Королева скандала

Глава 11 Балтимор. Апрель 1917 года

6 апреля 1917 года Мэри затрепетала от страха, когда за ужином отец сообщил им, что Америка вступает в войну с Германией. Что это будет значить для них? Придется ли братьям ее подруг ехать на фронт за границу? А что будет с Уином? Она бросилась наверх писать Уоллис, чтобы узнать, не отправляют ли ее мужа во Францию. И если дело обстояло так, то Уоллис надо было приехать в Балтимор надолго, чтобы не чувствовать себя одинокой.

Прежде чем Мэри получила ответ, прошла не одна неделя. К тому же она сильно удивилась, увидев на конверте в качестве обратного адреса Бостон. Она поспешила вскрыть конверт.

«Уин горько разочарован тем, что его не послали во Францию, — писала Уоллис. — Вместо этого мы оказались в Бостоне, куда его направили с поручением развернуть воздушную базу».

Мэри закралось в душу подозрение, что начальникам Уина было известно о его пьянстве и они просто не решились положиться на него в бою. И этим переводом на административную «бумажную» работу они убрали его в сторону.

Дальше Уоллис писала:

«Целыми днями напролет я предоставлена самой себе и развлекаюсь тем, что езжу на трамвае в Высший суд Миддлэссекса. Там я пристрастилась следить за одним довольно трагичным процессом над убийцей. Я сажусь в общей галерее, слушаю показания свидетелей, составляю собственное мнение и, должна признаться, буду просто в ярости, если присяжные не оправдают этого несчастного человека! Я твердо убеждена, что все это специально подстроил его сосед. Но в любом случае это забавный способ провести лето!»

В конце письма она обещала в августе приехать на пару недель в Балтимор. Мэри ужасно обрадовалась, но потом расстроилась, узнав, что они с Уоллис не смогут провести много времени вместе.

«Я договорилась о встречах, — извиняясь, объясняла она. — Оказывается, просто невозможно увидеться со всеми за такой короткий промежуток времени, и мне будет очень не хватать самого желанного, а именно больше времени, проведенного с тобой, моя дорогая Мэри. Тебе обязательно надо приехать к нам в Бостон!»

Но прежде, чем Уоллис успела вернуться в Бостон, от нее пришло письмо, в котором говорилось, что Уина перевели в Сан-Диего и они отправляются в долгое путешествие на поезде вдоль Восточного побережья. С каждым переездом она, казалось, все больше и больше отдалялась не только в физическом, но и в эмоциональном отношении. Эта новость опечалила Мэри. У нее были и другие подруги, и немало, но ни у одной из них не было такой пылкости или мрачного юмора, как у Уоллис.

Некоторые письма помогали сильнее разжечь искру их дружбы. Когда Мэри описала троих кавалеров, с которыми проводила время, Уоллис ответила:

«Позволь мне дать тебе совет: в вопросе выбора между Щуроглазым Сидом, Долговязым Ло-тарио и Дурно Пахнущим Типом сочти за лучшее оставаться свободной».

От писем Уоллис прямо-таки веяло ее любовью к пышной зелени, свету и теплу Калифорнии. К тому же она рассказала, что начала заводить знакомства с очень интересными людьми. Их компания иногда вращается в кинематографических кругах. Также Мэри заметила, что Уоллис больше совсем не упоминала про Уина, даже мимоходом. Интересоваться у подруги, как обстоят дела с ее замужеством, Мэри не хотела, да и Уоллис могла из гордости не признаться, как все идет на самом деле.

Однажды летним вечером в загородном клубе Балтимора, где Мэри проводила время в компании друзей, до нее донесся чей-то голос, говоривший с иностранным акцентом. Она повернулась и увидела высокого и невероятно симпатичного мужчину в военной форме. Его каштановые волосы начали редеть по бокам и образовывали на лбу треугольный выступ, а щеки были чисто выбриты. Он заметил, что Мэри на него смотрит, и улыбнулся глазами, вокруг которых сразу прорисовались морщинки.

Мэри тотчас отвернулась, но через несколько секунд он уже стоял подле нее.

— Жак Раффрей, — произнес он, протягивая руку. — Будьте добры, смилостивьтесь и уделите немного времени беседе со мной. Я здесь почти никого не знаю.

Его глаза оказались орехового цвета и лучились теплотой. Мэри пожала ему руку, почувствовав и ее теплоту.

— Что привело вас в Балтимор? — спросила она. — Вы же явно нездешний.

— Совершенно верно, — улыбнулся Жак. — Я француз. Меня командировали сюда обучать американских летчиков управлять машинами смерти, которые мы называем аэропланами. Но прежде чем мы продолжим обсуждать столь серьезные темы, я обязан принести вам какой-нибудь прохладительный напиток, а то сегодня очень теплый вечер, не так ли?

Мэри с благодарностью приняла предложение и, потягивая рутбир, принялась расспрашивать его о том, что творится в раздираемой войной Франции.

— Вы ведь знаете, что обе стороны нарыли окопов, оставив посередине так называемую нейтральную полосу?

Мэри кивнула.

