Королева скандала

Глава 67 Брайтон. 18 декабря 1997 года

Рэйчел и Алекс приехали в Брайтон уже после шести вечера, когда регистрационный офис был закрыт, а их собравшиеся на свадьбу гости пили шампанское в «Бон Оберж». По залу разнеслись приветственные возгласы, когда они вошли, волоча за собой чемоданы и большой неуклюжий сверток. Такое их появление задало тон всему вечеру, в течение которого все много и от души смеялись. В зале собрались все дорогие Рэйчел люди, и она металась от одного гостя к другому, болтала, обнималась и пила шампанское большими глотками.

— Мы собираемся перенести регистрацию на следующую весну, — сказала она гостям. — Я разошлю всем новые приглашения, как только буду знать дату.

Свадебный торт в стиле 1930-х был великолепен, так же как и букет невесты из ландышей, который Николь забрала у флористки. Сама Николь была очень красива в своем шелковом платье в стиле 50-х, и Рэйчел заметила, что Ричард проводит много времени за ее столиком.

— У Николь никого нет, — шепнула она ему украдкой, и он просиял, подняв вверх большие пальцы обеих рук.

На вечеринке под новым названием «Несвадебная афтерпати», которая состоялась два дня спустя, Рэйчел заметила, что Николь и Ричард сидят в спальне среди курток и пальто и серьезно о чем-то беседуют. Рэйчел пошла спасать от подгорания пирог, подливать напитки в бокалы и общаться, а когда через некоторое время снова заглянула в комнату, обнаружила, что они на том же месте и все еще разговаривают.

— Как могло случиться, что ты не познакомила нас раньше? Он великолепен! — шепнула Николь Рэйчел, когда пришла наполнить бокалы.

Рэйчел пришла в восторг:

— Я рада, что вы нашли общий язык. Он не подходит под твой обычный тип мужчин.

— Да? Почему? — Радость Николь потухла.

— Потому что он хороший парень.

Николь просияла и даже станцевала маленький танец, подвигав локтями и покачав бедрами.

Вечером в понедельник, 22 декабря, Рэйчел и Алекс отправились в Западный Суссекс к Сьюзи Харгривз. Рэйчел позвонила ей через день после возвращения из Парижа и сказала, что у нее есть рождественский подарок.

Судя по голосу, Сьюзи была удивлена и немного смущена.

— У тебя есть? Прости, а я не подумала… Я не купила в этом году никаких подарков…

— Не беспокойся. Я ничего за него не заплатила. И он больше для твоей бабушки, чем для тебя.

— Я раздобыла его в Париже. Можно мы с Алексом завезем его тебе?

Повисла пауза, во время которой Сьюзи переваривала услышанное.

— Для моей бабушки? Это же не… Это ведь не может быть картина, правда?

— Она самая!

Снова пауза, настолько долгая, что Рэйчел даже сказала в трубку: «Алло! Ты еще здесь?» — а потом поняла, что Сьюзи плачет.

— Прости, — тихонько засмеялась Рэйчел, — я должна сделать так, чтобы ты перестала плакать.

Закрыв магазин, она поехала домой забрать Алекса, и они отправились к Сьюзи, обсуждая по дороге Николь с Ричардом и другие необычные пары, которые образовались на вечеринке в субботу. Тогда они провеселились до утра, и когда Рэйчел проснулась, то обнаружила, что гости спят на диванах и креслах, кто где упал, как на рисунке Тулуз-Лотрека, изображавшем сцену в борделе.

В 19:30 они подъехали к дому Сьюзи, и она вышла встречать их в высоких коричневых сапогах и зеленой куртке «Барбур».

— Поезжайте за мной, — помахала она ключами от своей машины. — Поедем поздравлять бабушку вместе.

Сьюзи забралась в свой «лендровер» и выехала с подъездной дорожки, повернув направо. Рэйчел ехала по проселочной дороге около двух миль, а потом Сьюзи свернула налево к зданию с вывеской «Дом престарелых Лорел Гроув».

Они вышли из машин и пошли внутрь. Алекс нес картину. Сьюзи зарегистрировала друзей у администратора, и они быстро пошли по застеленному малиновым ковром коридору мимо пронумерованных дверей. Возле одной двери Сьюзи остановилась, постучала и прокричала:

— Бабушка? Это я.

В кресле у окна Рэйчел увидела хрупкую тщедушную старушку. Плечи ее были ссутулены, а подбородок лежал на груди, будто шея от старости уже не держала голову. Ее волосы были белыми, как снег, и тонкими, как у младенца, а рука, которую она протянула, — скрюченной, как птичья лапка.

— Это моя бабушка Элеанор, — представила ее Сьюзи.

Алекс поставил картину возле стены, подошел к старушке и пожал ей руку.

В комнате, кроме кровати, были книжный шкаф, несколько полок с безделушками, гардероб и дверь, которая, как догадалась Рэйчел, вела в ванную. Сьюзи внесла из коридора несколько дополнительных стульев, на один больше, чем им было нужно, чтобы рассесться, и расставила их полукругом вокруг Элеанор.

