Жребий изгоев

3. Троянья земля. Тьмуторокань и её окрестности. Осень 1065 года, грудень

Море катило к берегу хмурые валы, морщилось пенными барашками над тёмной водой.

Ростислав Владимирич медленно брёл вдоль берега, не обращая внимания ни на волны, лижущие песок прямо около его ног, ни на двух воев за спиной – не для опасу (кого и опасаться-то Ростиславу в Тьмуторокани!), для чести княжьей. Никого не хотелось видеть.

Ярославичи взяли его детей!

Ростислав предчувствовал что-то такое, потому и отрядил на Волынь Шепеля. Поздно отрядил!

Князь в ярости сжал в руках поднятую с песка ветку, мокрое дерево треснуло в руках. Ростислав теребил обломок, не видя, что делает.

Он возьмёт Киев!

И Чернигов – тоже!

Ярославичи пожалеют, что родились на свет, если с его детьми хоть что-то случится!

Словно видение всплыло перед глазами осунувшееся в отчаянии лицо Ланки, молящие огромные глаза в обрамлении волны чёрных волос.

– Прости, Ростиславе!

– Ты-то в чём виновата? – прошептал князь, словно жена и впрямь могла его слышать. Не слышала – как приехала вчера в Тьмуторокань, так и до сих пор в терему у себя, вся в слезах. Едва сумела вчера рассказать про то, как всё случилось.

Ростислав слушал, комкая в пальцах сыромятный ремешок завязки сапога, так же как сейчас теребил ветку.

– А вой мой что же?.. – спросил он, вскинув глаза. – Которого я к тебе посылал? Шепель?

– Мальчишка-то? – печально усмехнулась Ланка. – Опоздал он. Изяславичи через час после него уже в Детинец владимирский ворвались…

– Где он сейчас?

– Погиб твой Шепель, – ответила Ланка всё так же печально. – Две стрелы получил и со стены в реку упал у меня на глазах.

Князь только кивнул и вновь потерянно опустил голову. Винить было некого, опричь себя самого. Поздно спохватился – хоть бы седмицей раньше Шепеля во Владимир отрядить.

Да и кто мог бы заподозрить такое?!

До сих пор не в обычае было у русских князей брать друг у друга детей в заложники!

Жену – то бывало. Едва сорок с чем-то лет миновало с тех пор как Брячислав полоцкий, отец нынешнего друга-союзника Всеслава взял в полон бабку, Ингигерд. Тем паче (сам себе, наедине с собой Ростислав мог и признаться) великая княгиня сама виновата – заигралась в мужские игры, взаболь поверила, что она великая воительница.

Было.

Но дети?!

Ярославичи переступили какую-то невидимую межу.

Он – тоже переступил. Но он не первый – и до него воевали меж собой князья. И Владимир убил Ярополка ещё почти восемьдесят лет тому! Но приютил у себя его и Ольговых сыновей, воспитал их как своих. Иное дело, что выросшие сыновья передрались меж собой…

Детей старались не мешать в междоусобицы.

До сих пор.

Теперь наступало какое-то новое время.

Страшное и странное.

Чёрное.

– Чего они хотят? – почти неслышно спросил князь, почти не подымая головы.

– Они хотят, чтобы ты утихомирился, – Ланка смотрела в окно. Сухими глазами смотрела – почти всё выплакала, пока ехала из Вышгорода в Тьмуторокань.

– Куда они хотят меня свести? – голос Ростислава стал бзжизненным. – На какой стол?

– Они согласны оставить тебя на Тьмуторокани, – возразила Ланка с неприязнью даже (и как-де он может в сей час думать о столах и престолах?). – Но только тебя. Детям нашим Тьмуторокани от них не видать…

Кажется, это был конец. Конец всем мечтаниям, конец степным походам и одолениям на враги, конец Великой Тьмуторокани. Ибо никогда Ярославичи не смирятся с тем, чтобы он (изгой!) настоль возвысился, пусть даже и за счёт Степи. И его детям достанутся захудалые, малозначимые столы где-нибудь у упыря на рогах…

Если получат вообще.

А впрочем…

А впрочем, есть ведь ещё Всеслав! И его помощь была очень даже значима для Ростислава нынешним летом, когда удар Всеслава на Киев помог ему воротить Тьмуторокань. И прошлым летом, когда поход Всеслава на Плесков помог ему изгнать Глеба в первый раз.

