Клич

61

— Так, значит, все решено — и вы отправляетесь в действующую армию? — спросил Громов, с любопытством разглядывая Крайнева.

— У меня нет другого выбора, — сказал Владимир Кириллович. — Вы же знаете, я связан обязательством перед своей газетой.

Громов кивнул.

— А вы? — обратился он к Бибикову.

— Я мог бы присоединиться к вам и ехать в Швейцарию, — неторопливо начал Степан Орестович, — но думаю, что мое присутствие на театре военных действий будет вполне оправданно, если учесть к тому же, что я по образованию медик…

— Речь идет о ваших политических взглядах, — нетерпеливо прервал его Громов и зажег папиросу.

— Тем более, — спокойно продолжал Бибиков, — мои политические убеждения ничуть не мешают, а скорее обязывают меня принять участие в событиях, которые, как я полагаю, окажут серьезное воздействие на последующее развитие событий в самой России.

— Да? — дернув уголками губ, насмешливо сказал Громов. — А вам не кажется это ваше убеждение по меньшей мере наивным? Политическая агитация, которой мы смогли бы спокойно заняться в Швейцарии, принесла бы нашему движению неизмеримо большую пользу.

— Не думаю. Скорее убежден в обратном.

— Послушайте, — заметно нервничая, Громов сделал глубокую затяжку, — а не внушил ли вам господин Самохвалов верноподданнические иллюзии?

— Кстати, о Самохвалове и иллюзиях, — прервал его Степан Орестович. — Я обращался с просьбой разрешить мне выехать добровольцем, еще находясь под арестом.

— В самом деле? — оживился Громов.

— Конечно.

— И вам было отказано?

— Разумеется.

— Думаю, господа из Третьего отделения просто боялись выпустить вас из каталажки?

— Не только. Мои взгляды на этот вопрос решительно разошлись со взглядами господина Самохвалова.

— Да-да, — поморщившись, сказал Громов и медленно перевел взгляд на Дымова.

— А вы, молодой человек, конечно, затем только и приехали в Одессу, чтобы встать под священные, так сказать, знамена? Или я ошибаюсь?

Дымов вспыхнул.

— Вы зря иронизируете, — живо вступился за него Бибиков. — Я уже беседовал с Иваном Прохоровичем и уверен, что он сделал честный и единственно возможный в его теперешнем положении выбор. Он едет со мной.

— Что ж, похвально. Но вы, надеюсь, объяснили ему хотя бы, что такое война? — неторопливо потушив в блюдце папироску, заметил Громов.

Все напряженно замолчали.

— Не будем спорить, господа, — прервал молчание Крайнев. — В конце концов, убеждения наши остались прежними. Я верю Дымову, хотя и знаю его недавно, но уже имел о нем некоторое представление по рассказам Щеглова. Вы, кажется, тоже медик? — повернулся он к Дымову.

— Курса я не прослушал до конца, но знаний моих вполне достаточно, чтобы показать себя в деле, — проговорил Дымов, все еще смущаясь под пытливым взглядом Громова. — Петр Евгеньевич Щеглов, — продолжал он с усилием, — вполне разделял мои намерения…

— Петр Евгеньевич Щеглов всегда был и остался идеалистом, — выслушав его сбивчивую реплику, заметил Громов. — Его увлечения экономическими теориями всем нам хорошо известны.

— Что тем не менее не помешало ему вступить в армию Гарибальди, — подхватил Крайнев, — и принять живое участие в организации вашего побега…

— Впрочем, как вам будет угодно, — сказал Громов, немного смутившись, и зажег новую папиросу. — Время покажет, кто из нас прав…

— И надеюсь, что это случится в самом ближайшем будущем, — сказал Крайнев.

— Что ж, видимо, придется подождать.

Он встал и обнял Владимира Кирилловича.

— Вы честный и мужественный человек, сказал он неожиданно мягко и трогательно, — я обязан вам своей свободой и, поверьте, не забуду этого никогда.

Потом он тепло распрощался с Бибиковым, а руку Дымова задержал в своей чуть дольше обычного.

— Вы самый молодой среди нас, будьте мужественны. А за сегодняшнее не обижайтесь.

Вскоре Громов уехал в Петербург, чтобы оттуда перебраться за границу, а Бибиков с Дымовым направились в одну из городских больниц. Принявший их пожилой врач, известный в Одессе хирург, уже облачившийся в военную форму, не был придирчив, не разглядывал на свет документы и не выяснял их прошлого, а тут же с собственноручной запиской отправил по инстанции. В инстанции еще меньше интересовались личностью каждого — санитаров было мало, все рвались в бой, а особенно трудно обстояли дела в болгарском ополчении.

"Выезжайте немедленно в Кишинев, — сказали им, — и обратитесь там к Константину Борисовичу Боневу".

Хотя ополчение и формировалось в основном из граждан болгарской национальности, среди офицеров, унтер-офицеров и нестроевых старших званий было много и русских; русским, в частности, был и врач шестой дружины.

Итак, дело было сделано. Что же касается Крайнева, то Левашов пока ничем не мог его порадовать. Все корреспонденты, отправлявшиеся в действующую армию, как он уже сказал, находились на особом учете; никакой дополнительной вакансии не предвиделось.

Огорченный неудачей Владимир Кириллович уже подумывал о том, чтобы отказаться от своего намерения и искать другие пути, как вдруг Левашов разыскал его сам.

— Одевайся, — сказал он, — и едем со мной.

