Клич

32

Мысль о том, чтобы использовать широкие связи Зарубина, пришла Владимиру Кирилловичу лишь в самый разгар холостяцкой пирушки. До того момента, как подвыпившему Всеволоду Ильичу вдруг вздумалось сказать, что у него есть хорошие знакомые на Пантелеймоновской[2], ни о чем таком Крайнев даже и не помышлял, а просто наблюдал своих новых приятелей.

Шампанского в генеральском доме было море разливанное, так что даже весьма сдержанный и чванливый штабс-капитан Гарусов вынужден был признать, что подобного гостеприимства ему не доводилось встречать даже на Кавказе.

Тут в разговор вмешался Сабуров, вспомнивший, как в бытность свою в Тифлисе был приглашен на грузинскую свадьбу.

— Описать это невозможно! — воскликнул Гарусов, тотчас же перебивая Зиновия Павловича. — Это надо видеть собственными глазами.

— Вы правы, — вежливо согласился Сабуров, пивший меньше всех и потому сохранивший рассудительность в разговоре. — Но если говорить в общих чертах…

— Не надо в общих чертах, — снова оборвал его Гарусов. — Послушай, дорогой, — обратился он почему-то к одному Зарубину, видимо, как к хозяину, — если ты хочешь видеть грузинскую свадьбу, поехали со мной, я тебе покажу такую свадьбу, что ты только ахнешь…

— Да куда же мы поедем-то? — пытался охладить его Сабуров. — Нынче все мы расписаны по своим делам.

— К черту дела! — закричал Гарусов и вскочил со стула. — Дела подождут, а грузинскую свадьбу нужно видеть немедленно.

Обычно легко загорающийся Всеволод Ильич на сей раз принял сторону Сабурова — совершать новые глупости он был, очевидно, не расположен.

Развалившись в кресле и держа в руке бокал с шампанским, Зарубин сказал примирительно, но твердо.:

— Свадьбы нынче не будет, достаточно и дуэли. А что, — повернулся он к Гарусову, — граф Скопин и в самом деле имеет серьезные намерения в отношении княжны Бек-Назаровой?

— Трудно сказать, — тут же ответил штабс-капитан. — Во всяком случае, поговаривают, что он собирается сделать ей предложение.

— И что же княжна?

— Вроде бы приняла. Вам, очевидно, известно: ее отец разорился…

— Как? Это для меня новость, — встрепенулся Зарубин и даже отвел поднесенный к губам бокал.

— Что-то связанное со строительством железной дороги, какие-то злоупотребления или что-то в этом роде, — не совсем вразумительно пояснил Гарусов.

— Господи, нынче все помешались на железных дорогах! — воскликнул Всеволод Ильич. И вот тут-то с его языка и сорвалось упоминание о Пантелеймоновской, сразу же насторожившее Владимира Кирилловича.

— А что, разве жандармское управление имеет касательство к постройке железных дорог? — спросил он.

— К постройке железных дорог имеют касательство решительно все, — со знанием дела сказал Зарубин. — Предприятие это обещает баснословные прибыли. Мой батюшка тоже не избежал всеобщего поветрия, а вот Федор Данилович Крутиков, его однокашник по академии, а нынче большой чин на Пантелеймоновской, до сих пор не решится рискнуть.

— Да, может, ему и рискнуть-то нечем? — не удержался от усмешки Сабуров. — Может, у него и полушки нет за душой, а всего и гордости-то, что только голубой мундир?

— А вы, любезный Зиновий Павлович, не фрондируйте, — сказал Всеволод Ильич, — не все в жандармском управлении непременно негодяи и вешатели.

— Да кто же сказал, что вешатели? — удивился Сабуров. — Такого у меня и в мыслях не было. Напротив того, я отношусь весьма почтительно к нелегкой службе наших блюстителей порядка.

— Вот видите, вы снова фрондируете, — взъерошился Зарубин. — Что ни слово о жандармах, то с подковыркой. А вспомните-ка, сколько молодых людей было спасено от каторги, и все благодаря тому, что им вовремя указали на пагубность их поведения.

— Сдаюсь, сдаюсь, — шутливо поднял руки Зиновий Павлович. — А вы так горячо говорите, имея в виду, конечно же, Федора Даниловича, что мне даже захотелось взглянуть на него хотя бы издалека.

— Почему же издалека? — вскочил с кресла Зарубин и сделал несколько шагов по комнате, что выдавало охватившее его возбуждение. — Можно и вблизи. Замечу кстати, что если среди вас есть знатоки старинного оружия, то у Крутикова великолепная коллекция. Однако же будьте осторожны — Федор Данилович хорошо знает историю каждой попавшей к нему вещи и спорить по поводу ее происхождения совершенно бесполезно.

