Клич

48

Из письма Н.Г Столетова брату Василию:

"30 октября 1876 г. Москва.

…Прибыв утром из Петербурга в Первопрестольную, я был поражен изменениями, случившимися в настроении нашего общества.

Оказывается, вчера государь произнес речь, в которой не оставил места для сомнений; если турки не пойдут нам на уступки, война неизбежна.

На вокзале и на улицах всюду собирались возбужденные толпы, все живо обсуждали событие, Воодушевление необыкновенное…

Давно бы так.

Видел Сашу. Он всем вам низко кланяется. Коротко побеседовали с ним; на большее не было времени, так как меня уже ждал внизу рассыльный — сегодня мне предстоит встреча с важным лицом, которая, однако же, не сулит ничего приятного… Буду также у Третьякова;

Мое новое назначение, как меня все уверяют, почетно, но связано с многочисленными хлопотами. Впрочем, кажется, оно меня все больше увлекает. Ну да поживем — увидим…

В Петербурге я простудился, однако в Москве почувствовал себя значительно лучше. Не знаю, чему это приписать — московскому ли благотворному климату или необыкновенной занятости, не оставляющей места для хворей…"

— Рад, весьма рад вас видеть, любезнейший Николай Григорьевич! — воскликнул, поднявшись из-за стола навстречу Столетову, Иван Львович Слезкин.

Столетов сухо, пожалуй излишне сухо, поздоровался с ним и грузно опустился в предложенное ему кресло.

Слезкин сел напротив и как-то ненатурально вздохнул. Разговор, ради которого он весьма любезно пригласил к себе генерала ("Отнюдь не обязательно, но если не затруднит…"), представлялся ему не из легких (ходили слухи, что у Столетова гордый и самолюбивый характер), однако же долг службы обязывал… Он так и начал:

— Долг службы обязывает меня… По личной просьбе Николая Владимировича Мезенцова…

— Полноте, Иван Львович, — нетерпеливо сказал Столетов, — мы с вами не гимназистки, не угодно ли начать сразу с дела?

— И все-таки, — настаивал Слезкин, — я бы чувствовал себя спокойнее, будучи уверен… Словом, я сам в прошлом боевой офицер и хорошо помню, как мы в нашей среде не очень-то жаловали жандармов…

В этом месте Столетову следовало возразить хотя бы из приличия, но он промолчал: в конце концов, его дело, пусть сам и выкарабкивается. Об Иване Львовиче Слезкине он был наслышан как о службисте, человеке вкрадчивом и изворотливом. По многолетнему опыту Николай Григорьевич знал, что с людьми подобного сорта ухо следует держать востро; любезности, расточаемые жандармом, не могли ввести его в заблуждение; не мог он не почувствовать также и неловкость, которую испытывал Слезкин, беседуя с равным по чину.

Иван Львович исподлобья взглянул на простоватое, мужицкое лицо Столетова: нет, этот не станет играть в поддавки (в досье о нем было сказано: "В суждениях независим, в вопросах чести щепетилен, в бою находчив и хладнокровен…").

— Я надеюсь, Николай Григорьевич, что новое назначение… — начал было он снова, но Столетов опять с обескураживающей прямотой прервал его:

— Полагаю, не это является темой нашего сегодняшнего обсуждения?

Иван Львович нервно повертел в просторном воротничке мундира шеей, промычал нечто неопределенное и притронулся левой рукой к кончику нафабренного уса. Это была давнишняя привычка, помогавшая ему сосредоточиться.

— Видите ли, — сказал он, продолжая наблюдать невозмутимое лицо собеседника, — пожалуй, именно вашему назначению я и обязан счастьем видеть вас сегодня в моем кабинете… Не удивляйтесь, пожалуйста, — быстро добавил Слезкин, — сейчас я вам все объясню.

— Я весь внимание…

— Насколько я понимаю, утвердив представление Дмитрия Алексеевича Милютина, его императорское величество оказал вам особое доверие, — продолжал Слезкин, торжественно возвышая голос к концу фразы, но тут же, спохватившись, перешел на прежний вкрадчивый тон доверительной беседы. — Ополчение, которое вам поручено собрать и обучить, предположительно станет ядром будущей болгарской армии. Следовательно, вопрос этот не только военный, но и политический…

Столетов сдержанно кивнул.

— Вижу, вы согласны со мной, — оживился Слезкин.

— Думаю, вы правы. Впрочем, — тут же добавил Николай Григорьевич, — вопрос этот лежит вне нашей компетенции, и обсуждать его, пожалуй, несколько преждевременно.

