Королева скандала

Глава 57 Западный Суссекс. Апрель 1936 года

Элеанор и Ральф приняли Мэри с радостью. Они сидели с бокалами на террасе в их милом саду с видом на лужайку, и Мэри рассказывала им историю о Уоллис, Жаки, Эрнесте и себе.

— Правда в том, что я полюбила Эрнеста с самой первой встречи в 1924 году, — призналась она, — но всё так перепуталось. У нас обоих на тот момент были супруги, потом появилась Уоллис и поймала его в свои сети. — Мэри шмыгнула носом, чтобы не расплакаться. — Его первый брак распался из-за нее. Но, став его женой, она нацелилась на принца Уэльского. Потом расстроилось мое замужество, а теперь все и вовсе превратилось в какой-то безнадежный бардак.

Элеанор сочувствовала Мэри:

— Когда я впервые увидела вас с Эрнестом в Петворте, то предположила, что вы с ним пара. Вы так гармонично смотритесь вместе, проявляете такой большой интерес к тому, что говорит другой. Я уверена, что все сложится. У меня есть предчувствие.

— Но если Уоллис не сможет стать женой короля, я не смогу стать женой Эрнеста. Мы все оказались в каком-то дьявольском тупике, и я не понимаю, как нам оттуда выбраться. — Мэри не могла рассказать им о беседе Эрнеста с Уинстоном Черчиллем, но они сами знали о том, что королю нельзя жениться на разведенной.

— Так пусть и остается любовницей, — предложил Ральф. — Английские короли всегда женились на каких-нибудь плодовитых молодых аристократках, способных дать им наследника и еще одного ребенка про запас, а женщин, к которым испытывали страсть, брали в любовницы. Эта система работает с незапамятных времен.

— Уоллис захочет большей стабильности, — озвучила свое предчувствие Мэри. — Ей важно иметь уйму денег и высокое положение в обществе.

Ральф прикурил сигарету, щурясь от дыма.

— Любовницы могут получить и первое, и второе. Король назначит ей пожизненное содержание. Не понимаю, из-за чего весь этот переполох.

«Если бы все было так просто…» — подумала Мэри. Уоллис хотела короля, а в придачу еще и благопристойность положения, когда дома ждет законный муж. А то, чего эта женщина хотела, она имела обыкновение получать. Помимо этого, Эрнест не сделал Мэри предложения. Он даже никогда не говорил ей, что любит. Она знала, что нравится ему, но вот захочет ли он жениться снова, когда окажется свободен от связывающих его брачных уз?

— Ты должна позволить мне написать твой портрет, пока ты здесь, — предложил Ральф. — Сейчас у тебя такое выражение лица, которое я бы с величайшим удовольствием запечатлел.

Они договорились, что Мэри не уедет до тех пор, пока Эрнест не найдет ей квартиру, и что работа над портретом начнется на следующее утро.

В понедельник утром с работы позвонил Эрнест и, когда Мэри спросила его, как у него прошли выходные в Форте Бельведер, ответил:

— Печально. Уоллис вела себя вызывающе, была более требовательной, чем обычно, и командовала королем самым унизительным образом. Заметив расстегнувшийся ремешок на туфле, она велела Эдуарду встать на карачки и застегнуть его на глазах у всех гостей. Лично я думаю, что она расстегнула обувь сама, дабы устроить для всех небольшую демонстрацию своей власти.

— Она спрашивала, поддерживаешь ли ты связь со мной? — осмелилась спросить Мэри.

— Спрашивала, и, боюсь, мне пришлось сказать ей, что ты гостишь у супругов Харгривз. Возможно, скоро она даст о себе знать.

Мэри хрипло засмеялась:

— Кто знает, может, она захочет принести извинения за то, что ударила меня. Хотя я в этом очень сомневаюсь.

Эрнест откашлялся и сменил тему, начав обсуждать квартиры, которые он посмотрел по ее поручению.

Мысли о Уоллис долго не покидали Мэри. Испытанная вначале боль постепенно превращалась в ярость при воспоминании о том, как ее ударили и бесцеремонно выдворили. «Ты пожалеешь об этом, — мысленно обещала она Уоллис. — Никто другой не будет поддерживать тебя так, как я». Мэри чувствовала и свою вину. Конечно, не нужно было спать с супругом своей подруги. Хотя та давно перестала быть женой своему мужу.

