Королева скандала

Глава 15 Нью-Йорк. Январь 1924 года

Мэри надеялась, что после ухода от Уина Уоллис будет чаще с ней видеться, но все сложилось иначе. Поначалу Уоллис жила в Балтиморе у матери, потом она переехала в Джорджтаун к подруге — адмиральской дочери, у который были в высшей степени отличные связи. Вопреки страхам Мэри, люди не опасались общаться с женщиной, оставившей мужа. Уоллис писала о приемах, вечеринках и теннисных турнирах, на которых она знакомилась с политиками, дипломатами и морскими офицерами высокого ранга. Она ничего не рассказывала о себе. Не было ни намека о ее душевном состоянии, и Мэри предположила, что ее подруга рыщет в поисках мужа номер два.

Баки написала, что ходит слух, будто у Уоллис интрижка с аргентинским дипломатом по имени Фелипе Эспил. Как она выразилась: «Просто уже все говорят об этом». Эспил уже разбил сердца многим светским девушкам, и Баки, судя по всему, испытывала жестокое удовольствие, предвкушая, что с Уоллис произойдет то же самое.

Мэри в такое верилось с трудом, поскольку все то время, что девушки знали друг друга, именно Уоллис разбивала сердца своим кавалерам. Она ждала, что подруга когда-нибудь упомянет в переписке сеньора Эснила, но это имя никак не появлялось, а Мэри удерживала себя от того, чтобы коснуться данного вопроса. Может быть, Уоллис и не подозревала об этих слухах, а возможно, они были просто выдумкой. Дальше Мэри узнала, что в январе 1924 года Уоллис уехала с двоюродной сестрой Коринн в Париж, а чуть позже, по совершенно непонятным Мэри причинам, она отправилась в Гонконг, где в то время служил Уин, чтобы в последний раз попытаться спасти их брак.

К тому времени Мэри, устроилась на работу в небольшой магазин одежды возле Пятой авеню, где продавались вещи по последней парижской моде, доставляемые туда настолько быстро, насколько это вообще возможно. Ей нравилось общаться с покупательницами, а кроме того, она обнаружила, что стала неплохо разбираться в стиле и может с успехом помогать светским дамам выбирать наряды, которые им подходят. По вечерам они с Жаком посещали рестораны или театры и ходили в гости к другим парам, где нередко играли в бридж.

Однажды Жак пригласил на ужин своего коллегу по работе Эрнеста Симпсона с женой Доротеей. Сразу, как только они познакомились, Мэри подумала, что это редкость, когда муж оказывается симпатичнее жены. Обычно дело обстоит наоборот. Эрнест был чрезвычайно привлекательным мужчиной, а Доротея — полной, безвкусно одетой женщиной, выглядевшей значительно старше своего супруга.

— Вы англичанин, мистер Симпсон? — спросила Мэри, услышав акцент.

— Хороший вопрос, — ответил тот с дружеской улыбкой. — Мой отец англичанин, а мать — американка. Я родился и вырос в Нью-Йорке, поступил в Гарвардский университет, но во время войны принял британское гражданство, чтобы воевать за Англию. А сейчас я женат на американке. Вот и как вы думаете, кто я в большей степени?

— Полукровка, — также с улыбкой сказала Мэри. — Но одеваетесь как англичанин, и акцент у вас, как мне кажется, британский.

На нем был безукоризненно отутюженный костюм-тройка в тонкую полоску, а из нагрудного кармана чуть выглядывал темно-синий платок точь-в-точь такого же оттенка, как галстук.

— Но все же англичане считают, что я говорю как американец, поэтому мне кажется, что я ни то ни другое.

— Или и то и другое сразу, — вмешался в их диалог Жак. — А теперь могу я предложить вам выпить?

Он достал бутылку бурбона, и мужчины, держа в руке по стакану этого напитка, стали обмениваться мнениями насчет его достоинств по сравнению с шотландским виски, которому отдавал предпочтение Эрнест.

— Я обычно пью вино, — признался Жак, — как порядочный француз, но его теперь стало трудно найти. У бутлегеров оно бывает редко.

Пока мужчины обсуждали трудности покупки алкогольных напитков, Доротея обратилась к Мэри:

— У вас есть дети?

— Пока нет, — покраснела Мэри. — Но мы бы хотели.

