Жребий изгоев

4. Дикое поле. Окрестности Белой Вежи. Зима 1065 года, просинец

Шепель остановил коня на крутом взлобке, вгляделся. Крепость высилась впереди пока ещё плохо различимой громадой, можно было разобрать только осыпавшуюся каменную вежу, которую сто лет тому умельцы Святослава обрушили до половины, да с тех пор так никто и не восстановил – ни русь, ни аланы, ни булгары, ни кто ещё. То ли умений не хватало, то ли не нужно было никому.

Козарский Шаркил уже сто лет был русской Белой Вежей – как и в Тьмуторокани, тут жили, опричь руси, и булгары, и аланы, и половцы, и торки. Больше всего, впрочем, было аланов и булгар – русины в Белой Веже селиться не спешили, предпочитая рыбную ловлю и охоту в плавнях да на хуторах.

Наместничал в Белой Веже тьмутороканский боярин Буслай Корнеевич, друг и дальний родственник самого тысяцкого Колояра. Впрочем, до него сегодня бродникам дела не было – место для войского круга было выбрано не в городе (там, на острове места было маловато), а рядом с ним, на широкой плоской равнине меж двух балок – средь беловежской руси ходили слухи, что именно на этом поле сто лет тому князь-барс Святослав Игоревич разгромил козарские полки и взял в полон самого хакан-бека. Доброе место для войского круга, духи погибших сто лет тому воев помогут выбрать верное решение, не осудят и не подтолкнут на глупость.

На стенах Белой Вежи, тоже полуразрушенных ещё со Святославлих времён, шапками лежал снег, резал глаза солнечными блёстками. В проломах в стене, оставленных пороками и соколами Святославлей рати, виднелись низкие, свисающие до самой земли, толстые камышовые кровли глинобитных и рубленых домов руси, булгар и аланов – над ними густо вздымались столбы пара.

На заснеженном донском льду густо сидели там и сям рыбаки, таскали щуку и леща, сига и белорыбицу, успевали наловить за короткий донской ледостав – около Белой Вежи Дон замерзал всего на два месяца, и лёд был не так толст, как в верховьях, или на полночь, на Руси. Кто-то ехал прямо по льду через реку – приглядевшись, Шепель разглядел десяток конных. Блестело оружие, ярко выделялись разноцветные плащи – кто-то из войской старшины ехал в Вежу, на круг, не сам ли ватаман Игрень.

С полуденной стороны тоже что-то маячило. Шепель прищурился, вгляделся – по припорошённой снегом промёрзшей степи тянулся косяк тарпанов. Дикие степные кони навычны разбивать копытами и снег и наст, и даже в самую жуткую гололедицу, которую булгары и козары зовут джутом, могли выжить. Вестимо многие гибли, но выжившие после были сильны на диво – слабый гибнет, сильный выживает, так от богов заведено во всём мире.

Шепель привычным взглядом прикинул, с какой стороны следовало бы взять косяк в облаву, куда загнать и где выставить засаду, чтоб побить сладких мясом диких степных коней. Да только жалко не придётся – не время сейчас, не до того. Охотой после веселиться будем, – повторил он себе слова отца, которые тот сказал, откладывая приготовленный было к зимней охоте лук, когда Шепель рассказал ему про свои приключения на Волыни и в Киеве.

Родные встретили Шепеля охами да ахами, расспрашивали про княжью службу: что да как. Парень отмалчивался, мрачно усмехался. Отец поглядывал чуть удивлённо, но что-то понимал, про что-то догадывался. И тоже молчал.

Не стерпел Керкун только на второй день вечером, когда после вечерней выти вышли с сыном на крыльцо.

– Чего-то ты недоговариваешь, сыне, – прямо заявил он, неотступно глядя Шепелю в глаза. – А ну, говори прямо – с княжьей службы-то что, сбежал?

Шепель только вздохнул в ответ. Несколько мгновений молча глядел на солнце над окоёмом, по-зимнему красноватое, потом, когда отец уже отчаялся ждать, негромко ответил:

– Нет, отче.

