Королева скандала

Глава 14 Нью-Йорк. Сентябрь 1919 года

Жизнь замужем за Жаком оказалась восхитительной. Мэри обожала его прикосновения, от которых у нее по коже словно пробегал электрический ток, и то, как нежно и страстно он занимался с нею любовью и с чарующим французским акцентом шептал, как она красива и как сильно он ее любит.

Ей нравилось обустраивать их квартиру, окна которой выходили на площадь Вашингтона в Нижнем Манхэттене, намечать приготовление разных блюд, чтобы порадовать Жака, когда он придет домой с новой работы страховым брокером. Мэри выбирала его любимое красное вино, чтобы подать к ужину, хотя сама была к этому напитку равнодушна, и устраивала для них обоих развлечения вроде покерных вечеров или походов в небольшие джаз-клубы в Вилладже, находившиеся на расстоянии пешей прогулки от их дома. Там музыканты играли так близко к публике, что можно было разглядеть каждую капельку пота у них на лицах и услышать самое тихое дыхание. Жак и Мэри проводили время с другими супружескими парами — соседями или коллегами Жака, — ходили друг к другу в гости, ужинали, пили разные напитки и засиживались за разговорами допоздна. Как-то раз они побывали в доме в Верхнем Ист-Сайде, принадлежавшем Рене Дюпон и ее мужу, бизнесмену Джону Дональдсону.

Но поскольку хозяева дома были значительно богаче, Мэри постеснялась посылать им ответное приглашение, устыдившись их с Жаком скромного жилища.

Счастье Мэри стало полным, когда через год после свадьбы она обнаружила, что ждет ребенка. У нее не было регул уже два месяца, и она решила позвать врача, который и подтвердил ее положение. Жак был вне себя от радости, и каждый день, возвращаясь с работы, приносил небольшой подарочек: цветы или конфеты для Мэри, тряпичную куклу для ожидаемой малышки.

— Я вижу, ты уже определил пол нашего будущего ребенка, — улыбнулась Мэри. — Ты ходил к гадалке?

— Я чувствую, что это девочка, и когда она вырастет, будет так же невозможно красива, как ты, — сказал Жак, накрыв ладонью едва наметившийся животик жены.

Но в один из дней, когда Мэри сидела и писала письмо матери, что-то так сильно скрутило у нее внутри, что она вскрикнула во весь голос. Прибежала служанка, и Мэри попросила ее поскорее вызвать доктора и позвонить Жаку. К их прибытию она уже лежала на диване с пропитанными кровью полотенцами между ног, обессилевшая от рыданий.

— Прости меня, — сказала она Жаку. Разочарование, написанное на его лице, заставило Мэри почувствовать себя неудачницей в роли жены. Она не сумела уберечь его ребенка.

— Все хорошо, топ amour. — Муж взял ее руку и сильно сжал пальцы.

Врач попросил Жака удалиться и осмотрел пациентку. Он пощупал живот Мэри, оценил состояние того, что теперь можно было назвать выкидышем, измерил пульс и температуру, а потом попросил разрешения провести обследование интимных частей тела. Мэри густо покраснела, но согласилась.

— У вас здесь язвочка, — сказал врач, касаясь места, о котором говорил. — И еще одна. Вы не ощущали усталости? Не беспокоили боль в суставах или кожная сыпь?

— Я думала, это нормально при беременности, — ответила Мэри.

Доктор взял немного материала в пробирку для анализов и обещал, что снова навестит ее, когда будут готовы результаты.

Он вернулся примерно через неделю и выказал некоторое смущение, прежде чем рассказал супругам об итоге исследования.

— Боюсь, я вынужден сообщить, что у вас сифилис, — пробормотал доктор. — Болезнь, передающаяся через половые контакты.

— Этого не может быть, — вскричала Мэри с пылающим от стыда лицом. — Я была только со своим мужем.

Жак стоял бледный и ошеломленный.

— У меня он был несколько лет назад, но меня заверили, что я излечился.

— Чем вы лечились? — спросил доктор.

— Каждый день втирал ртуть на протяжении нескольких недель, и она выжгла язвы. Как же может быть, что болезнь не ушла? — казалось, Жак вот-вот заплачет.

Мэри смотрела на него во все глаза, не понимая, где он мог заразиться сифилисом. Она не знала, что до нее у мужа были другие женщины. Почему он ничего не сказал ей?