– Княже!

Ростислав Владимирич вздрогнул, недоумевающе поглядел на измочаленную в руках ветку, отшвырнул её в сторону.

Вой подбегал крупным рысистым шагом.

– Княже, гонец прибыл! Посольство от Всеслава Брячиславича! Вечером будут в городе!

Вот оно! Ростислав Владимирич выпрямился.

В укромном покое княжьего терема тихо, зато за стенами мерно шумит море, бросаясь на берег и разбрызгиваясь мелкими хлопьями. Ростислав пристально разглядывает полоцкого посла, задумчиво царапает вилкой скатерть. А тот сидит в углу, привалясь спиной к стене и почти утонув в тени. Глядит безотрывно.

Гридня Владея, Всеславля посла, Ростислав смутно помнил ещё по торческому походу пятилетней давности, хотя тогда полоцкий князь и его дружина воевали неохотно, без особой удали. Владей же запомнился больше своей удалью на пирах, хотя и не только – витязя торческого повалил в поединке, Салчея-князя. А вот видно, и не только на бою да на пирах Владей первый, если Всеслав-князь ему доверил посольское дело править.

Ростислав глядел исподлобья – на душе было смурно и смутно. Вся дружина уже знала про то, что сотворилось на Волыни. Разве скроешь? Небось и в городе уже знают, – подумал раздражённо Ростислав, вспомнив сочувственное лицо Колояра Добрынича – городовая старшина со старшей дружиной, тоже смурной и смутной, сейчас пировала за стеной, в гридне.

Больше того – наткнувшись на понимающий взгляд полоцкого гридня, Ростислав вдруг понял – и этот знает! Стало быть, и Всеслав – знает?! Откуда? Или Владей уже здесь, в Тьмуторокани прослышал?

Прояснилось скоро, как только разговор затеялся.

– Княже Ростислав Владимирич! – Владей откинул со лба сползший чупрун, первым бросив играть в гляделки. – Всеславу Брячиславичу ведома твоя нынешняя незадача…

– Откуда?! – хмуро бросил тьмутороканский князь.

– У господина в Киеве есть свои люди, – пожал плечами полочанин. – Прознали они, что Ярославичи твою семью взяли, вот весть и прислали в Полоцк.

– В Полоцк, значит, – процедил князь, сузив глаза. На миг в душе встала буря – отчего это у полоцкого князя повсюду свои люди?! А у него… И почти тут же гнев сменился подозрением – а честно ли играет с ним полоцкий князь?! Уж не целит ли он сам на Киев?!

– Ты потому и приехал? – спокойно (очень спокойно!) спросил Ростислав.

– Не только, княже Ростислав Владимирич, – гридень едва заметно (не оскорбить бы князя) шевельнул усами в усмешке. – Не только.

– Чего хочет Всеслав Брячиславич? – отрывисто бросил наконец Ростислав.

– Господин всё, чего он хочет, изложил тебе, княже Ростислав Владимирич, ещё когда вы с ним виделись в позапрошлом году на Стыри, – сухо ответил гридень, неотступно глядя князю в глаза. Сухость эта и остановила Ростислава, готового уже и вспылить, и огрубить, и закричать даже, топая ногами. Остановила и остудила. Приподнявшийся было на лавке князь упал обратно и бросил устало, укрощая и гнев, и подозрительность (после, всё после!).

– Прости, гриде…

Владей только отмотнул головой и сказал деловито:

– Господин мой, Всеслав Брячиславич хочет рассказать тебе про свои намерения.

– Какие намерения?! – процедил Ростислав, снова наливаясь гневом. Какие ещё намерения, когда его (его, Ростислава!) дети – в полоне у Ярославичей! Враз путы надел великий князь Ростиславу.

– Через которые ты сможешь своих детей вызволить, – отрезал Владей, сжав губы и сверля князя неотрывным пристальным взглядом.

И снова остыл Ростислав Владимирич и впился взглядом в посла – надо было дослушать.

