Королева скандала

Глава 66 Лондон. Сентябрь 1940 года

Воздушные налеты на столицу начались 7 сентября 1940 года. Лондон был охвачен пожарами, и Мэри понимала, что она правильно поступила, отослав сына. Но даже спустя два месяца она еще испытывала мучительную боль от разлуки с ним. В нее будто вонзили нож, и когда Мэри видела на улице другого ребенка, этот нож словно поворачивался в ране. «Детям безопаснее за городом», — взывали плакаты, а ее драгоценному наполовину еврейскому мальчику теперь, когда вторжения было уже не избежать, безопаснее всего было в Америке.

Бомбардировщики прилетали каждую ночь на протяжении двух месяцев, и Мэри работала до изнеможения на станции первой помощи в банях на Ланкастер-роуд, куда ее распределили после окончания курсов. Там она мыла, дезинфицировала и перевязывала раны, ставила временные шины на сломанные конечности, накладывала стерильную марлю и бинты, сбрызнутые дубильной кислотой, на ожоги. Она боялась, что будет брезговать, но когда перед ней оказался первый мучившийся от боли пациент, она забыла о собственных чувствах и стала делать все, что от нее зависело. Мэри работала до поздней ночи и приползала домой поспать уже на рассвете, поэтому они с Эрнестом редко пересекались дома. Пару дней в неделю она носила ему в офис обед и садилась поесть вместе с ним, просто чтобы часок побыть с мужем наедине.

От Уоллис давно не было никаких известий, но в газетах писали, что их отправили на Багамы, где Дэвида назначили губернатором.

— Как ты думаешь, она действительно поддерживает нацистов, как пишут в газетах? — спросила Мэри Эрнеста во время одного из их совместных офисных обедов.

Он поджал губы:

— Питер Пэн, конечно, может, но Уоллис я считал умнее. Кто знает, какому влиянию она подвергалась в Европе после их свадьбы? Их новых друзей нельзя назвать благочестивыми.

— Она водила дружбу с фон Риббентропом с 1935 года, верно? — аккуратно спросила Мэри. Она не была уверена, что до Эрнеста доходили слухи об этом романе.

Он засмеялся:

— Я бы не сказал, что это была именно дружба.

— Но он посылал ей все эти цветы…

— Ах да, семнадцать роз. Она не рассказывала тебе, что у них была за история? — Он откусил кусок сэндвича с консервированным мясом «Спэм».

Мэри обратилась в слух и ждала, что он скажет дальше.

— Мы познакомились с фон Риббентропом в один из вечеров у Эмеральды Кунард. Мы все играли в покер, и Уоллис постоянно выигрывала. Играла она довольно беспощадно, как ты помнишь. — Мэри улыбнулась в знак согласия, — В общем, она выиграла у фон Риббентропа весьма много денег, и когда он открыл бумажник, чтобы отдать ей выигранное, то обнаружил, что ему не хватает семнадцати фунтов. Он извинился и пообещал занести деньги на Брайнстон-Корт на следующий день. Уоллис сказала:

«Но как можно верить вам, немцам? Смотрите, как быстро вы нарушили Версальский договор».

Мэри фыркнула:

— О, это так на нее похоже! И как же он отреагировал?

Эрнест широко улыбнулся:

— Ну, сначала он выказал некоторое неудовольствие, не понимая, насколько всерьез воспринимать ее. Мне кажется, он был близок к тому, чтобы начать лекцию о карательном характере условий Версальского договора, но все остальные смеялись, и тогда он тоже засмеялся. И доказал, что вопреки всеобщему убеждению у немцев все-таки есть чувство юмора, начав присылать ей эти букеты из семнадцати роз.

— Не понимаю, почему она не рассказала мне об этом! — воскликнула Мэри. — Какая забавная история!

Эрнест кивнул:

— Поначалу было забавно, но когда пошел слух о том, что у них роман, стало уже неприятно. Я думаю, фон Риббентроп был бы рад переспать с ней, потому что позже он прислал ей браслет с выгравированной цифрой семнадцать на подвеске в виде сердца. Она забеспокоилась, что пересуды дойдут до Питера Пэна, и спрятала браслет, и я никогда не видел, чтобы она его надевала.

— Так значит, никакого романа не было? — Мэри по-прежнему не верила.

Эрнест доел сэндвич.

— Откровенно говоря, Уоллис никогда не горела желанием в этом отношении. Ей нравилось флиртовать, но это было по большей части обещанием, а никак не действием. Я сомневаюсь, что Питеру Пэну удалось пощупать ее ниже талии прежде, чем они поженились, и возможно, что после свадьбы такая возможность выпадала ему тоже нечасто. — Эрнест подмигнул Мэри. — Поверь, уж я-то знаю.

Этот разговор неимоверно поддержал Мэри морально. Она вспомнила, как Уоллис, еще будучи замужем за Уином, говорила: «Не позволяй им переходить Рубикон». Неужели потом она так и не полюбила интимную сторону отношений? Сама Мэри это всегда обожала.

С приходом зимы 1940/1941 годов бомбардировки в Лондоне стали почти еженощными, но, несмотря на это, люди становились все отчаяннее.

— Ничего! — говорили друг другу пациенты в банях на Ланкастер-роуд. — Гитлеру никогда не победить, потому что мы никогда не сдадимся.

Мэри иногда поддразнивали за то, что Америка не вступила в войну.

— Они только вас одну и прислали, милашка? Ну что ж, на «спитфайре» вы вряд ли сможете летать, зато вы красавица.

Вечерами по пятницам Эрнест и Мэри стали устраивать коктейльные вечеринки для тех немногих друзей, кто не уехал из города. Это были веселые мероприятия с морем алкоголя, частенько заканчивавшиеся тем, что гости пускались танцевать под джазовые пластинки, которые Мэри привезла из Штатов. Если звучала сирена воздушной тревоги, все хватали по бутылке, и вечеринка продолжалась в убежище. Было здорово встречаться со старыми друзьями и на несколько часов забывать о войне. А если случалось, что кто-нибудь перебирал, то на следующее утро всегда можно было отоспаться.

— Ты ничего не знаешь о Уоллис? — спросила Джорджия Ситуэлл в один из вечеров. — Как она там, счастлива на Багамах?

— Не знаю, как можно быть счастливой, выйдя замуж за такого нервного человека со столь трудным характером, — ответила Мэри.

Джорджия пожала плечами:

— Она пустилась во все тяжкие, чтобы добиться его. Видать, рассмотрела что-то за короной.

— По правде говоря, она никогда не собиралась за него замуж. Просто события вышли из-под контроля, и она не смогла пойти на попятную.

Мэри удалось сдержать себя, чтобы не добавить: «И поделом ей».

Единственным, о ком ни с кем не могла говорить Мэри, был ее маленький сын. Письма из Америки приходили раз в две недели, и каждый раз она была сама не своя от горя. Однажды в письме была фотография, на которой Уислбинки шел ножками, а няня держала его за обе руки. Это напоминание о том, сколько ступеней его развития она пропустила, заставило ее нечеловечески страдать. Но хотя бы он выглядит на фотографии упитанным и довольным. Только этим несчастная мать и утешалась.