— Ртуть — это устаревший метод лечения. Сейчас уже существует новый способ. Это лекарство под названием «Сальварсан». Я назначу вам обоим ежедневные инъекции на протяжении месяца. Если вы будете воздерживаться от половых сношений в течение этого времени, то оба вылечитесь. Дайте себе несколько месяцев на восстановление, — успокоил он Мэри, — и ничто не помешает вам забеременеть снова.

Жак тихо плакал, стараясь незаметно от Мэри утирать слезы.

Мэри не могла не уточнить:

— Это из-за сифилиса я потеряла ребенка?

Доктор ответил, склонив голову:

— Боюсь, что так, да.

Жак громко всхлипнул и, подскочив, выбежал прочь из комнаты.

Позже этим же вечером он, плача на плече у Мэри, рассказал ей о девушке, которая заразила его в первые месяцы войны, когда ему было одиноко и хотелось утешения. Тогда он и не подозревал, что эта девушка предлагала такое же утешение многим другим солдатам, и был потрясен, когда армейский врач выявил у него заболевание.

— Ты не виноват, — успокаивала его Мэри, гладя по голове. От него пахло вином, и она догадалась, что муж выпил несколько бокалов, чтобы заглушить свою тоску. — По крайней мере, есть верный способ вылечиться.

На этом можно было бы поставить точку, но Мэри никак не могла отвлечь себя от мыслей о девушке, с которой Жак лег в постель. А как заразилась сифилисом она? А были у Жака еще девушки, кроме той?

Он отказался отвечать на дальнейшие расспросы, сказав, что все это было задолго до встречи с Мэри и не стоит ворошить прошлое, потому что это только причинит ей больше боли. Но эта скрытность Жака только заставила ее вообразить себе самое худшее. По этой же причине она настороженно отнеслась к возобновлению половой жизни на тот случай, если инфекция снова проявится, но потом острое желание иметь ребенка все-таки перевесило чувство глубокого унижения.

Через год после того, как закончился курс «Сальварсана», Мэри снова забеременела, но не успела она узнать об этом, как опять случился выкидыш.

— Вы слишком поторопились, — сказал врач. — Ваш организм еще не готов. Дайте ему время.

В мае 1921 года, когда Мэри еще оплакивала своего второго ребенка, которого она лишилась, ей пришло письмо от Уоллис:

«Дражайшая Мэри, могу ли я приехать к вам с Жаки на несколько дней в этом месяце? Мне нужно обсудить с тобой вопрос жизни и смерти».

Мэри немало удивилась, поскольку они сильно отдалились друг от друга с тех пор, как Уоллис переехала на Западное побережье. Подруги по-прежнему переписывались, но делали это значительно реже. Новостей не было по многу недель, а когда приходило письмо из Сан-Диего, то оно состояло из сплошных описаний шикарных вечеринок в отеле «Де Коронадо» и перечисления кинозвезд, среди которых были Джон Берримор (по ее словам, «самый развеселый пьяница») и Чарли Чаплин («необычный маленький человечек»).

Мэри не знала, что ответить. Она понимала, что ей будет нелегко надеть маску общительности и притвориться, что она осталась такой же, как в отрочестве, когда они с Уоллис были близки. Но в то же время она никак не могла подвести подругу и потому в ответном письме спросила Уоллис, когда она хотела бы приехать.

Служанка проводила Уоллис прямо в гостиную, и Мэри бросилась к ней, чтобы обнять. Она тут же заметила: что-то было ужасно неправильно. Уоллис всегда отличалась худощавостью, но теперь стала вовсе как скелет. Под глазами были темные круги, и она выглядела на добрых пять лет старше своих двадцати пяти.

Она рухнула в кресло и выпалила:

— Я ухожу от Уина, — и, закрыв лицо руками, разразилась потоком слез.

Мэри не видела, чтобы подруга так плакала, с тех самых пор, как умер мистер Рэсин. Она опустилась на колени у ног Уоллис и взяла ее руки в свои.

— О, бедненькая ты моя! Что, все на самом деле так плохо?

— Не то слово, — всхлипывала Уоллис. — Я должна оставить его, но никто меня не поддержит. Дядя Сол заявляет, что не позволит мне навлечь позор на семью. Мать говорит, что быть хорошей женой — это значит «упражняться в понимании» и я должна лучше стараться. Но это все равно что отбывать пожизненный срок в тюрьме. Я не буду. Я не могу!