— Эти добрые люди кое-что для тебя привезли, — сказала Сьюзи, и Алекс поднял картину и поставил на пустой стул чуть больше чем в полуметре от Элеанор. Рэйчел очистила портрет от паутины и плесени и отполировала деревянную раму. На задней части еще нужно было починить разорвавшийся холст, но в целом картина была в неплохом состоянии.

Элеанор сцепила руки под подбородком и некоторое время молча смотрела на портрет, будучи не в силах ничего сказать от нахлынувших эмоций.

— Правда она была красавицей? — наконец произнесла старушка хриплым голосом с аристократическим выговором ушедшей эпохи. — Это мои подруга Мэри. — Она легонько покачала головой. — Я уж и не думала, что когда-нибудь увижу ее снова. Ральф был бы очень доволен.

— Мне кажется, Алексу и Рэйчел было бы любопытно узнать историю этого портрета, — подсказала Сьюзи — Расскажи, если можешь.

— О да. С удовольствием. Это вернет меня в довоенное время. Время, когда мы все были счастливы.

Ведя свой рассказ, она не отрывала глаз от портрета, будто бы упиваясь каждой мельчайшей деталью: изгибом лежащей на коленях Мэри руки, жемчужными сережками, живостью глаз и теплотой улыбки.

Элеанор начала с объяснения того, что уже было известно Рэйчел, что в 1912 году она училась в той же самой школе в Балтиморе, что и Уоллис Уорфилд и ее лучшая подруга Мэри Керк.

— Они были возмутительницами спокойствия! — пояснила она. — Их дерзкая веселость привлекала всех. Мэри имела открытый характер, а с Уоллис сойтись было сложнее. Она была скрытной, когда дело касалось ее жизни дома, и только спустя десятилетия Мэри рассказала мне, что она стыдилась того, что у нее умер отец, а у матери не хватало денег. Разве не глупо, что в детстве мы беспокоимся из-за таких вещей?

Элеанор рассказала, как после школы потеряла связь с девушками и как однажды случайно встретила Мэри в Петворте в середине 1930-х.

— К тому времени в светском обществе уже стало широко известно, что Уоллис была с принцем Уэльским, а Мэри — явно влюблена в ее мужа Эрнеста. Я так надеялась, что они разберутся между собой и останутся одной компанией — Элеанор умолкла, вспоминая минувшие события. — Koгда Уоллис узнала о романе Мэри и Эрнеста, они с Мэри ужасно поссорились, и та приехала на некоторое время к нам, чтобы страсти немного улеглись. Тогда-то Ральф и нарисовал ее портрет, — она показала на картину, — но совершил глупейшую ошибку, отправив его на адрес Симпсонов, и Уоллис забрала его себе. Это случилось в 1936 году, и она держала его у себя следующие пятьдесят лет, до самой своей смерти.

— Для чего он был ей нужен? — спросила Рэйчел, снова взглянув на портрет.

— Просто назло, — ответила Элеанор. — Она не могла перенести того, что из них двоих Мэри была красивее, уравновешеннее и к тому же получила в итоге Эрнеста. Уоллис всегда хотела быть лучшей во всем. Ей было необходимо постоянно выигрывать.

Тут вмешалась Сьюзи:

— Когда Диана сказала мне, что собирается на виллу Виндзор, я попросила ее глянуть, нет ли там этой картины. Конечно, всегда существовала вероятность, что Уоллис ее уничтожила.

— Я была уверена, что нет, — не согласилась Элеанор. — Мэри была самой близкой подругой Уоллис, а на этом портрете она запечатлена очень точно. Это прямо вся ее суть, переданная красками.

Сьюзи снова вернулась к истории:

— Диана приезжала тогда, когда деменция уже приковала герцогиню к постели, и поэтому та не смогла подсказать, где искать портрет. Ее делами занимался юрист, который и слышать ничего не желал о том, чтобы кто-то забирал из дома какие-то вещи.

После того как герцогиня умерла, по ее завещанию большая часть ее состояния ушла Институту Пастера, и это еще больше осложнило все дело. — Сьюзи взяла бабушку за руку. — Когда появился Мохаммед аль-Файеди принялся восстанавливать дом, я написала ему о картине, но, конечно, ничем не могла доказать, что картина принадлежала нам. И на самом деле она и не принадлежала, потому что Эрнест Симпсон заплатил за нее. Секретарь аль-Файеда был очень вежлив, но предложил нам выкупить ее на аукционе. В тот момент я почти сдалась, потому что знала, что не смогу позволить себе заплатить сумму, до которой взлетит цена.

— Я никогда не забуду этот портрет, — произнесла Элеанор с задумчивым видом, и Рэйчел оставалось только догадываться, какие воспоминания были связаны у нее с этой картиной. — Ральф умер пять лет назад, и с тех пор я стала думать о нем еще чаще. У нас в доме много других портретов его работы, но этот всегда был лучшим.

— Уоллис и Мэри в итоге помирились? — спросила Рэйчел.

