Королева скандала

Глава 69 Нью-Йорк. Июль 1941 года

Мэри не верилось, что сын успел так сильно вырасти всего за год с небольшим. В сентябре ему должно было исполниться два, но ей казалось, что он выглядит уже на все три или даже четыре. Он бежал по холлу отеля, а Мэри сидела там в кресле на колесах, на котором ее возила сиделка. Мальчик подбежал к ней и в страхе остановился.

— Это твоя мама, — сказала мальчику няня, сажая его к Мэри на колени.

Мэри прижала его к себе, зарылась лицом в его, светлые кудряшки, а потом отстранила от себя, чтобы рассмотреть. Он стал еще больше похож на Эрнеста.

Круглое личико и серьезные карие глаза. Мальчик коснулся лица матери своей еще по-детски пухлой ручкой, потом заметил жемчужную серьгу и потянул за нее.

— Ивет, мама, — произнес он. Это был один из самых ценных моментов в жизни Мэри.

— Ты уже такой большой мальчик, сказала она. — Я больше не могу называть тебя Уислбинки. Я буду звать тебя Генри.

Именовать его Эрнестом у нее не поворачивался язык. Так звали ее мужа.

Они остановились в просторном номере отеля «Уолдорф» в Нью-Йорке. Мэри проконсультировалась у врача, которого ей порекомендовала Рене Дюпон, — красивого мужчины тридцати с небольшим лет. Его звали доктор Хофстид, и он занимался исследованиями рака. Изучив историю ее болезни, он предложил ей принимать новое лекарство из абрикосовых косточек, которое, по его словам, было эффективно в борьбе против ее формы рака. Он предупредил, что препарат отвратителен на вкус, но Мэри с радостью согласилась попробовать новый подход к лечению. Когда врач протянул ей выписанный рецепт, она оптимистично назвала препарат «своими счастливыми таблетками».

Мэри с сыном съездили в Массачусетс к Баки и провели там славную неделю, восполняя упущенное время. Мэри сидела на крыльце и смотрела, как Генри резвится в саду. Он был бесконечно весел, и ему были интересны каждый камушек или травинка. Мэри держала рядом с собой миску, в которую ее рвало. Она опорожняла желудок незаметно, чтобы маленький сын ничего не заметил.

— Баки, тебе не кажется, что он самый смышленый ребенок на свете? — проворковала она.

— Конечно, он сладкий, как пирожок, — согласи — лась сестра. — И такой довольный маленький человечек, несмотря на всякие напасти в жизни. Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась здесь, а не уезжа — ла опять туда, где война. Лондонские бомбежки — это так страшно!

Мэри улыбнулась:

— Ты удавилась бы, если бы увидела, какой у нас, лондонцев, хороший настрой. Британцы будут сражаться до последнего. И я тоже настроена бодро. Ведь когда у тебя есть такой хороший муж, как у меня, жизнь не может не радовать.

— Если бы не твоя болезнь… — На лице Баки появилась гримаса. — Когда я вспоминаю бедную маму, просто не могу не переживать.

— С тех пор медицина шагнула вперед. Когда мама болела, еще не было моих «счастливых таблеток», и я верю в доктора Хофстеда. Он молодчина, и очень приятной наружности. — Мэри подмигнула сестре.

В Нью-Йорке она снова побывала на приеме у доктора Хофстеда, который был очень доволен тем, что она так быстро начала принимать препарат. Еще Мэри съездила к Рене Дюпон, а потом к Жаку и его новой жене — гораздо моложе него. А все остальное время она провела с сыном, которого узнавала и любила с каждым днем всё больше. Такое чудо, что он появился у них с Эрнестом! Пробыв с ребенком две недели, Мэри поняла, что не сможет оставить его здесь. Это было невозможно. Душевная боль убила бы ее.

Однако нужно было возвращаться в Лондон, потому что она ужасно скучала по Эрнесту. Читая каждый раз новости об очередной бомбежке, она холодела от ужаса за него. Оба ее мужчины нужны были ей одновременно. После того как Королевские ВВС завоевали господство в воздухе, опасность немецкого вторжения миновала. Создавалось такое впечатление, что Гитлер переключил свое внимание на СССР. Возможно, он больше не захочет утруждать себя завоеванием Британии. В надежде на это Мэри и приняла решение. Она позвонила из Нью-Йорка на номер Королевских ВВС и уточнила, смогут ли они взять с собой на обратный рейс еще двух пассажиров. Последовало нервирующее ожидание до следующего дня. Потом они перезвонили ей и сказали, что разрешение на перевозку мальчика и его няни получено, — при условии, что ребенок во время перелета будет сидеть на коленях у взрослого и с ним не будет никаких проблем.

— Генри, у нас с тобой будет приключение, — сказала Мэри сыну. — Мы полетим по небу, как птички. Поедем домой к папе.

— Па-пе, — повторил он, лучезарно улыбаясь и показывая маленькие зубки, хотя отца он, скорее всего, не помнил.