— Это привело к тому, что огромные территории превратились в месиво из грязи с гниющими в нем трупами, потому что ни одна из сторон не решается забрать своих мертвых с поля боя. Это просто ад для солдат, но всего в какой-то миле от фронта продолжается жизнь. Фермеры выращивают урожай, бармены разливают напитки, а симпатичные девушки флиртуют с солдатами, которым выпал вожделенный выходной.

При этих словах Мэри зарделась, а Жак внезапно протянул руку и легонько погладил ее пальцем по щеке.

— Боже мой, вы прекрасны!

Это его движение напугало Мэри. Она ошеломленно поглядела в его глаза, а потом, опомнившись, сказала:

— Я надеюсь, ваша семья в безопасности, подальше от линии фронта, мистер Раффрей?

Не сводя с нее глаз, Жак ответил:

— Мой отец в Риме. Он ученый. Я вырос там, потому что мать умерла вскоре после моего рождения, но я учился в школе и в военном колледже во Франции. Некоторое время я жил у своей тетки Минни — художницы. Она ведет очень богемный образ жизни, и у нее множество чуждых всяческим условностям друзей. Вам бы она понравилась.

Мэри польстило его предположение, что ей может понравиться представительница богемы. Она не знала толком, что означает это слово, но ей представлялось, что это должен быть дерзкий человек, любитель и знаток искусства.

Жак поинтересовался у Мэри о ее семье, и она рассказала ему, что Керки — династия ювелиров, работающих с серебром и владеющих компанией, которую они основали еще в 1817 году. Он спросил, как ей нравится проводить свободное время, на что Мэри ответила, что любит чтение и музыку.

— Я мог бы держать пари, что вы intellectuelle, — сказал Жак. — У вас очень умные зеленые глаза.

— О господи, да вы льстец! — засмеялась Мэри, а потом решила испробовать в действии смелую линию поведения, к которой частенько прибегала Уоллис. — Со стороны можно подумать, вы пытаетесь меня соблазнить.

Он усмехнулся:

— А вы еще и решительны. Мне кажется, вы — мой идеал женщины. Конечно, я пытаюсь вас соблазнить.

В этот вечер они договорились, что Жак позвонит Мэри завтра и купит билеты на концерт балтиморского симфонического оркестра, который в выходные должен играть Штрауса.

Лежа в постели, Мэри чувствовала себя так, будто светится изнутри. Она мысленно прокручивала свою беседу с Жаком и вспоминала, как он смотрел на нее, словно она самое прекрасное создание на свете. И еще она вспомнила слова Уоллис о том, что, влюбившись, сразу поймешь, что с тобой это произошло, потому что это так же не похоже на простую симпатию к парню, как персики не похожи на соленые огурцы.

«Кажется, я влюбилась», — решила Мэри, засыпая.

На следующий день Жак появился с букетом бледно-желтых роз. Когда Мэри приняла цветы, ее окутало облачко восхитительного аромата. Она представила Жака матери, которую он вскоре очаровал своими безукоризненными манерами и любезностью.

— На каком самолете вы летаете? — спросила мать.

— Я учился на «Блерио XI», — сказал он, — который мы, летчики, называем Le Тиег — «убийца» — из-за нестабильно работающих механических внутренностей. А сейчас мы переключились на «Ньюпор». У него по полтора крыла с каждой стороны: нижние короче и уже верхних, и благодаря этому он быстрее и безопаснее. Я здесь для того, чтобы обучать американских летчиков летать на «ньюпорах».

— А что не так было с «блерио»? — полюбопытствовала Мэри.

— Пфф… — выдохнул Жак, будто бы проблем было так много, что и не перечесть, а потом ответил: — Нередко ломается одно крыло. Слава богу, со мной такого не случалось. Зато однажды у меня в воздухе заглох мотор, и мне пришлось взобраться на крыло, чтобы запустить пропеллер.

Обе женщины разом громко ахнули, а Жак улыбнулся:

— Я бы не хотел, чтобы подобное случалось часто. Надо еще суметь родиться с таким запасом везения.

— Мы читали в газетах об одном человеке, которого зовут Красный Барон, и его эскадрилье «Воздушный цирк». Похоже, они очень грозные. У немцев самолеты лучше, чем у вас?

По лицу Жака пробежала тень, и Мэри пожалела, что мать задала такой бестактный вопрос.

— Они летают на «фоккерах», — объяснил он. — Я думаю, что успех герра Рихтгофена, которого вы называете Красным Бароном, и его сослуживцев обусловлен не устройством самолетов, а их tactiques[7]. Они летают в строгом порядке, выбирают жертву, отрезают ее от эскадрильи, атакуют сверху и преследуют, пока не собьют… В результате их атак я потерял многих друзей, так что у меня не получается думать о них как о «цирке». Но конца войны Рихтгофен не увидит. Мы его достанем. Будьте в этом уверены.

— Простите нас за то, что напомнили вам о грустных событиях, мистер Раффрей, — сказала Мэри. Ей хотелось обнять его и прижать к себе.

