28 сентября Мэри с кровати наблюдала за празднованием двухлетия Генри. Эрнест купил ему в подарок модель железной дороги с сигнальной будкой, станцией и парой поездов. Он сидел на полу и показывал сыну, как соединять рельсы между собой и переключать сигналы, чтобы поезд мог проехать. Эрнест изображал гудок паровоза, а Генри повторял за ним. Лежа на кровати и опираясь на подушки, Мэри думала о том, что никогда не любила их больше, чем в тот момент. Любовь настолько переполняла ее, что ей казалось, она плывет в ней.
Она уже больше не могла без морфина, поскольку боль неистовствовала в теле, била по нервным окончаниям, раскалывала череп и жестоко отдавала в позвоночник. В те моменты, когда дыхание сбивалось, ей приходилось прикладывать к лицу кислородную маску. Няня ненадолго приводила Генри к ней в комнату, и он дарил ей цветок, один из своих рисунков или пел песенку.
— Спасибо, милый, — шептала Мэри. — Мама очень гордится своим забавным маленьким человечком.
Она понимала, что скоро должна будет отпустить его: в самый последний раз прижать к себе, поцеловать и уйти.
Иногда от боли и изнеможения она даже не могла открыть глаза, но слышала, как идет жизнь вокруг нее. Порой ее переполняла тоска по всему тому, что она скоро должна будет оставить. У ее родных было будущее без нее. Это так жестоко!..
Больная всё больше спала, и ей снились запутанные сны, в которых появлялись разные люди из прошлого. Часто она видела Уоллис, и ее присутствие всегда обозначало собой что-то темное, нехорошее, вызывавшее у Мэри недоверие. Вот они на вечеринке, и Уоллис подзывает ее к себе с другого конца зала, но Мэри не хочется подходить. В другом сне они вместе плывут в лодке по озеру, и Мэри видится что-то подозрительное в хорошо знакомых чертах лица и проницательном взгляде Уоллис. Проснувшись, она с облегчением обнаруживала спящего рядом Эрнеста.
Ночью 1 октября Эрнест не спал. Он гладил Мэри по волосам, а волны боли накатывали на нее и отпускали. Ее глаза были почти все время закрыты, и она лежала не двигаясь, дышала и пыталась пережить мучительную пытку. Она поняла, что в какой-то момент ее навестила сиделка, и, когда дверь за ней закрылась, Мэри подняла веки и сквозь щель между шторами увидела абрикосового цвета небо. Еще один день.
— Ты здесь? — прошептала она Эрнесту.
— Да, любовь моя, — тут же отозвался он.
Мэри давно хотела сказать ему кое-что очень для нее важное, и теперь это время настало.
— Обещай мне, что не вернешься к Уоллис, когда меня не станет, — прошептала она, сбиваясь с дыхания после каждого слова.
Ответом ей было всхлипывание. Эрнест плакал. Это был странно. Он никогда не плакал.
— Как ты могла подумать о таком? — произнес он сквозь слезы. — Я любил тебя задолго до того, как познакомился с Уоллис. Ты должна это знать, Мэри. В моем сердце всегда была лишь ты одна.
— Ох, — только и сказала она. Ответ Эрнеста удивил Мэри и сделал ее счастливой, подобно теплому, ласкающему свету.
Это стало ее последним словом. Хриплое дыхание Мэри стало поверхностным, и она впала в кому, из которой уже не вышла.