Письмо, которое пришло от Уоллис на следующий день, было полно сарказма:

«Ты как змея в траве. Я всегда была верна тебе, а ты спряталась у меня за спиной и действовала хитростью и обманом. Теперь я вижу, что с самого начала неправильно понимала твой характер, а ты всегда мне завидовала. Все, что бы у меня ни появилось, хотелось иметь и тебе. Ты пользовалась мной, чтобы попасть в те социальные круги, в которых вращалась я, понимая, что мои друзья никогда бы не приняли тебя в силу твоих собственных заслуг, потому что ты скучная, а твои разговоры нудные».

Письмо заканчивалось такими словами:

«Четко уясни себе: Эрнест никогда не будет полностью твоим. Его любовь ко мне всегда будет больше, чем какие-либо кратковременные чувства, которые он, возможно, испытывает к тебе сейчас».

Мэри ответила в тот же день, излив свой гнев на бумагу:

«Я не только никогда не завидовала тебе, но всегда жалела тебя. Бедная Уоллис, у ее матери мало денег! Бедная Уоллис, ее первый брак обернулся таким кошмаром! Бедная Уоллис, у нее нет родственников, которые могли бы поддержать ее… Я жертвовала собой, а ты просто использовала меня в собственных целях на протяжении всей нашей дружбы. Жак всегда просил меня остерегаться, потому что в тебе не было верности. И в глубине души я понимала, что это правда. Ты самый эгоистичный человек на свете, которого в других интересует лишь то, чем они могут быть полезны. Я больше никогда не буду сопереживать тебе. Что бы ни произошло дальше, ты заслужила это сама».

Письма шли туда и обратно, и каждое из них ворошило старое и норовило уколоть как можно больнее. Ярость придавала Мэри сил. Как только приходило новое письмо, она мчалась к письменному столу и рьяно принималась за ответные излияния. В одном послании она бросила Уоллис обвинение в том, что помимо принца она спала с фон Риббентропом, в ответ на это оппонентка назвала ее невежественной и жалкой.

Через неделю, что длилась эта переписка, Мэри позвонил Эрнест и стал умолять ее воздержаться.

— Уоллис жестоко страдает от язвы желудка, и я уверен, что обострение спровоцировал стресс от вашей переписки. Что бы она ни написала в следующем письме, не придавай этому, пожалуйста, значения, хорошо? Из вас двоих ты культурнее.

Мэри уже поперек горла встало то, что последнее слово всегда остается за Уоллис, но когда Эрнест обещал ей, что навестит ее у Харгривзов в ближайшие выходные, она смягчилась. Она всей душой жаждала увидеть его.

Вместо Уоллис она написала Баки:

«Не знаю, когда Уоллис превратилась в такую отпетую потаскуху. Я оглядываюсь на ее жизнь и удивляюсь. Может, это произошло в Китае, где она научилась замашкам, которыми не пристало обладать леди? Здесь, в Лондоне, я наблюдала за тем, как она околдовала короля, которого едва выносит, соблазнила нацистского шпиона и вела себя с бессердечным безразличием к чувствам Эрнеста — человека безупречных моральных качеств. Он до сих пор ее выгораживает, несмотря на все, что она на него навлекла, по причинам, которые мне никак не уразуметь».

Баки написала в ответ, что безумно рада новости о том, что Мэри больше не общается со своей подругой детства.

«Уоллис всегда была полностью сосредоточена только на себе, — писала сестра. — Раньше у мамы разрывалось сердце оттого, что она вертит тобой как хочет, будто тряпичной куклой, но сама ты этого никак не понимала. — И продолжала так: — У нас здесь газеты вовсю пишут об ее интимной близости с королем и только что проституткой ее не называют, но о нацистском шпионе нигде нет ни слова. Расскажи подробнее».

Мэри прижала письмо к груди. Несмотря на оказанное четой Харгривз гостеприимство, позирование для портрета, занимавшее ее каждый день, она очень тосковала по своему дому в Америке и по своей настоящей семье. Теперь Лондон станет для нее тоскливым местом без друзей.

Машина Симпсона подъехала к дому Харгривзов, и Мэри, выбежав навстречу, бросилась Эрнесту на шею и крепко поцеловала его в губы.

