? – не поверил Заруба. – А то я не знаю, какой кирпич бывает… Они оплыли, как глиняные!

– Это здешний кирпич, – снова пояснил Корец. – Его не обжигают на огне, а сушат на солнце. Сырец.

Наконец, Заруба коротко выругался, сплюнул на землю – прямо под копыта коню.

– Ну! Чего ждём-то?!

Улица вилюжилась стойно лесной тропе.

– Куда-то мы не туда заехали, – Шепель тревожно озирался по сторонам.

– Ничего, – Заруба поморщился. – Хоть место здесь – для засады в самый раз.

– А невелик город-то, – бросил кто-то из воев. – Киев наш побольше будет. Да и Новгород.

– Да и Тьмуторокань, – поддержал Шепель – опричь Тьмуторокани и Корчева ему пока что не доводилось видеть иных городов.

Чёрно-пёстрая змея с шипением скрылась в бурьяне у стены.

– Поберегись, браты, – вполголоса остерёг Шепель. – Тут змей побольше, чем на Руси.

Улица вдруг распахнулась широкой площадью. Наверное, когда-то тут шумело торжище – у самых ворот здешнего детинца.

Всадники снова остановились.

Каменная стена детинца выщербилась, зияла провалами и обваленными зубцами. В залитых солнцем развалинах стояла какая-то жуткая, неестественная тишина.

В носу свербело от сухой горьковатой пыли и полынного запаха. Заруба громогласно чихнул, и из чёрных провалов в стенах вдруг с пронзительным гамом вырвалась стая воронья и галок. Вои невольно пригнулись к конским гривам. Кони храпели, приплясывая.

– Кто же тут жил-то? – спросил Заруба, всё ещё глядя на косо обломанные клыки крепостных зубцов снизу вверх и не зная, что сейчас повторяет слова своего князя.

– Козары, – нехотя ответил Корец. – Те ещё…

Он не договорил, но все поняли и так: те ещё – это ещё до Святослава Игоревича…

– А где они живут сейчас? – Заруба всё ещё не опомнился.

– Их больше нет, – сказал Корец, толкая коня каблуком и въезжая в ворота детинца. – Только кое-где…

Он не договорил – от его слов повеяло жутью.

– А куда же они девались? – недоумевающе спросил Заруба. – Неуж их наши истребили?

– Ага, – отозвался Корец. – И наши, и печенеги, и угры, и торки… Козары рабами торговали по всему Югу… вот и…

– Мой пращур тоже здесь воевал, – сказал негромко Шепель, озираясь по сторонам.

– А на кого мы тогда в поход-то идём? – удивился всё-тот же вой.

– Эти козары другие, – пояснил теперь Корец и, сам окончательно запутавшись, умолк.

В крепости тоже было пусто – только блеснула из пролома в стене зелёными глазами дикая кошка и, шипя, скрылась.

Кони настороженно фыркали, косясь по сторонам.

Шепелю вдруг стало страшно – из каждого пролома, из каждого оконного проёма, из каждой бойницы в крепостной стене на них глядело Прошлое. Славное, теперь уже почти позабытое. Глядело, шептало в уши, таилось в зарослях бурьяна. Раздвинь их – и увидишь. Ржавый обломок меча или наконечник стрелы, пожелтелый от времени череп с пробитым лбом… Шурша чешуёй, выползет из глазницы змея и, стремительно мелькнув длинным и юрким чёрным или пёстрым телом, скроется в бурьяне. Прошлое дышало за плечом, словно напоминая о себе, словно молча говорило: мы были! Примерь-ка на себя наши дела, прежде чем кричать, что тоже витязь.

Из крепости выбирались молча, словно шли по давным-давно заброшенному жальнику.

Козары не стали на брань с Ростиславом. Сметя силу, приведённую князем на Терек и, невзирая на подошедшие к ним подкрепления горских князей, отступили и начали пересылки гонцами.

Сговорились на третий день – козарские князья обязались отступить от набегов на алан и дозволяли тьмутороканскому купечеству свободный проезд, невзирая, что Ростислав был с Тьмуторокани выгнан северскими князьями. Никто из козар про то и не вспомнил – прекрасно понимали, что беглый князь от своего не отступит.

Так и не ополонясь, Ростиславля рать двинулась обратно. Вои поварчивали – не добыли ни полона, ни зипунов, к чему и поход был. Таким ворчунам Славята веско сказал, словно гвоздь забил:

– Велик воитель, который без боя своего добиться может.

Шепель молчал – понимал, что он пока ещё не вправе подавать голос, хоть и не отрок уже. Мотал на ус. Усы у него уже росли, хоть и жидковаты ещё были.

[1] Хвалынское море – древнерусское название Каспийского моря.