— Вы говорите так, будто уже все за нас решили, будто мы и впрямь немедленно собираемся и едем в гости к вашему генералу, — улыбаясь, сказал Зиновий Павлович.

— Ну и что, ведь не на Кавказ, — возразил Зарубин, покосившись на притихшего штабс-капитана. — Мы только что и на Кавказ чуть было не махнули, а до Аничкова моста рукой подать.

Сабуров посмотрел на него без одобрения, но Крайнев, до сих пор молча слушавший их, уже развивал про себя внезапно родившуюся идею и потому высказался по поводу предложения Зарубина в самом положительном духе.

Штабс-капитан Гарусов, обидевшийся за Кавказ, пробурчал что-то невнятное, но решительно протестовать все-таки не стал, потому что после выпитого у него всегда возникала необоримая потребность в передвижении.

— Итак, едем, — сказал Зарубин.

— Да удобно ли это, право? — еще раз попытался слабо возразить ему Сабуров.

— Без всяких церемоний, господа. — Зарубин, покачнувшись, встал.

Отговаривать его было бесполезно. Напротив того, любое возражение только подогрело бы его упрямство. Крайнев быстро сообразил это и вдруг заявил, что считает столь неожиданный визит, да еще к лицу, занимающему высокое общественное положение, действительно неприличным.

— Чепуха! — оборвал его многословное замечание Всеволод Ильич. — Да мы, если хотите знать, и не к Федору Даниловичу поедем, а к моему другу Пашке Крутикову. Мы с ним еще позавчера договаривались о встрече.

— Вот это уже совсем другое дело, — подхватил Сабуров. — Только объясните нам, пожалуйста, кто таков Пашка и не выставит ли он нас за дверь?

— Пашка не выставит, — сказал Зарубин с уверенностью. — Мы с ним с детских лет дружны. И вообще, стыдно, милостивые государи, не знать Пашку Крутикова. Простите, — обратился он к Крайневу, — неужели и вы, коренной петербуржец, ни разу о нем не слышали?

— Представьте себе, нет, — признался Владимир Кириллович, ибо посчитал, что так будет удобнее; на самом деле он слышал, и не раз, о скандальных похождениях в высшем обществе некоего Павла Крутикова, но никак не связывал это с именем жандармского генерала. Вот уж поистине удача сама шла ему в руки — конечно, порядочность не позволила бы ему использовать доставшийся в столь доверительной обстановке материал для хлесткого фельетона, но побеспокоить генеральского сынка для того, чтобы уточнить местопребывание Бибикова, он не счел предосудительным.

Решив, что вопрос исчерпан и не подлежит дальнейшему обсуждению, Всеволод Ильич позвонил в колокольчик и приказал появившемуся в дверях лакею немедленно запрягать карету…

На этом мы пока что оставим нашу шумную компанию, несколько опередим события и скажем только, что в доме генерала у Аничкова моста наши друзья действительно были приняты с инстинно русским хлебосольством, им не задавали лишних вопросов, не интересовались происхождением и образом мышления — более того, свободно говорили разные рискованные вещи, и все это под треньканье гитары и звон хрустальных бокалов. Павел Крутиков оказался человеком остроумным и тароватым, без кичливости и предрассудков. Он не только позволил нм напиться, но, сам напившись, пообещал узнать о судьбе Бибикова, и, точно, узнал — только что, мол, доставлен в Петропавловку, но вскоре будет переведен в ДПЗ[3]. Как он это сделал, одному Богу известно, потому что из комнаты, где они находились, выходил, пошатываясь, всего два раза, и то ненадолго.

Крайнев очень волновался, что его вопрос о Бибикове возбудит всеобщее любопытство, хотя и сделал он это вроде бы мимолетно и сославшись на какую-то даму, питавшую к узнику самые нежные чувства, но никто даже и глазом не моргнул, словно подобного рода вопросы входили в неизбежный церемониал этого дома.

Лишь на обратном пути от Крутиковых, уже далеко за полночь, Всеволод Ильич вдруг растолкал мирно дремавшего рядом с ним Крайнева и совершенно трезвым голосом спросил, остался ли он доволен поездкой.

— Вполне, — сказал Владимир Кириллович, насторожившись. Но вдаваться в дальнейшие подробности не стал, так что любопытство его можно было принять за безобидное, если бы не интонация, которая так поразила Крайнева.

В своих воспоминаниях, опубликованных в эмиграционной печати в 1903 году, П.Е. Щеглов расскажет об этом эпизоде так:

""Вы были неосторожны, — заметил я Крайневу, внимательно выслушав его, — могли погубить все дело". Крайнев стал оправдываться и приводить доводы, которые до некоторой степени убедили меня, но не успокоили. Мы не имели права так безрассудно рисковать…"