— Не могу передать, как сильно я по тебе скучала, — тихо сказала она и вдохнула его запах, вселявший в нее надежду.

Он отстранился, обескураженный проявлением любви на глазах у стоявших на ступенях дома хозяев.

Мэри знала, что они не будут никому рассказывать и с пониманием отнесутся к их с Эрнестом положению. Она взяла любимого под руку и представила Ральфу. А Эрнест, в свою очередь, приветствовал рукопожатием Элеанор.

— Я постелила Эрнесту в комнате рядом с твоей, — сказала Элеанор Мэри. — Можешь проводить его наверх, а когда будете готовы, спускайтесь в гостиную на коктейль.

Мэри повела его наверх, восторженно рассказывая о портрете, который писал Ральф, о весточке от сестры и о том, как щедры ее хозяева. От подаренной встречей безудержной радости она тараторила без умолку.

Как только они вошли в комнату Эрнеста, он обнял и поцеловал ее как следует, и у Мэри голова закружилась от охватившего ее желания.

— У меня есть для тебя новости, — сказал он. — С сегодняшнего дня ты живешь в апартаментах «Альбион гейт» в Гайд-парке. В квартире три спальни и две ванные, а окна выходят на парк. Уверен, тебе там понравится.

— Не слишком ли это близко к Брайнстон-Корт? — спросила Мэри, опасаясь, как бы не столкнуться с Уоллис у мясника или бакалейщика.

— В пяти минутах. Но ты потом сама поймешь, что ее там никогда нет. Вчера я ужинал с ней и с королем и сказал им, что это был последний раз, когда я исполнял роль сопровождающего. Это унизительно, и я больше не могу это терпеть. Придется им придумать что-нибудь еще.

— Господи! Как они это восприняли? — спросила Мэри.

Эрнест скорчил гримасу.

— У нас с королем состоялся довольно трудный разговор наедине. Он снова давил на меня, чтобы я дал Уоллис развод, на что я ответил, что никоим образом ей не препятствую. Это она не хочет разводиться со мной. Он обещал поговорить с ней, так что я подозреваю, что события ускорятся. Он очень импульсивный человек. — Эрнест покачал головой с неодобрительным видом.

— Они куда-нибудь собираются на лето?

— Конечно. В июне уедут на юг Франции и оставят нас на некоторое время в покое.

Это обрадовало Мэри, хотя она по-прежнему была в бешенстве оттого, что ее счастье зависит от женщины, к которой она испытывала такую жгучую ненависть. Она не почувствовала ни грамма сочувствия, когда Эрнест описал, как Уоллис в муках складывается пополам из-за язвы, не может пить спиртное и есть что-либо, кроме молочных пудингов.

«Славно!» — подумала Мэри, хотя вслух промычала что-то сочувственное.

— Я привез твое платье, — сказал ей Эрнест, протягивая коричневый сверток. — Портниха прислала. Я заплатил ей за работу.

— Спасибо тебе, — ответила Мэри. — Ты так добр. — Она знала, что теперь ни за что его не наденет. Всякое удовольствие от королевского подарка было отравлено горечью ссоры с Уоллис.

Гости и хозяева дома вместе выпили коктейли, потом поужинали, а попозже вечером Эрнест попросил у Ральфа разрешения взглянуть на портрет Мэри.

— Конечно, — согласился Ральф. — Я буду польщен.

— Это нечестно! — запротестовала Мэри. Ей самой не разрешили смотреть на портрет, потому что Ральф сказал, что не любит, когда модели оказывают на него какое-то влияние в процессе работы.

Мэри болтала с Элеанор, а Эрнест пошел с Ральфом в его студию, располагавшуюся через двор за кухней. Их не было около получаса, а когда они вернулись, во взгляде Эрнеста проявилась мягкость.

— Тебе понравилось? — спросила Мэри. — Надеюсь, я не совсем ужасно выгляжу.

Следом за ним вошел сияющий Ральф.

— Эрнест предложил мне купить его, так что я полагаю, он нашел, что портрет не так уж плох.

Эрнест прошел через комнату, приобнял Мэри за плечи и поцеловал в щеку.

— Он прекрасен, — произнес он хриплым от переполнявших его эмоций голосом.