Глянул на отца искоса и вновь отверг:

– Не бежал я. Да только на глаза к князю Ростиславу мне сейчас показываться тоже не след…

– Отчего это? – Керкун недоумевающе поднял брови. – А ну рассказывай.

Рассказ Шепеля затянулся дотемна, договорили уже на повети, закутавшись в тулупы. Пришёл и Неустрой, слушал брата зачарованно, явно завидуя.

– Занятно, – протянул отец, когда Шепель умолк, и почти тут же отрывисто спросил. – Это всё?

– Всё, отче.

– А к князю зачем не едешь? – требовательно бросил Керкун.

– Отче! – крикнул Шепель. – Да ведь это же я! Я виноват!

– В чём? – негромко спросил Неустрой, блестя в полумраке глазами.

– Как в чём? – сказал Шепель горько. Неужто они не понимают? – Если бы я тогда не поленился до Владимира доехать… успели бы уйти и княгиня, и княжичи.

Помолчали несколько времени – тут возразить было нечего ни отцу, ни брату.

– Что теперь делать думаешь? – тихо спросил отец.

– Помощь надобна, – рубанул воздух ладонью Шепель. – Хоть с сотню наших воев степных. Мы же скрадом воевать навычны, нам это не в диковинку!

– Выкрасть княжичей хочешь? – мгновенно понял Неустрой. – Я с тобой пойду!

– Кто пойдёт, то будет ватаман решать! – вмиг остудил горячие головы сыновей Керкун. – И то, если войство волит! Такое дело наобум зачинать – только портить всё вовзят!

Неустрой притих – отец был прав. А Шепель вновь бросил:

– Не волит – один пойду!

– Утихни! – велел отец грозно. – И – охолонь! Я сказал – будет, как войство решит.

Ватаман волен над жизнями бродницкой рати только на походе да в бою. А так – всему в жизни бродников хозяин – войский круг! Он и ватамана сместить может, если что!

Через седмицу – вестоноши ватамана тем временем оповестили всё войство, созывая на войский круг – поехали в Белую Вежу. Откуда старая лиса Игрень так быстро прознал про Шепелеву нужду, оставалось только гадать. Однако не зря говорят, будто слухи по степи разносятся, словно птицы.

На самом краю поля высилась рубленная из половинчатых плах часовня – лес для неё сплавляли с верховьев Дона. Христиан в Шаркиле всегда было достаточно – и саму крепость-то строил греческий зодчий Петрона Каматир, и среди алан местных христиан было много уже тогда. А уж теперь-то, когда Русь христианской стала – и вовсе.

Сам Шепель христианином не был – так уж сложилось в их семье, что и Керкун, отец его, был некрещён, и оба близнеца тоже. Старшие братья, что были уже женаты, те были христианами – их мать, первая жена Керкуна, настояла, сама была крещёная, и вестимо, ночная кукушка всегда дневную перекукует. Да только она умерла ещё двадцать лет тому, а вторая, мать Шепеля и Неустроя – из языческой семьи, вот и не стала с мужем спорить, когда он заявил, что близнецов крестить не станет.

Войский круг собрали около самой часовни – в прежние времена здесь было капище, и тогдашняя русь приносила тут жертвы (когда туров да тарпанов, а когда печенегов да козар) жгла костры и плясала священные войские танцы. А по весне беловежские девчата вели по краю поля священный танок, мешаясь в нём с местными. И сами не замечали, как сбивались со словенского побыта на аланский или булгарский.

Было уже достаточно людно, но народ всё прибывал и прибывал. Шепель сидел на нижних ступенях высокого крыльца часовни и разглядывал степных воев – хоть и не впервой ему было такое, а всё одно каждый раз любовался.

Бродники прибывали оружные – такого требовал обычай. Известно, никто не нападёт на Белую Вежу, когда там собирается такая сила. Да и в поход выступать немедля доведётся вряд ли, хотя беспокойная жизнь в глотке у Степи приучила бродников ко всякому. Просто – обычай. Да и то сказать – бродник скорее голым в степь выедет, чем безоружным. Могли последние портки заложить корчмарю в час гульбы за ендову мёда, а оружие – никогда. У всех наточено, начищено и смазано на совесть – любо-дорого глянуть.