Пролетка подвезла их к большому зданию, у крыльца которого прохаживался казак в сдвинутой набекрень папахе и с шашкой на боку. Они сдали на вешалке пальто, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где находилось несколько человек, а за небольшим столиком перед внутренней дверью сидел молоденький офицер с аккуратным пробором на голове и тонкими щегольскими усиками. Увидев Левашова, он встал и галантным жестом указал на дверь:

— Прошу вас, Артур Всеволодович. Генерал Крживоболоцкий ждет вас.

Они вошли. Из-за стола навстречу им поднялся тучный мужчина с пышными бакенбардами.

Слегка поклонившись, Крайнев представился:

— Алексей Борисович Жихарев.

Начальник штаба Одесского военного округа Яков Степанович Крживоболоцкий слыл большим демократом и питал отчаянную слабость к журналистам. Печатное слово производило на него магическое впечатление, и этим пользовались все, кто его знал. С того момента, как дело пошло к войне и была объявлена мобилизация частей Одесского военного округа, редактор местной газеты "Одесский вестник" Зеленый дневал и ночевал в его кабинете. Яков Степанович настолько привык к нему, что даже не стеснялся вести в его присутствии конфиденциальные разговоры. Поговаривали даже, будто Зеленый пишет дневник от имени Крживоболоцкого, и генерал запросто бывает у него дома.

И сейчас Зеленый был здесь.

— Садитесь, господа, — пригласил Крживоболоцкий и сам уютно устроился в кресле с причудливо изогнутыми подлокотниками и мягкой спинкой.

— Его величество завтра прибывает в Кишинев, — почтительно понизив голос, сообщил генерал. — Предположительно в этот же день будет объявлена война. Сейчас государь находится в Тирасполе, где состоится его встреча с великим князем главнокомандующим Николаем Николаевичем.

— Верно ли, — спросил Зеленый, — будто бы румыны намеревались просить об отсрочке? Поговаривают, будто князь Карл, подписав конвенцию, убоялся вдруг последствий нарушения конституции и решился собрать пятнадцатого числа Сенат, чтобы легализовать заключительный акт? Или это досужие вымыслы?

Крживоболоцкий усмехнулся и с хитрецой посмотрел на Зеленого.

— И откуда только журналистам всегда и все известно? Полагаю, что никаких изменений не будет. Мы основательно подготовились к войне, а в случае отсрочки лишились бы внезапности наших действий. Не думаю, чтобы государь откликнулся на просьбу Карла в положительном смысле.

Зеленый собрался было что-то записать в блокнот, который уже подготовил заранее и расположил на коленях, но генерал остановил его:

— Разговор наш тет-а-тет, поэтому убедительно прошу вас… Только после подписания манифеста, только после.

— Я это прекрасно понимаю, Яков Степанович, — спохватился Зеленый, — но для памяти, так сказать…

— И вас, господа, хочу строжайше предупредить, — повернулся он к Левашову и Крайневу, но смотрел главным образом на Владимира Кирилловича, — никаких разговоров за пределами этого помещения.

— Яков Степанович! — с укоризной проговорил Левашов. — Да разве я когда-нибудь вас подводил?

— Не подводили, так подведете, — сказал Крживоболоцкий с улыбкой, но глаза его оставались строгими. Он продолжал пристально изучать Крайнева, постукивая при этом ладонью по подлокотнику кресла. — Но перейдем к делу. Как вы смотрите на предложение Артура Всеволодовича? — обратился генерал к Зеленому.

— Как я уже докладывал, — с готовностью привстал Зеленый, — от нас утвержден…

— Знаю, знаю, — прервал его Крживоболоцкий, — от нас утвержден Сокальский и все такое. И потом, к чему официальный тон? Вы не солдат, и я не ваш начальник, мы же с вами договорились… Думаю так, господа, — сказал генерал, глядя на сей раз только на Левашова, — вопрос этот будет улажен через наше ведомство. Ведь вовсе не обязательно, чтобы вы были прикомандированы к Главной квартире, я вас правильно понял? — Тут он обратился к Крайневу: — Надеюсь, у вас есть приличные рекомендации?

Рекомендации у него были: об этом друзья Владимира Кирилловича позаботились еще в Петербурге.

— Вот и хорошо, — кивнул Крживоболоцкий, рассеянно проглядев бумаги. — "Голос", "Неделя"… И даже "Правительственный вестник"? Очень хорошо, — повторил он. — Думаю, что с такими бумагами вам не грозят серьезные затруднения.

— А что, некоторые затруднения возможны? — насторожился Крайнев.

— В наше время все возможно, — сказал генерал. — В последние дни Карл Генрихович вдруг стал сверх меры подозрительным. Может быть, это связано с возвращающимися из Сербии добровольцами.

— Но они-то при чем? — удивился Левашов.

— Э, не скажите, — улыбнулся Крживоболоцкий. — Недавно, например, едва не случился большой скандал. Правда, не у нас, а в Бессарабском управлении.

— Что-нибудь связанное с турками?

— С турками, да не с теми. Представляете себе, в Унгенах при досмотре вещей на таможне у одного из наших офицеров обнаружили том Чернышевского и две лекции, прочитанные Лассалем, правда, на сербском языке. Управляющий таможнею хотел отправить эти книги в цензурный комитет, но, раздумав, порвал их и передал таможенному старосте для сожжения, а тот, не будь дурак, книги не сжег и доложил куда следует. Такая ли завертелась карусель, не приведи Бог!..

— Возмутительно! — подскочил на своем стуле Зеленый. — А в нашей армии? Думаете, у нас нет пропагаторов?

— Возможно, и есть, — уклонился от прямого ответа Крживоболоцкий и, не желая продолжать неприятного разговора, встал. — К сожалению, время мое исчерпано, господа. — И, пожимая всем руки, сердечно напутствовал Владимира Кирилловича: — А вам особо желаю удачи.