Клич

55

В феврале 1877 года граф Игнатьев отправился в путешествие по европейским столицам. Целью его поездки была еще одна, возможно, последняя, попытка правительства заручиться прочным нейтралитетом западных держав.

В начале марта паровая яхта доставила его через Ла-Манш в английскую столицу. Лондон встречал дипломата традиционными туманами и дождем…

— Граф Николай Павлович Игнатьев, — доложил вошедший в кабинет лорда Биконсфилда секретарь.

— Просите. — Биконсфилд встал из-за стола, заваленного бумагами.

На пороге появился Игнатьев, стремительный и непринужденный, с обаятельной улыбкой на холеном аристократическом лице, хотя некоторая заминка, случившаяся в приемной, когда секретарь, замешкавшись, не сразу признал в нем русского посланника и очень долго выговаривал про себя его трудную для иностранца фамилию, больно покоробила его. Проницательный взгляд премьера, который слыл физиономистом, отметил и излишнюю раскованность (чуть-чуть), с которой вошел граф, и недовольство (тоже чуть-чуть), спрятанное в глубине его слегка прищуренных, как у всех азиатов, глаз.

Игнатьев знавал Биконсфилда и в другие, менее счастливые, для него времена, когда он не был еще лордом, а жил под фамилией своего отца — испанского еврея Исаака Дизраэли, бойкого писателя и отчаянного консерватора. Сын многое унаследовал от своего родителя: не сделав адвокатской карьеры, он тоже пописывал романы и придерживался крайне правых взглядов. В ту пору у него еще не было доходных домов, с которых он сейчас получал баснословные прибыли, а книги приносили больше хлопот, чем денег, хотя и пользовались скандальной известностью…

Сейчас Биконсфилд представлял для России наибольшую опасность, ибо от позиции, которую он займет в Восточном вопросе, зависело многое: премьер выражал интересы наиболее агрессивной части английского общества, а победа России над Турцией вкупе с ее успехами в Туркестане представляла реальную угрозу индийской колонии и влиянию Англии в странах Азии, Африки и на Средиземном море.

Игнатьев уже был разочарован результатами своих визитов в Вену и в Париж. В Лондоне предстояли еще более трудные переговоры, и важен был тон, который будет выбран с самого начала. Выглядеть просителем никак не входило в его расчеты.

Отозвав графа из Константинополя и назначив на его место Нелидова, Горчаков делал, хотя бы внешне, некоторую уступку Турции, так как Игнатьев становился там все менее и менее популярным, а посылая его в вояж по странам Европы, надеялся если и не склонить великие державы к нейтралитету, то хотя бы выяснить их цели: Государственного канцлера по-прежнему преследовал кошмар политической изоляции…

Вполне понятно, что и Биконсфилд был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в Ливадии и в русской столице.

Встретившись, воспитанные люди не сразу открывают свои мысли и чувства, дипломаты еще более осторожны. Игнатьев не был аккредитован в Англии и выступал в роли полуофициального лица; Биконсфилд изображал гостеприимного хозяина.

Скоро был подан чай. Биконсфилд предложил гостю сигару.

Пуская к потолку кольца голубоватого дыма, он разглагольствовал о ненастной погоде, вследствие чего в Лондоне необыкновенно участились заболевания инфлюэнцей.

Игнатьев рассказал о сильных холодах, обрушившихся на Россию.

— Да-да, — кивнул Биконсфилд, — ваша страна сурова и загадочна, и это, очевидно, накладывает отпечаток на ваш национальный характер.

— Не только это, — любезно отвечал Игнатьев. — Географическое положение моей страны возложило на нас особые исторические обязательства. Еще в тринадцатом веке древняя Русь послужила надежным щитом, прикрывшим Европу от татаро-монгольского нашествия…

Постепенно разговор перешел на историю, а затем, как и следовало ожидать, на политику. Биконсфилд насторожился.

Игнатьев, энергично жестикулируя, заговорил о миролюбии своего правительства.

Биконсфилд заметил, что и кабинет ее величества хочет жить в мире и дружбе с великими державами.

— У нас множество внутренних проблем, — сказал он.

Игнатьев ответил, что внутренних проблем хватает и русским: последовавшие за отменой крепостного права реформы еще не доведены до конца.

Биконсфилд отнесся к его замечанию с пониманием.

— Нам нечего делить, — сказал он, — и тем не менее воинственные возгласы, раздающиеся в Туркестане, ставят под сомнение миролюбие вашего правительства.

Игнатьев согласился с тем, что тревога английского премьера обоснованна.

— И тем не менее, — подчеркнул он, — ваши опасения преувеличены. Воинственные возгласы, о которых вы изволили говорить, не затрагивают большую политику и принадлежат высказываниям частных лиц. Наш Государственный канцлер уже заверял кабинет ее величества в отсутствии наших агрессивных намерений в отношении Афганистана и Индии.