— Разумеется, есть известные нюансы, — подхватил Слезкин. — Однако же, признайтесь, предположение это слишком вероятно, чтобы мы не придали ему значения…

— Возможно.

— Вот видите, — довольный собой, кивнул Слезкин; Столетов промолчал. Иван Львович, чувствуя себя все увереннее, продолжал: — Естественно, нам не безразлично, как сложатся дела в Болгарии после войны. Освобождая Балканы от турок, мы рассчитываем на то, что там будут созданы правительства, относящиеся к нам с благодарностью, истинной дружбой и полным пониманием стоящих перед нами проблем. Английское либо австрийское влияние нам представляется нежелательным…

— Не понимаю, какое это имеет отношение к жандармскому управлению?

— Вы полагаете, Николай Григорьевич, что одно лишь министерство иностранных дел в силах справиться с этой задачей?

— Объяснитесь, пожалуйста.

— Охотно, — кивнул Слезкин, задумчиво передвигая на столе чернильницу. — Собственно, для этого я вас и пригласил, любезнейший Николай Григорьевич. Мы живем в неспокойное время. И вам, очевидно, не безызвестно, что среди болгар, как равно и среди наших соотечественников, вращаются люди, исповедующие не только христианские, но и анархистские и социалистские принципы. Есть среди них и откровенные комму-налисты. Мы располагаем на этот счет вескими доказательствами, но я надеюсь, что вы поверите мне на слово?..

— Охотно верю, — сказал Столетов. Уж кому-кому, а ему-то это было хорошо известно (вдруг он вспомнил Щеглова).

— В таком случае продолжим, если вы не возражаете?.. Итак, я остановился на том, что в болгарское ополчение, совершенно естественно, попадут не только благонадежные и хорошо известные нам люди, но и пропагаторы, целью которых является разрушение самодержавного правопорядка и создание в Болгарии самостоятельного государства, основанного на противуестественных коммуналистских принципах. Так ради ли этого народ наш готовит себя на страдания и самопожертвование?

— А вы не преувеличиваете? — спокойно спросил Столетов.

— Э, нет-с, Николай Григорьевич! — воскликнул Слезкин, чувствуя себя в своей стихии. — Понимаю, вы солдат, а не политик. Но рассудите сами: благодушие для нас смерти подобно. Мы и так благодушны сверх всякой меры. Взгляните-ка вокруг: нам и собственных ниспровергателей девать некуда, так не хватает еще каких-то болгар!..

Столетов не поддержал его; Иван Львович внезапно осекся: не слишком ли круто, не оскорбил ли он своим невольно высказанным презрительным замечанием любезных сердцу генерала ополченцев? Ведь, кажется, среди тех, кто уже набран, есть и такие, с которыми Николай Григорьевич близок еще по Туркестану?

— Впрочем, — тут же торопливо поправился он, — я, понятно, не имел в виду всех: болгары честны, прекрасно показали себя на деле…

Лицо Столетова не дрогнуло, только на скулах внезапно проступил румянец да под загорелой кожей напряглись отчетливые желваки.

Это неприятно кольнуло Слезкина и на некоторое время нарушило ход его мыслей.

"Задал же мне задачку Мезенцов. Разговаривал бы сам с этим бирюком в Петербурге, попросил бы, наконец, Милютина. Да, подраспустили военных, подраспустили. А теперь, когда война на носу, к ним и на драной козе не подъедешь…"

— Хорошо-с, — решился Слезкин и положил перед собой на стол сжатые в кулаки руки, — будем говорить без обиняков и начистоту, как солдат с солдатом.

Столетов иронически прищурился.

— Предупреждаю, это не только моя просьба, — сказал Иван Львович, — Николай Владимирович…

— Знаю, знаю, — не очень вежливо перебил Столетов, — вы об этом давеча говорили. Так что же Мезенцов?

— Ну так вот-с. Мы надеемся, что в ополчении не найдут укрытия личности, о которых я вам докладывал, и что вы как начальник окажете всяческое содействие нашим людям. Нет-нет, много от вас не потребуется, но в случае необходимости… Словом, могут сложиться некоторые щепетильные обстоятельства. Мы обязаны поставить вас в известность.

Пытаясь сгладить неловкость, но совсем некстати, он вдруг сказал:

— Мы хорошо помним услуги, которые вы оказали нашему правительству, будучи в Персии…

— Да, верно, — оборвал Столетов, — но услуги совсем иного рода.

