Клич

31

Впервые за все время заключения Бибикову была предоставлена возможность пользоваться книгами. В крепости имелась своя библиотека.

Бибиков набросился на чтение, как голодный на пищу. Читал он подряд и с жадностью буквально все, были ли это серьезные сочинения или дешевые романы. На допросы его больше не вызывали, еда была приличной, из двух блюд, через день его выводили на получасовую прогулку во внутренний дворик. Сначала Бибикова несколько раздражал "глазок", но со временем он перестал обращать на него внимание.

Вся его жизнь до этого дня была заполнена делами. Но вот, оказывается, можно и без дел, можно часами валяться на кровати, читать или предаваться воспоминаниям.

Раньше он редко думал о прошлом. Теперь возврат к былому составлял для него своеобразное развлечение, но не только: минувшее и будущее связывались для него в неразрывную цепь.

Воспоминания сперва были как-то сумбурны и не совсем отчетливы; требовалось некоторое напряжение мысли, чтобы восстановить, скажем, образ отца (матери своей Бибиков совсем не помнил, так как она умерла при родах); что-то всплывало ярко, как при вспышке молнии, а что-то рассеивалось и то появлялось, то исчезало, как очертания окутанных туманом предметов. У отца был приятный голос, и он действительно любил петь, но, по словам бабушки, все какие-то солдатские, грубые песни; помнил Степан отцовскую колючую бороду (бабушка всегда называла ее "мужицкой") и голубые, всегда смеющиеся глаза ("Глаза у твоего отца были голубые и бесстыжие", — говорила бабушка). И еще Степан помнил громкие разговоры, которые отец вел со своей матерью, после чего надолго исчезал, и в доме воцарялась недобрая, гнетущая тишина.

Когда Степан подрос и уже ходил в гимназию, бабушка Аглая Николаевна кое-что прояснила, но прояснила по-своему, и сейчас он догадывался, что многое в ее рассказах выглядело совсем не так, как было на самом деле. Он узнал, что отец служил с генералом Перовским в Оренбурге и участвовал с ним в походе на Хиву, во время которого потерял ногу; возможно, именно это ранение и повлияло впоследствии на его характер, который сделался невыносимым для окружающих.

Теперь Степан Орестович мог догадываться, что отец его принадлежал к тому довольно распространенному типу русских правдоискателей, какие в разное время обнаруживались в самой неожиданной среде — в крестьянской избе, где и книг-то никогда не держали в руках, и в боярских хоромах, где с детства воспитывалось презрение к мужику, — прозревающих истину, но не знающих пути к ней, а потому чаще всего и кончавших жизнь свою в узилище или уж совсем нелепо — в каком-нибудь захудалом придорожном кабаке в пьяной и бессмысленной драке.

Именно так вот нелепо кончил свою жизнь отец.

В отношениях бабушки к отцу Степана многое оставалось неясным. Была здесь какая-то тайна, так и ушедшая в могилу вместе с Аглаей Николаевной.

Но, несмотря ни на что, бабушку свою Бибиков любил, и любил самозабвенно, сохранив о ней самые трогательные и теплые воспоминания.

Слава Богу, что она умерла еще до того, как Степан Орестович впервые был арестован за участие в студенческом кружке, где читали неизданного Белинского, умерла в полной уверенности, что внук надежно определен и имеет твердые понятия о нравственности…

Другим воспоминанием Бибикова была женщина, с которой связана и горечь первого чувства.

Его друзья, как правило, все встречались со своими ровесницами — эмансипированными девицами, умевшими болтать о чем угодно и позволявшими себе разные вольности. Их общество мало привлекало Бибикова, воспитанного бабушкой в принципах доброго старого времени; к тому же он не испытывал к этим вопросам сколько-нибудь повышенного интереса. Наука занимала его целиком, он мечтал посвятить себя медицине, делавшей в ту пору головокружительные успехи, буквально поражавшие воображение.

Истинной страстью его были книги. Покопаться в развалах, вытянувшихся вдоль стены Китай-города, доставляло ему такое наслаждение, сравниться с которым не могло ничто другое.

И в самом деле, попробуйте только представить себе, как из всевозможного хлама вы вдруг извлекаете истинную жемчужину, которой нет цены, хотя цена ей всего три гривенника, что вполне по студенческому карману, — какую-нибудь "Супружескую грамматику, посредством которой каждый муж может довести жену до той степени, чтобы она была тише воды, ниже травы" или "Секрет носить сапоги и всякую обувь, не изнашивая": держишь в руках подобный шедевр и удивляешься, какой простор открыло книгопечатание для всякого рода человеческой глупости, из которой, однако, же иные ловкачи извлекали чистые прибыли. И больше всего удивляло Бибикова то, что на любой товар находился свой покупатель. Он даже совершенно серьезно подумывал составить статистическое исследование книжного спроса и предложения, что, по его мнению, достаточно ярко характеризовало бы нынешнее умственное состояние общества.