— Я в этом сомневаюсь. — Старая женщина покачала головой. — Мэри была в бешенстве, просто в бешенстве. Видите ли, Уоллис не отпускала Эрнеста даже тогда, когда вышла замуж за Эдуарда. Она писала бывшему мужу, как сильно по нему скучает, как хорошо было, когда они жили вместе, и как бы ей хотелось, чтобы все сложилось иначе. Она даже заявляла ему, что мечтает о том, что однажды они все-таки снова будут вместе. Эрнест показывал письма Мэри, искренне думая, что такая линия поведения была лучшей, но из-за них Мэри раскалялась добела от ярости. Только представьте себе!

— Ему нужно было попросить Уоллис перестать писать их, — сказал Алекс. — Надо было обозначить свою позицию.

Элеанор кивнула:

— Я согласна, но он был не таким человеком.

Пока они разговаривали, все подались вперед и смотрели на портрет.

— Мэри и Эрнест были счастливы? — спросила Рэйчел.

— Я никогда не видела более счастливой пары, — тихо сказала старушка. — У них был ребенок. Его звали Эрнест Генри. Так же, как отца.

— Я знаю, что Эрнест Симпсон умер, а Мэри еще жива? — задала вопрос Рэйчел.

— О нет, милая. — Элеанор усмехнулась. — Я последняя, кто остался из той эпохи. Мы все родились в девятнадцатом веке, а сейчас конец двадцатого. Думая об этом, я чувствую себя древней. — Она похлопала Сьюзи по руке. — Ты могла бы принести мне кое-что из шкафа? Коричневую кожаную сумочку с верхней полки.

Сьюзи поднялась на ноги и открыла шкаф. Рэйчел заметила, что там было мало одежды. Может быть, с десяток платьев. Она предположила, что в сто лет уже не нужно многого.

Сьюзи передала сумочку бабушке. Это был стильный клатч с черепаховой застежкой, и Рэйчел попробовала угадать, из какой эпохи была эта вещица. Она предположила — 1930-е. И ее догадка вскоре подтвердилась.

— Уоллис подарила ее Мэри на сороковой день рождения в 1936 году, за два дня до их грандиозного скандала, после которого они разошлись в разные стороны. Конечно, после этого Мэри уже не хотела оставлять ее у себя и отдала мне, но я никогда ею не пользовалась. Какая-то она невезучая. Теперь я просто храню в ней фотографии.

Она расстегнула замочек, вытащила пачку чернобелых фотографий с замявшимися уголками и протянула ее Рэйчел. На первой же фотографии был Эрнест Симпсон. Его можно было сразу узнать по черным гладким волосам и усам. Рядом с ним стояла улыбающаяся Мэри и держала на руках младенца в крестильной рубахе.

Кое-что еще привлекло внимание Рэйчел в этой пачке фотографий: краешек визитной карточки Констанции Спрай с овальным рисунком из старомодных розочек. Рэйчел показала на карточку:

— Сьюзи рассказывала вам, что я нашла в доме костюм от Мейнбохера, который, видимо, принадлежал Уоллис?

Элеанор кивнула:

— Все правильно. Он пришел от портнихи Мэри. Она копировала его. И я нашла его только спустя долгие годы. Оригинал мне был мал, а копию я некоторое время поносила. Мне очень нравились цвета: розовый, фиолетовый и абрикосовый.

Рэйчел продолжила:

— Я спросила, потому что в кармане юбки Уоллис была карточка флористки, такая же, как эта. На ней было написано: «А теперь ты нам доверяешь?» Мне кажется, теперь мы никогда не узнаем, что это значило.

Элеанор вытащила из своей пачки фотографий еще одну карточку Констанции Спрай и передала ее Рэйчел, На ней, похоже, тем же почерком было написано: «До встречи в Берлине». Рэйчел вопросительно посмотрела на свою собеседницу.

— Иоахим фон Риббентроп, — пояснила Элеанор. — У них с Уоллис был роман. Мэри не знала, так ли это, а я была уверена, что так. Эта карточка находилась в букете, который он прислал Уоллис в 1936 году, за год до того, как они с Эдуардом встретились в Берлине с Гитлером. Это доказывает то, что они планировали поездку задолго до отречения.

Алекс понял связь и посмотрел на Рэйчел.

— В доме герцогини Виндзорской нашли браслет с подвеской в форме сердечка, — произнес он, — на котором была выгравирована буква «J» с одной стороны и число XVII — с другой.

— Это от него, — кивнула Элеанор. — Он посылал ей букеты из семнадцати роз. Предположительно потому, что именно столько раз они переспали. Эрнест считал, что это число имело отношение к карточному долгу, но вряд ли она рассказала бы ему всю правду, верно? — Элеанор с отвращением покачала головой. — Риббентроп немилосердно на нее наседал, чтобы добраться до Эдуарда. Они оба были у него на крючке. Я всегда думала, что рано или поздно опубликуют какие-нибудь секретные министерские документы или раскопают нацистские бумаги, которые докажут, что они помогли немцам. Может быть, я этого уже не застану, но, возможно, застанете вы.

Алекс взглянул на Рэйчел:

— Похоже, это станет моим следующим проектом. Может быть, я покопаюсь. Слегка, ненавязчиво.