"Им и это известно!" — подумал он. Его поездка в Персию в 1868 году была обставлена самым безобидным образом. В паспорте, выданном русским консулом в Астрабаде, значилось, что путешествие связано с желанием усовершенствовать свои познания в персидском языке (именно в те годы вдоль Атрека и в прилежащих к Туркмении районах Хоросана стали все чаще появляться переодетые в туземное платье английские разведчики).

Слезкин сконфуженно молчал. Собственно, разговор был исчерпан.

— Все, что вами здесь было сказано, я, разумеется, приму к сведению, — произнес Столетов, вставая. — А теперь разрешите откланяться.

"Какая дурацкая история, и разговор пустой, — думал Николай Григорьевич, оказавшись на улице и шаря глазами в надежде увидеть извозчика. — Однако следовало бы и догадаться, зачем зван. "Как солдат солдату", — передразнил он Слезкина. — Да нюхал ли ты, Иван Львович, пороху, одно только — мундир с аксельбантами, а под мундиром — сплошная мерзость…"

К городскому голове он прибыл, когда Третьяков уже собирался уходить: стоял в шубе и с тростью в руке.

— Ну, слава Богу, — сказал он, — Аксаков в восторге. Кажется, государь настроен воинственно и следует ждать решительного развития событий. Кстати, я подготовил для вас записку, Николай Григорьевич: раскошелилось-таки московское купечество, расщедрилось. Хотя и не все — из иных, из тех как раз, что побогаче, и полушки не вытрясли… Так-то вот. — Он засмеялся и погрозил кому-то пальцем: — Однако же нашлись и хваты. Пожертвований ни на грош, а как запахло порохом, так и кинулись на поставки для армии — дело-то выгодное, обещает дать хороший профит. В Петербург отправилась целая делегация наших липовых патриотов.

— Кстати, — сказал Столетов, — Дмитрий Алексеевич благодарит вас за участие…

— А что… — Третьяков оставил без внимания замечание Столетова. — Как ваши дела с ополчением?

— Неплохо. Встретил кое-кого из болгар, старых товарищей по Туркестану. Перед отъездом сюда беседовал с великим князем: в общих чертах все решено.

— А вы до сих пор разочарованы? — Сергей Михайлович взял Столетова под руку. — Не жалейте, Николай Григорьевич.

Дело ваше серьезное и очень нужное. Поверьте мне, я душой кривить не мастак. Вон и Иван Сергеевич позавидовал. Столетову, говорит, повезло больше всех, дай Бог ему успешных трудов и терпения… Да вот, не угодно ли со мной в Славянский базар? Там и с Аксаковым побеседуете, а?

Столетов отказался. Ему еще предстояло несколько деловых встреч.

Из дневника Д.А. Милютина:

"31 октября. Воскресенье. — Вчера утром, до смотра, был я с докладом у государя и представил на подпись его указы о мобилизации войск и приказы о формировании армии, корпусов и о главных назначениях на должности по полевому управлению. Все это было подписано и утверждено с пометкой 1-м числом ноября, в Царском Селе; первым же днем мобилизации назначено 2 ноября, и положено в этот же день разослать циркуляры Государственного канцлера.

Смотр войскам московского гарнизона происходил в полдень на Театральной площади; государь был весьма доволен всеми частями. После смотра начальники были приглашены во дворец к завтраку, а затем было у государя обычное совещание. Известия из Лондона и Константинополя становятся с каждым днем все хуже, и надежды на мирное разрешение вопроса уменьшаются.

К обеду во дворце было опять приглашено несколько лиц высшей московской иерархии и дам, а вечером был раут у генерал-губернатора…

Сегодня… после обедни был прием депутаций с адресами: одной — от московского дворянства, другой — от города. Адресы эти, без сомнения, поднимут страшный переполох в Европе. Уже и теперь во всех столицах произвела громовое впечатление речь, произнесенная государем в пятницу в Кремлевском дворце. Наверное, скажут, что теперь Россия сбрасывает с себя маску миролюбия, что она-то и будет виновницей общей европейской войны.

В час пополудни был обычный развод в манеже (по-московски — "экзерцир-гаузе").

В 3 часа принимал я представителей от Славянского комитета; во главе депутации был И.С. Аксаков, депутатами — купцы Третьяков и Морозов. С ними приехал и ген.-м. Столетов, на которого возлагается формирование болгарского ополчения. Беседа наша продолжалась более часа; мы условились о плане действий по болгарскому вооружению…"