Вот за этими-то занятиями на книжном развале его однажды и настигла судьба в образе русоволосой девицы со вздернутым носиком и насмешливыми зеленоватыми глазами. Руки их нечаянно столкнулись на одной и той же книге в дешевеньком переплете, которая называлась не то "Искусство быть всегда любимою своим мужем", не то "Нет более несчастья в любви, или Истинный и вернейший ключ к женскому сердцу".

"Извините", — сказала девушка и пододвинула книгу Бибикову.

"Нет уж, это вы извините, — сказал он, передавая книгу девушке. — Видите ли, это, кажется, не мое чтение".

"Неужели вы думаете, что это может меня серьезно интересовать?" — удивилась девушка.

"Меня же, напротив, это интересует, но совсем не в том смысле, как вы подумали", — сказал Бибиков.

"Вы способны угадывать мысли?" — с иронией произнесла она.

"В некотором роде", — сказал он.

Так они познакомились. Девушку звали Асей, она училась на каких-то курсах, жила в Москве на скромном пансионе и увлекалась живописью. Впрочем, стать художницей она не надеялась, так как плохо владела рисунком, но великолепно знала историю искусств и имела множество знакомых среди молодых художников.

В тот день Бибиков впервые опоздал на лекции и ничуть не сожалел об этом. До позднего вечера они гуляли в Сокольниках, и встречи их стали регулярными.

Однажды Ася пригласила его к себе на квартиру:

"Будут интересные люди, среди них два молодых графика из Парижа".

Бибиков пришел. Два молодых графика действительно оказались неординарными молодыми людьми. Разговор с искусства быстро и как-то совсем незаметно перешел на политику. Бибиков очень рассмешил их своими наивными высказываниями, Ася тоже смеялась, а вечером сунула ему "Политическую экономию" Милля с примечаниями Чернышевского. Он проглотил ее залпом, открыв для себя совершенно неведомый ему доселе мир. С того дня Ася внимательно следила за его образованием, радовалась его успехам и в спорах все чаще становилась на его сторону.

Пролетело полгода — тут неожиданно пришло известие о смерти бабушки, и потрясенный Бибиков в тот же день выехал в деревню на похороны, а когда вернулся в Москву, Аси в столице уже не было; от общих знакомых он узнал, что она отправилась за границу с одним из художников. Бибиков ожидал всего, чего угодно, но только не этого: весь мир для него перевернулся, лишь сейчас он понял, что Ася была для него не просто хорошим другом, а человеком по-настоящему близким и дорогим. Он впервые испытал ревность и даже собирался в Париж, за ней следом, хотя и не представлял себе точно, что станет там делать и как объяснит свое появление. К счастью, денег у него не оказалось, бабушкино наследство на него еще не перевели, и он вынужден был остаться. Со временем боль утраты несколько притупилась, в Париж он уже не рвался, хотя, войдя во владение довольно-таки солидным состоянием, больше не испытывал серьезных финансовых затруднений.

Дружба его с Асиными знакомыми продолжалась, круг его чтения день ото дня расширялся, он уже составил собственные взгляды по многим вопросам, которые обсуждались в кружке, и скоро выдвинулся в его руководители. Поэтому совершенно нормально был воспринят и следующий его поступок: он продал имение и все вырученные за него деньги вложил в общее дело. Занятия в университете были к тому времени уже совершенно заброшены, да он и не смог бы их продолжить, так как в один прекрасный день случилось то, чего и следовало ожидать: полиции стало известно о существовании кружка, многих из его членов арестовали, в том числе и Бибикова. Начались допросы и очные ставки, закончившиеся тем, что почти всех сослали в разные отдаленные губернии.

Жизнь Степана Орестовича с этого момента полностью перевернулась, и единственный путь, который он отныне перед собою видел, была революция, ей он и решил себя посвятить. Отбыв ссылку, Бибиков выехал за границу, причем не легально, с российским паспортом в кармане, а тайно, с помощью верных людей, — в Белград, Вену и Париж.

В Париже он снова встретил Асю, которую к тому времени совсем почти позабыл; увидев ее, он испытал глубокое разочарование, хотя и не мог не питать к ней чувства благодарности. К тому времени она уже рассталась со своим художником, жила уединенно в какой-то захламленной мансарде, говорила о своих бывших друзьях с ожесточением и высказывала какие-то сумбурные мысли, цитируя Бакунина и исповедуя свободную любовь. Встретившись, они поспорили, Бибиков наговорил ей кучу дерзостей, о которых после сожалел, но душою он не покривил — все, что он сказал, было его глубоким убеждением. Вскоре он узнал, что Ася уехала из Парижа и след ее затерялся — теперь уже навсегда. Бибиков вычеркнул ее из свой памяти — он был тогда горяч, рвал с прошлым легко и без особого сожаления.

Вскоре, однако, он понял, что и сам ошибался жестоко: собственно, весь его путь от книжного развала у стены Китай-города и до Трубецкого бастиона Петропавловской крепости лежал через поиски и ошибки.

Бибиков не боялся расплаты, свое заключение он воспринимал как нечто совершенно естественное, да к тому же и верил в счастливый исход. Еще не все было потеряно, еще находились на свободе друзья, которые (он это твердо знал) не были безразличны к его судьбе.

Одним из таких друзей был Владимир Кириллович Крайнев.