Обычно воин-бродник был оружен легко – лук да топорик, альбо чекан. У многих были и кистени, ременные, с выточенной из лосиного рога или каменной битой. В степи любили это оружие – хлёсткое, простое и сильное. Лёгкий щит, плетёный из тальника да обтянутый бычьей кожей, густо усеянной заклёпками. Большинство было верхом, а у таких – ещё пучок сулиц у седла да аркан. И доспех у большинства простой, набивной, кто мог укрепил костяными да копытными бляхами. Шеломы тоже кожаные да набивные, в два-три слоя, прошитые медными нитками.

Познатнее да побогаче – все верхом. У этих и кистени – кованые цепные, и кольчуги не редкость, и шеломы железные, с бармицами, стрелками да наносьями, а у кого и наручи с поножами. Тут и меч не такая редкость – у простых-то воев почитай меча ни у кого и нет. И щит не прутяной, а из широкой вязовой или дубовой доски и заклёпки на нём, а бляхи железные.

К полудню собрались все и толпились у крыльца храма.

Крик,

шум,

гам…

Но едва на крыльце появился ватаман Игрень, как все утихли. Почти разом.

Игрень говорил долго, то и дело останавливаясь, чтоб перевести дух да отпить из ковша. Что это он там пьёт? – подумал непутём Шепель. – Уж наверное не воду да не квас.

Подумал – и взаболь захотелось вдруг ядрёного ржаного квасу – сам себе подивился. И пропустил, как Игрень выкрикнул его.

– Шепеле! – повторил рядом отец, хмурясь. Парень вздрогнул.

– Чего?!

Рядом засмеялись.

– Тебя ватаман кличет! – хмуро бросил отец. Шепелю вдруг стало стыдно (втравил отца в такое дело, мало не заставил созвать войский круг, а сам чуть не заснул стоя!), и он принялся протискиваться к крыльцу.

– Скажи своё слово, Шепель Керкунич, – ватаман чуть посторонился.

Смущённый парень – мало не впервой по отчеству назвали, да ещё и сам ватаман. Запинаясь, он начал говорить.

Да и что было говорить-то – основное Игрень уже рассказал воям до него. Шепель добавил только немногое.

Про свою вину – истинную или нет, про только одним богам ведомо.

Про то, как долго отлёживался на Волыни, в доме Нелюбы-травницы.

Про то, как голодным волком кружил по Русской земле, вызнавая окольными путями, куда провезли Ростиславлю княгиню и княжичей.

Про то, как прознал, что княгиню Ярославичи ещё осенью отпустили в Тьмуторокань, а княжичей держат в Вышгороде под строгим надзором.

Про то, как забрался прямо в Вышгород, где сумел накоротке повидаться со старшим Ростиславичем – Рюриком, как едва не похитил его тут же. Остановило только что, что двое других Ростиславичей остались бы в руках у Изяслава.

Про то, как решился просить помощи на Дону, не решаясь явиться на глаза к князю.

– Слава! – гаркнул кто-то вдруг, когда Шепель на миг остановил речь – дух перевести.

– Слава!!! – многоголосо подхватил круг.

Шепель, веселея, но всё ещё тревожно покосился на Игреня. А ватаман вдруг улыбнулся и протянул парню свой ковш – отпей, мол, горло-то смочи.

В ковше оказался совсем не квас, а варёный ягодный мёд.

Войский круг решил дело в пользу Шепеля. Набрали две сотни молодых удальцов, а старшим поставили Керкуна, от чего Шепель слегка обалдел – не ждал парень такого.

Только вот выход наметили не враз, а через месяц – надо было снарядиться, собрать припасы, провести разведку, проверить у всех оружие. Спешить особо было некуда – сыновья Ростислава Владимирича из Вышгорода никуда не денутся, а хотел бы их великий князь извести – приказал бы убить ещё на взятии Владимира, под горячую руку чего и не случится. А раз не убил сразу, стало быть, они нужны ему как заложники.