Она зарыдала еще громче, и Мэри, вынув из кармана платочек, промокнула ей слезы.

— Полно, полно, — успокаивала она подругу. — Мы найдем выход. Сейчас я попрошу принести нам напитки и легкие закуски.

Уоллис удалось успокоиться в присутствии служанки. А когда та вышла из комнаты, Мэри спросила:

— Рассказывай, что происходит у вас с мужем. Уин тоже несчастен?

— Он — пьяница, — с горечью сказала Уоллис. — Жестокий и грубый пьяница, который не любит меня. И, думаю, никогда не любил.

— Конечно любит. Это же всем видно. — Мэри говорила не вполне искренне, потому что ей крайне редко доводилось видеть со стороны Уина свойственное любящему человеку поведение по отношению к Уоллис. — И потом, разве он не перестал пить после введения сухого закона? (Принятая годом раньше восемнадцатая поправка запретила производство и употребление алкоголя на всей территории Соединенных Штатов.)

— Нет, конечно! Алкоголь стал пользоваться еще большим спросом после того, как его стало сложнее достать. Неужели в Нью-Йорке иначе?

Мэри припомнила, что у них в доме всегда были вино и бурбон. Она понятия не имела, где Жак покупал все это, и считала, что лучше этого и не знать.

— И потом дело не только в выпивке, — продолжала Уоллис, — а еще и в его ненормальном поведении. Уже несколько раз он запирал меня в ванной на весь день, а сам уходил из дома. Ты можешь себе представить? А как-то раз даже привязал меня к кровати. Такое не вытворяют с теми, кого любят, не так ли?

Мэри ужаснулась, но почему-то не сильно удивилась. Она вспомнила разлетевшийся вдребезги стакан в Пенсаколе, обидные слова и угрюмость.

— Почему он все это делает?

Уоллис отвернулась.

— Из-за своей нездоровой ревности. Он считает каждого мужчину, с которым я разговариваю, моим тайным любовником. А если я осмелюсь потанцевать с другим на приеме, то просто ад разверзается. Когда он во хмелю, он называет меня такими словами, что ты не поверишь: говорит, что я проститутка и что у меня лошадиное лицо. О господи, Мэри, это невыносимо. — Губы Уоллис задрожали, и было ясно, что она сейчас снова разрыдается.

— Он тебя бьет? — прошептала Мэри.

— Я то и дело получаю шлепки. И я могла бы смириться с этим, но то, как он разговаривает со мной, — это в высшей степени жестоко. — Уоллис покачала головой. — Мне нужно развестись с ним, пока я еще достаточно молода, чтобы найти другого мужа. Я не хочу затягивать с этим надолго.

— Но все-таки развод — это серьезный шаг. — Мэри слышала о том, что некоторые пары разводятся, но в ее кругу такого не случалось. В штате Нью-Йорк начать бракоразводный процесс можно было только на основании измены, и это всегда сопровождалось большим скандалом. — На что ты будешь жить?

Уоллис обеспокоилась.

— Уин, конечно же, обязан назначить мне какое-то содержание, да? И я думаю, что смогу устроиться на работу… — неуверенно добавила она.

Мэри знала, что Уоллис никогда не хотела работать. Она всегда считала ниже своего достоинства связывать себя службой в какой-нибудь конторе или магазине. Нет, она, само собой, захочет найти себе другого мужа — и как можно скорее. И нет никаких сомнений, что ей это удастся.

К приходу Жака с работы Уоллис переоделась и встретила его в черном кисейном платье, отделанном белым кружевом.

— Ты выглядишь очень элегантно, — восхищенно сказал Жак.

Во Франции этой весной черный цвет в моде, — сказала она ему. — Если платье не черное целиком, то оно должно быть черным с белым.

— Ой, боже мой, — весело пролепетала Мэри, опустив глаза. — Я совсем отстала от моды со своим вишнево-красным платьем прошлого осеннего сезона. Тебе придется купить мне новое, дорогой.

Жак обнял жену:

— Все, что пожелаешь, топ amour.

За ужином Уоллис захватила всеобщее внимание и повела беседу, спрашивая совета у Жака, как ей быть.