Застолье сдержанно гудело – пирующие не шумели, уважая горе своего князя. Про похищение Ростиславлих детей и впрямь уже знала не только старшая или младшая княжья дружина, и даже не только городовая господа – знала и вся Тьмуторокань. И на улицах сейчас там и тут сбивались возбуждённые кучки градских, размахивали руками, кто-то что-то кричал, кто порывался пойти в детинец, чтобы что-то (что?! неведомо!) сказать своему князю. Своему! Которого они уже дважды всадили на престол вопреки северским князьям и самому великому князю! Сейчас уже и не помнилось, что весной князю пришлось оставить город именно потому что они сами и не захотели за него стать против Северской земли.

Горячих охлаждали и одёргивали более здравые или более трезвые.

Вышата Остромирич невольно усмехнулся, вспоминая виденное на улицах города.

Дурачьё.

Только и дела да заботы князю, что с ними, градскими толковать про свою беду.

Кто-то незаметно, почти нечувственно коснулся рукава княжьего пестуна. Вышата скосил глаза и поймал преданный взгляд холопа.

– Ну? – спросил почти неслышно, прикрывая губы поднесённой чашей. – Слышал?

– Слышал, господине, – так же едва слышно ответил холоп, почти касаясь губами уха гридня. И зашептал.

Если бы кто со стороны и глядел пристально на ближнего княжьего гридня, так и тот не смог бы увидеть в том ничего особенного.

Ну шепчет что-то холоп господину на ухо.

Ну отвечает что-то гридень своему слуге.

Ну и что?

А то, что помертвел гридень лицом да губу закусил, словно бы в досаде, так и причины какие быть могут. Мало ли что на дворе Вышатином приключиться могло?

Вышата с пира воротился мрачнее тучи.

Ходил из угла в угол по горнице, гневно сопя, швыряя по углам сряду, плеть с дорогой костяной рукоятью забросил неведомо куда, кошку с дороги отшвырнул пинком, так что забилась под лавку с жалобным мяуканьем.

– Да чего у тебя стряслось-то такое? – добродушно спросил Порей. С братом они до сих пор жили в одном терему, благо и семьи у обоих было небольшие, и слуг привыкли держать помалу – обходились сами. А для дружин места хватало. Хотя иной раз и сами не понимали, где Вышатин вой, а где – Пореев. А сами вои навыкли слушать обоих гридней, благо до сих пор братья ссорились редко и мало. А вернее сказать – вообще не ссорились.

Вышата в ответ злобно покосился, фыркнул неизрасходованным гневом.

Сказать про то, что сумел подслушать в княжьем терему верный холоп?

Про то, что по весне Всеслав ударит снова, только на сей раз не на Плесков и не на Киев, а на Новгород.

Про то, что тогда Ярославичи окончательно смирятся с сидящим в Тьмуторокани Ростиславом и, забыв о нём, бросятся на полоцкого оборотня – ещё бы, ведь там сын самого великого князя!

А уж про то, что тогда Ростислав сможет выкрасть из Вышгорода (или силой вызволить!) своих сыновей, про то брат догадается и сам.

Или не сказать?

Смолчать.

Тогда и не делать ничего!

А с чего это ты, гриде Вышата, враз решил, что тебе надо что-то делать? – вкрадчиво спросил кто-то внутри.

Ведь то всё будет на благо господину твоему, князю Ростиславу Владимиричу!

Да и мечта княжья (и твоя, гриде!) – Великая Тьмуторокань, держава русская на Дону, Донце, Нижней Волге, Кубани и Тереке – станет ближе.

То так.

Но!..

Но тогда любимый Новгород попадёт в руки язычника!

Вышата с самого начала не одобрял союза с полоцким оборотнем. Князь тогда в ответ только посмеялся – в тебе, мол, Вышата, Добрынина кровь говорит. А что – и говорит. И кровь Добрынина, и вражда, которой девятый десяток лет доходит. Да только и Всеслав наверняка помнит про ту вражду, и про взятие Полоцка от Владимира Святославича, и про то, кто тогда над Владимировой ратью стоял, и кто всю эту войну придумал, и кто Владимира наставил на то, что князь после победы творил. И про то, как на том взятии его пращура Рогволода с сыновьями убили, и про то, что прабабку Всеслава, Рогнеду, Владимир прямо на пепелище силой взял…

Так что зря князь смеялся.

