Клич

51

Полковник Самохвалов сдержал свое слово: через день Бибиков был переведен из Петропавловской крепости на Шпалерную. Вскоре ему было предъявлено и обвинительное заключение, пестревшее подтасовкой фактов и показаниями подставных лиц.

Бибиков заявил протест, потребовал прокурора, но его не выслушали. Ничего другого, как только ждать суда и окончательного приговора, ему не оставалось.

Дом предварительного заключения, или ДПЗ, как его называли для краткости, представлял собой образцовую по тому времени тюрьму, но обладал одним весьма существенным изъяном, доставлявшим начальству немало хлопот, — весь он простукивался и прослушивался от фундамента и до крыши. Для заключенных, естественно, это было ниспосланным свыше благом. Трудно поверить, но дело доходило даже до того, что в тюрьме было организовано несколько клубов: дискуссии велись при помощи труб, которые проходили с верхнего и до нижнего этажа. А разносившие пищу уголовники использовались в качестве почтальонов.

Словом, если бы не решетки на окнах и плохая пища, Бибиков назвал бы свое положение весьма и весьма сносным. Правда, писем ему получать было не от кого и дискутировать не с кем; однако же, пристраиваясь вечером у трубы, он слушал других, что вносило в его жизнь хоть какое-то разнообразие.

Но однажды призыв был обращен прямо к нему: неизвестный собеседник вызывал Бибикова.

Сначала Степан Орестович усомнился в правильности своей догадки и решил, что ослышался, однако голос требовательно повторял:

— Би-би-ков! Би-би-ков!

Он откликнулся.

— Степан Орестович? — уточнил голос.

Бибиков подтвердил.

В трубах гудели посторонние звуки, слышались отдаленные всхлипывания и крики: тюрьма жила по своему обычному дневному расписанию.

— Ночью… Слушай меня ночью, Бибиков! — едва донесся до него голос друга.

Друга? Степан Орестович упал на койку и прикрыл глаза.

Неужели Дымов? Тоже схвачен? Но его голос он бы узнал из тысячи.

"Спокойно, спокойно", — одернул себя Бибиков. Дымов бежал, и это бесспорно. В предъявленном обвинении имя его не фигурировало… Но кто же?

День тянулся мучительно долго. Бибиков ходил по камере, считая шаги: двести пятьдесят, двести пятьдесят один… В зарешеченном окне — квадрат сумрачного петербургского неба. Пятьсот двадцать три, пятьсот двадцать четыре… На стену упал красноватый солнечный зайчик, и сразу же камеру окутала густая и вязкая мгла…

Загремели засовы.

— Ужинать…

Наконец-то! Баланда обжигала рот, была, как всегда, жидкой и пресной, но Бибиков не почувствовал ее вкуса, отодвинул миску и снова двинулся по камере: семьсот девяносто пять, семьсот девяносто шесть…

За решеткой в белесом тумане вспыхнули газовые фонари. Трубы выплеснули еще несколько голосов и стихли. Тюрьма погрузилась в ночное безмолвие.

— Бибиков!

Степан Орестович вздрогнул и прильнул к трубе:

— Я слушаю!

— Меня попросили связаться с вами.

— Кто?

— Неосторожный вопрос, — сказал голос.

Бибиков молчал. Теперь он взвешивал каждое слово.

— Вы меня слышите?

Даже если это провокация, думал Бибиков, терять все равно нечего: дело его закрыто, со дня на день будет вынесен приговор — чего же опасаться?

— Почему вы молчите? — встревожился незнакомец.

— Я думаю.

— Вам уже предъявлено обвинение?

— Да.

— Значит, мы не должны терять времени. Дело, о котором пойдет речь, для вас очень важно. Будьте осмотрительны. — Незнакомец намекнул Бибикову, что ничему не следует удивляться, надо лишь в точности выполнять то, что ему посоветуют. — Мужайтесь, — сказал незнакомец на прощание, — друзья помнят о вас…

Утром один из уголовников, принесший в сопровождении дежурного завтрак, незаметно передал ему свернутый в трубочку листок папиросной бумаги.

Бибиков развернул его. Это была записка от Крайнева.