— Может быть, ты можешь посоветовать мне какую-нибудь страховку для обедневших одиноких женщин? — предположила она. — Раз уж я остаюсь одна, буду полагаться на друзей-джентльменов.

— Ты не пробудешь одна и пяти минут, раз уж о том зашла речь, — галантно ответил Жак. — Кажется, я заметил целую очередь за углом дома. Так что можем позже пригласить их по очереди на собеседование.

— О да! — хихикнула Мэри. — Ты не против, если мы сами выберем тебе мужа? Две головы лучше, чем одна.

— Конечно, — согласилась Уоллис. — Но мне нужен кто-нибудь вроде Жаки: такой же красивый, умный, проницательный и, конечно же, с таким же божественным французским акцентом. У тебя случайно нет брата-близнеца? — Она положила свою руку на руку Жака, и Мэри ощутила мимолетное раздражение.

— Тебе надо побывать в Париже, — предложил Жак, убирая руку, чтобы взять свой бокал. — Там ты шагу не сможешь ступить без того, чтобы к твоим ногам не падали французские мужчины.

— Правда весело? — подмигнула Уоллис. — На следующей неделе куплю билет.

Готовясь этим вечером ко сну, Мэри поинтересовалась у мужа, что он думает о ее подруге. Они только мельком виделись на свадьбе, поэтому впервые полноценно поговорить у них получилось только сейчас.

Жак задумался.

— Ты так хорошо о ней отзывалась раньше, что мне было очень любопытно сравнить настоящую Уоллис со сложившейся легендой. И во многих отношениях ты была права. Она умная, забавная и веселая. — Он обнял жену. — Но меня расстроило то, что она не очень-то надежна по отношению к тебе. Я бы ее поостерегся. — Жак поцеловал Мэри в кончик носа.

— Потому что она с тобой флиртовала? Уолли без флирта — как без воздуха.

— Нет. Потому что она будет дружить с тобой только до тех пор, пока ты можешь быть ей чем-то полезна.

Мэри ничего не ответила, но слова мужа надолго засели у нее в голове.

Всю неделю Уоллис и Мэри ходили вместе по магазинам и обедали в лучших ресторанах города: у Дельмонико, Шерри и Генри Мокина. Они пили чай с благонравными подругами Мэри и запрещенные коктейли с деловым партнером Жака и его женой и все это время не переставали обсуждать положение Уоллис.

— С Уином всё совсем безнадежно? — не сдавалась Мэри. — Ты уверена, что ничего не получится, если он даст обещание исправиться?

— Ты, конечно, права. Я должна попробовать еще раз. Все это говорят. — Уоллис уперлась взглядом в свои колени.

Было непривычно ощущать себя мудрее подруги. Обычно происходило наоборот. Мэри было приятно, что Уоллис обратилась к ней в трудный час, и она была рада оказаться полезной. Она искренне любила подругу, привязанность к которой пустила корни в душе Мэри еще в подростковом возрасте. Она даже тайком надеялась, что если Уоллис разведется, то обоснуется в Нью-Йорке и они снова сблизятся, как сестры и даже больше, потому что у них была возможность самим выбрать друг друга.

Перед отъездом из Нью-Йорка Уоллис сказала, что даст Уину последний шанс. Но через две недели она прислала Мэри письмо, в котором рассказала, что переселилась к матери в Балтимор. Она просто не смогла вынести еще хоть ночь под одной крышей с «этим человеком».

Мэри рассказала об этом матери, а та — сестрам Мэри, и все они были в ужасе.

«Ты должна прекратить всякие отношения с Уоллис, — писала мать Мэри. — Она может очернить свое имя, если ей угодно, но на твоем я не потерплю и малейшего пятна, которое может появиться из-за вашего с ней общения. Ее родственники, должно быть, жутко разозлены».

Невзирая на указания матери, Мэри отправила Уоллис длинное письмо, полное сочувствия, в котором заверила, что они с Жаком готовы помочь всем, чем могут, и что двери их дома всегда для нее открыты. Мэри беспокоилась о подруге. Разведенных женщин обычно исключали из приличного общества, что очень осложняло поиски нового мужа из числа достойных мужчин. Уоллис могла оказаться одинокой и без средств к существованию, если дядя Сол откажется ее поддержать, и Мэри передергивало при мысли о том, как заканчивают женщины, оказавшиеся в подобном положении.