Эрнест получил специальное разрешение встретить прибывающий рейс прямо на летном поле, и, когда самолет сел, он подбежал к трапу, подхватил на руки Генри и поцеловал Мэри в губы. Она была так измучена перелетом, что он попросил носилки, и ее отправили на машине «скорой помощи» в снятый Эрнестом дом в сельской местности Уилтшира. Их домашняя прислуга из Холланд-парка уже прибыла туда, и сиделка, уложив Мэри в постель, сделала всё, чтобы ей было удобно.

На следующий день приехал сэр Ланселот. Мэри показала ему «счастливые таблетки», которые ей дали в Нью-Йорке, и он понимающе кивнул и сказал, что слышал о них. Поскольку побочный эффект был терпимым, доктор велел Мэри продолжать принимать их. Также он сказал, что не видит смысла продолжать радиотерапию, а вместо этого назначил витаминные инъекции, которые должны были немного взбодрить пациентку.

— Мне придется ехать в больницу? — спросила Мэри. Она чувствовала такую слабость, что с трудом представляла себе, как туда доберется.

— Я бы предложил вам остаться здесь и радоваться общению с сыном, — ответил доктор.

Она поймала его взгляд, и он встревожил ее. Это был взгляд, полный глубокого сочувствия. Осознав истину, Мэри почти потеряла голову от страха, но потом вспомнила свою клятву. Шла война, и ей нужно было оставаться храброй.

Как только врач ушел, Мэри попросила сиделку отвезти ее в кресле в сад, чтобы можно было наблюдать за тем, как играет Генри. Он катал игрушечный поезд по стене на краю террасы, но, увидев Мэри, подбежал и прижался к ней.

Она крепко обнимала его, вдыхая его запах, и держала бы так еще долго, но сын вырвался из ее объятий. Его недоеденный сэндвич лежал на столике для пикника. Мальчик схватил его и сунул Мэри в рот: «Ешь, мама, ешь». Она пожевала немного, но комок в горле не давал проглотить пишу.

Мэри изо всех сил пыталась справиться с обрушившейся на нее лавиной горя из-за того, что будущая жизнь этого малыша пойдет без нее. Другие люди будут читать ему сказки, учить его спортивным играм, помогать ему определяться с профессией. Кто-то другой увидит, как утром на Рождество он разворачивает подарки и как в первый раз наденет школьную форму. Кто-то другой станет ухаживать за ним, когда он заболеет, но не она. И никто не будет любить его больше, чем она. Он потеряет так много…

Боль становилась все сильнее. Из области груди она распространилась на кости. Они начали болеть так чудовищно, будто их размалывали в порошок. Сиделка делала ей уколы морфина, но от них у Мэри начиналось сильное головокружение, и это состояние было ей ненавистно. В течение дня она старалась обходиться таблетками кодеина, хоть они и были менее эффективны.

Однажды ночью она посмотрела на лицо Эрнеста и поняла, как сильно он постарел за последний год. В волосах и усах стала заметна проседь, а щеки обвисли, отчего лицо выглядело более полным. Но он по-прежнему был красивым мужчиной. «Интересно, понимает ли он, что я умираю, — подумала Мэри, — или так и не принял этого?» Типичный англичанин с упорным характером. Он ни за что не заговорит об этом, а будет вести себя, будто все в порядке и Мэри просто чуть нездоровится из-за изменений погоды.

— В какую школу ты отправишь Генри? — спросила она. — Элеанор писала мне об очень хорошей частной школе-пансионе недалеко от их дома под названием «Уэстбурн Хаус». Он может жить там, но Элеанор и Ральф будут за ним приглядывать. Будут приглашать его на чай по выходным, если ты вдруг не сможешь приехать.

— Я буду иметь в виду, — кивнул Эрнест. — Это очень мило с их стороны.

— И следи, чтобы он читал. Я хочу, чтобы он любил книги.

— Буду следить. Конечно буду.

Мэри хотелось, чтобы сын вспоминал о ней, но не с грустью. У них было много фотографий, но внезапно она подумала о портрете, который присвоила Уоллис.

— Как ты считаешь, мой портрет еще находится в парижском доме Уоллис? Что нацисты с ним сделают?

Эрнест кашлянул:

— Я слышал о соглашении, по которому войска Гитлера не должны трогать их дом. Он под особой охраной.

Мэри отнеслась к словам Эрнеста с недоверием.

— В Лондоне они сбрасывают бомбы на мирное население, а там будут из кожи вон лезть, чтобы защитить имущество Уоллис? И после этого ты еще будешь говорить мне, что они с Дэвидом не якшаются с нацистами? — Мэри закрыла глаза. Она слишком устала, чтобы спорить. И опять Уоллис добилась особого отношения к себе.

— Когда война закончится, ты попытаешься снова забрать портрет? Я хочу, чтобы Генри запомнил меня такой, какая я там. А не такой, как сейчас. — Она посмотрела на свои иссохшие руки с черными синяками от инъекций.

Эрнест закашлялся в платок и некоторое время прятал в нем лицо, прежде чем смог что-то ответить.