Биконсфилд сказал, что он принимает во внимание заверения князя Горчакова, но ответственность, налагаемая на него как на премьера заставляет ко многому относиться с известной долей столь необходимого для серьезного государственного деятеля скептицизма.

— Скептицизм вообще присущ всякой политике, — заметил он.

Это дало Игнатьеву повод высказаться по балканской проблеме. Биконсфилд не ушел от опасной темы, решив, что пора и ему проявить инициативу.

— Мы за радикальное решение Восточного вопроса, — сказал он. — Россия обеспокоена обострением событий у своих границ, мы тоже не можем оставаться безучастными к судьбам народов, населяющих Балканский полуостров. Интересы королевства диктуют нам жесткие условия. Мир в проливах и на Средиземном море необходим нам для свободного развития торговли. До сих пор турецкое правительство неизменно выполняло в отношении нас все свои обязательства, — закончил он с любезной улыбкой на испещренном мелкими морщинками дряблом лице.

— Но вы же не можете отрицать того ненормального положения в отношении моей страны, которое сложилось на Черном море! — воскликнул Игнатьев. — И кроме того, речь идет о судьбе угнетенного народа, что не может не волновать любого цивилизованного человека.

— Совершенно верно, — подхватил Биконсфилд, — и мы, как вам известно, приняли участие в работе комиссии по расследованию турецких зверств. Но это вовсе не означает, что кабинет ее величества готов разорвать наши договоры с Высокой Портой. Мы всегда с уважением относились к традиционным связям, существующим между правительствами и народами. В полной мере это относится, разумеется, и к вашей стране. Добрые отношения, установившиеся между нами после Крымской войны, находят поддержку в моей партии и возглавляемом мною кабинете…

"Как бы не так", — подумал Игнатьев, а вслух сказал:

— Так докажите это на деле! Вы заверяете нас в миролюбии, а между тем турецкая армия перевооружается вашими винтовками, турецкие солдаты проходят выучку под наблюдением ваших офицеров…

— Это касается двусторонних соглашений, — живо ответил Биконсфилд. — Вы же не станете отрицать наличия ваших офицеров и даже генералов в армии князя Милана, не так ли? Кроме того, нам стало известно, что на территории России формируется так называемое болгарское ополчение и во главе его поставлен боевой русский генерал с большим военным опытом, приобретенным на Кавказе и в Туркестане… Да и большинство офицеров, призванных в ополчение, тоже прошло выучку в русской армии — все в том же Туркестане.

Биконсфилд, довольный собой, стряхнул пепел с кончика сигары. Разговор о взаимных претензиях явно уходил в нежелательную для Игнатьева сторону. Он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду.

— Государственный канцлер надеется: если нас вынудят на крайние меры, правительство ее величества сохранит разумный нейтралитет…

Биконсфилд нахмурился.

— Вместе с тем, — продолжал Игнатьев, — пока еще не поздно, можно попытаться образумить Порту. Мы бы с вниманием рассмотрели ваши предложения по вопросу созыва конференции, скажем, в Константинополе… Согласитесь же, лорд, просто как человек согласитесь: разве ваше сердце не обливается горечью в виду бедствий несчастных народов Балканского полуострова?

Казалось, вопрос этот поколебал Биконсфилда. Он напряженно и долго молчал. Пепел с забытой сигары упал на ковер.

— Сущность человека, занимающегося политикой, и политика неотделимы, — сказал он наконец в задумчивости. — Было бы по меньшей мере странным, если бы я думал одно, а поступал совсем иначе. Вы не находите, граф?

Разговор снова уходил в область отвлеченных понятий. Игнатьев сделал еще одну отчаянную попытку:

— Согласен, потому и ставлю вопрос именно таким образом. Однако же вы не ответили на мое предложение.

— Вы имеете в виду созыв конференции? — вяло переспросил Биконсфилд.

— Да. И не откладывая на будущее, которое может скоро выйти из-под нашего контроля и получить нежелательное для всех развитие.

Сказано это было несколько витиевато, но достаточно ясно. Миролюбивые устремления России очевидны, но и они имеют предел.

В глазах Биконсфилда метнулась тревога: этот русский откровенен, даже чересчур откровенен. Видимо, он снабжен обширными полномочиями, и если это так…

Премьер встал. Тотчас же встал и Николай Павлович.

— Предложение вашего правительства, — сказал Биконсфилд и вопросительно взглянул на Игнатьева — тот кивнул, — думаю, вполне приемлемо.

Примерно то же самое и в тех же самых обтекаемых выражениях было ему обещано и в других европейских столицах.

Вопрос о нейтралитете так и оставался открытым. Было также совершенно ясно, что, если конференция и состоится, от нее не следует ждать желаемых результатов.

Перед лицом надвигающейся войны Россия оказалась в политической изоляции…