— А, ничего, — улыбнулся Жак. — Я рад, что оказался здесь, в Америке, и своими усилиями помогаю стране в этой войне. И счастлив, что встретил вас — вас обеих.

В тот вечер, когда Жак с Мэри пошли слушать симфонический оркестр, он подарил ей французские духи. Они назывались «Черный нарцисс» и были упакованы в элегантный флакончик с изображением леди в бальном платье на черной с золотым пластинке. Подарок вызвал у Мэри такую бурю чувств, что она прижала ладонь ко рту.

— Позвольте мне, — улыбаясь, Жак вытащил пробку из флакончика и приложил его к запястью Мэри. Это был богатый и очень необычный аромат, какой еще не встречался Мэри раньше.

— Я уже люблю его, — выдохнула она с запинкой, вместо этого чуть было не сказав: «Я люблю вас!»

Мэри написала длинное письмо Уоллис, в котором рассказала ей о Жаке и восхитилась тем фактом, что обе они влюблены в авиаторов, поскольку у Уина с Жаком будет много общих тем для разговора, когда они встретятся. Но через две недели пришел ответ, который страшно ее обеспокоил.

«Делай все что угодно, только не выходи замуж за летчика, — писала Уоллис. — Брат Уина Думареск только что погиб в небе над Францией, и Уин обезумел. Это просто нелепо, когда взрослый мужчина поднимается под облака в какой-то консервной банке, и я боюсь, такое занятие может привлечь только людей с извращенным и склонным к самоубийству характером».

«Она пишет о собственном опыте», — подумала Мэри. А Жак не такой. Им движет любовь к родине и желание спасти страну от завоевания кайзером.

К этому времени они уже проводили с Жаком большинство вечеров, а иногда виделись и днем. Мэри словно парила над землей, когда они вместе слушали французскую музыку на его фонографе, сидели, взявшись за руки, на концертах и страстно целовались — с приоткрытыми губами, — когда родители Мэри оставляли их одних в гостиной.

Утро, когда Жак спросил Мэри, не будет ли она возражать, если он попросит мистера Керка отдать ее за него замуж, было как волшебный сон. Она тут же согласилась, даже не дав ему договорить, чем рассмешила их обоих.

Жак постучал в дверь отцовского кабинета, а Мэри поспешила в малую столовую, чтобы сообщить новость матери, Анне и Баки.

— Он очень обаятельный мужчина, — тут же ответила мать, — и мне понятно, почему ты в него влюбилась, но я боюсь, что он недостаточно богат, чтобы обеспечить тебе тот стиль жизни, которого ты заслуживаешь.

— Он заработает денег, когда закончится война, — настаивала Мэри. — Он очень умный.

— А он не захочет потом вернуться во Францию и увезти тебя с собой?

Мэри покачала головой.

— Нет, он хочет, чтобы мы жили в Нью-Йорке. Я буду недалеко и смогу часто приезжать, мама. Или вы сможете приехать ко мне.

— Ты просто повторяешь все за Уоллис, — презрительно сказала Баки. — Она вышла за авиатора, и ты считаешь, что должна сделать так же.

— Что за чушь! — с укоризной воскликнула Мэри. — Тебе ведь он тоже нравится. Так почему бы тебе просто не порадоваться за меня?

Жаку удалось убедить мистера Керка, что он сможет хорошо позаботиться о его драгоценной средней дочери, и свадьбу наметили на следующее лето. Потребовалось немало времени, чтобы превратить свадьбу в светское событие, достойное фамилии Керк.

Мэри попросила Уоллис быть ее замужней подругой невесты на свадьбе и запрыгала от радости, когда та согласилась. Правда, ближе к делу Уоллис заявила, что не сможет присутствовать на подготовительных мероприятиях. У нее были другие обязательства, которые задерживали ее в Сан-Диего, и она могла прибыть только за два дня до свадьбы. Поэтому Мэри пришлось самой подобрать для Уоллис платье, которое хорошо сочеталось бы с нарядами других подружек невесты, и найти портного, который подогнал бы его по фигуре. А Уоллис приехала как раз к последней примерке, где сразу же отказалась надевать выбранное Мэри платье и предпочла быть на свадьбе в одном из собственных. Она выглядела встревоженной и несчастной. У Мэри не было возможности побыть с нею наедине, и поэтому она не смогла выяснить, в чем же дело.

Когда Уоллис представили Жаку, он поклонился со старомодной учтивостью, воскликнул, что безмерно рад ее приезду, и сказал, что она всегда будет желанной гостьей в их с Мэри доме.

Уоллис едва соизволила что-то ответить. И вообще вела себя крайне странно.

Прямо перед началом церемонии, когда все стояли на крыльце церкви в ожидании, что вот-вот грянет музыка, Уоллис прошептала Мэри на ухо один совет: «Помни, что не надо позволять ему переходить Рубикон, подружка».

«Я же не ты», — подумала Мэри. Жак доводил ее своими поцелуями до такого неистовства, что она никак не могла дождаться момента, когда можно будет вплотную подойти к этой стороне замужества.

Она улыбнулась и сделала первый шаг по проходу.