А вот теперь… гридень ни мгновения не сомневался в том, что Всеслав сумеет захватить Новгород. Ещё бы… Холоп понял из того, про что говорили князь с полочанином мало, но запомнил слово в слово. А остальное Вышата домыслил сам – не дурак!

Мало того, что Всеслав возьмёт Новгород!

С полоцкой и новогородской силой, да с их помощью он и от Ярославичей отобьётся. Тем паче, что Ростислав ему от Тьмуторокани поможет. А там и Ростов ему сам собой в руки упадёт, и Смоленск… и дреговская земля. И станет нога Всеславля уже на самых подступах к Киеву и Чернигову.

Полоцкого оборотня нога!

Язычника!

Вышата на мгновение остановился, глядя невидящими глазами мимо брата в окно. За окном сгущались сумерки, но ночь ещё не наступила.

Завтра Владей уезжает, – снова шепнул ему кто-то невидимый.

Гридень вздрогнул и вдруг резко бросил прямо в невидящие глаза Порея:

– Подымай дружину!

Терем братьев Остромиричей загудел, словно борть с разъярённым пчелиным роем. Вои заполошно метались, хватая оружие и сряду, седлая коней, а Вышата, уже сидя в седле, взмахивал плетью, услужливо поданной тем самым холопом – отыскалась-таки плеть.

– Быстрее! Пока ворота не закрыли!

Собирались налегке – без телег, только оружие, брони и кони, только запас хлеба, репы, крупы, вяленого мяса и рыбы на два дня.

– Да куда?! – не понимал Порей. – На ночь-то глядя! Куда?!

– После скажу! – отмахнулся Вышата, и навыкший во всём слушать старшего брата Порей отстал. А Вышата бросил доверенному слуге. – Если спрашивать станут, скажешь, прискакал человек, сказал – касоги табун конский угнали, воевода отбивать поехал! Внял?!

– Внял! – торопливо закивал холоп, низя взгляд. Ещё бы не внять. – Сделаю, господине, не беспокойся. Я и прискакал, господине! И касогов тех сам видел!

Хорошие холопы у Вышаты. Преданные, как псы.

Старший Остромирич вскинул голову, оглядел дружину. Махнул плетью, и две сотни конных воев вырвались со двора, сотрясая грохотом копыт каменистую землю.

Солнце вставало медленно, наливая бледное небо лазурью. Вышата поёжился от утреннего холодка, затянул завязки кольчуги и накинул перевязь с мечом.

– Не передумал? – холодно спросил сзади Порей.

– Нет, – бросил Вышата так же холодно. – Наше от нас не уйдёт, а полочанину я ни Новгород, ни Киев не отдам!

Порей глянул в сторону дружины – вои поправляли сряду, седлали отдохнувших за ночь коней.

– А они? – хмуро спросил Порей. – Не боишься, что дело выплывет?

Вышата помолчал. В своих воях он был уверен, в братниных – тоже. Многие из них служили Остромиричам ещё с недоброй памяти греческого похода двадцатилетней давности. А иные – ещё и раньше.

– Не выплывет, – уверенно ответил старший брат. – Да хоть и выплывет – он решительно махнул рукой.

На челюсти у Порея вспухли желваки, но младший брат смолчал.

– Едут, господине! – крикнул кто-то из воев.

Вышата плотнее всел в седло, отметая все разговоры. Всё, о чём можно было говорить, было переговорено ещё ночью. Теперь надо было делать дело.

– Кого-нибудь обязательно надо живым отпустить, – бросил он старшому. – Только не самого посла…

Невеликая – всего-то три десятка мечей! – дружина полоцкого посла Владея вытянулась из-за прибрежных скал в широкую пологую долину между холмов, когда Вышата обнажил меч, и взмахом своей дорогой плети бросил дружину в наступ.

Место для засады было выбрано ещё с ночи. Долину со всех сторон прикрывали скалы и холмы, и до Тьмуторокани было уже далеко – из города не видно. И место укромное – мало кто здесь бывал и бывает. А следы замести недолго и нетрудно.

Вышатины и Пореевы вои рассыпались полумесяцем, со свистом выбросили тучу стрел, и врезались в сбившихся кучкой полочан. Встал звон железа и треск ломающихся копейных ратовищ, перемежаемый конским ржанием.