— А у меня дочки. Одри два года, а еще у меня есть Синтия от несчастья, называемого предыдущим браком. Ей десять лет. — Доротея закатила глаза.

Мэри удивилась, что ее собеседница при первой же встрече призналась, что была разведена, но вскоре поняла: Доротея удивительно искренний человек.

За ужином между Эрнестом и Мэри завязалась беседа, касающаяся книг, и Мэри обрадовалась, когда узнала, что он поклонник Эдит Уортон.

— Я думала, ее романы любят только женщины, — сказала она. — Это им близки темы ухаживаний и брака.

— Наоборот. Мне очень нравятся ее описания нью-йоркского общества во всех деталях, и я считаю, что она талантливый автор. В одной короткой фразе ей удается рассказать о персонаже всё, и тебе уже кажется, что ты не только представляешь, как выглядит этот человек, но и знаешь всё о его душе.

Они сравнили свои впечатления, и когда Мэри узнала, что Эрнест не читал раннее произведение Уортон «Итан Фром», она предложила ему свою книгу на время.

— Доротея, а вы любите читать? — спросила Мэри.

— Я? Нет. Я — бестолковая Дора. Мне не хватает терпения для такого занятия. Я постоянно занята детьми или делами по хозяйству, но рада, что от чтения большое удовольствие получает Эрнест.

Проводив гостей, Мэри взяла мужа под руку.

— Они мне понравились, — заявила она. — Давай их снова пригласим.

В начале весны 1925 года, когда снег только начал таять, Мэри почувствовала, что снова беременна. В течение всего дня ее подташнивало, а грудь налилась и стала чувствительной. Как только врач подтвердил беременность, Мэри оставила работу, отошла от светской жизни и стала проводить время с книгой на диване или отдыхая в постели. Она разговаривала с растущим внутри нее малышом, и то же самое делал Жак, опускаясь на колени и нашептывая разные нежности животику Мэри.

— Я уверен, что это мальчик, — предсказал Жак. — Мой первенец и наследник.

Мэри была уверена, что это девочка, но не стала спорить. Она перебирала разные имена: Эвелин, Глория, Луиза… А в случае если и правда родится мальчик, она решила предоставить выбор мужу.

Первое время она никому не рассказывала о беременности из суеверного страха, что может случиться то же, что и в предыдущие две. Но когда срок был уже больше двух с половиной месяцев, она написала Баки, и старшая сестра тут же приехала, прихватив с собой множество разных советов и предостережений.

— Тебе нельзя перетруждать себя. Все-таки двадцать девять лет — это уже очень поздно для первого ребенка. Твой организм уже не так вынослив, как раньше.

— Если я буду утруждать себя еще меньше, то все время буду проводить во сне, — пошутила Мэри.

Она была счастлива до умопомрачения и вместе с Баки начала думать над оформлением детской и наймом няни.

И вдруг в одну из ночей она проснулась от ужасных схваток в животе и ощущения чего-то теплого и липкого между ног. Мэри уже знала, что это значит. Жак побежал за Баки, которая спросонья запуталась в ночной сорочке, и позвонил врачу.

— Может, можно спасти ребенка? — взмолилась Мэри, вцепившись в руку сестры. — Может быть, с ней все хорошо?

— Ох уж этот черт и его сифилис, — вполголоса пробормотала Баки, вытирая обильно вытекавшую кровь чистыми полотенцами. — Ни у кого из Керков никогда не было проблем с вынашиванием детей.

Мэри пожалела, что рассказала про сифилис.

— Скажи врачу, что мне нужен этот ребенок. Он должен его спасти.

Но вязкая и темная кровь с металлическим запахом никак не останавливалась, и Мэри уже знала, что это конец. Неделю она лежала в кровати, отказываясь от пищи и повернувшись лицом к стене, и плакала горькими слезами, от которых начинало саднить в груди. Жак тоже плакал и крепко ее обнимал, ища утешения, которого Мэри не могла ему дать.

Врач сказал, что причиной мог быть и не сифилис, но в глубине души она не могла перестать винить Жака, хотя вслух никогда об этом не упоминала. Кого считала виноватым Баки, было понятно по суровому выражению ее лица. Она уехала в Балтимор, чтобы сообщить новость родным.

Все лето Мэри не выходила из дома. Ей было невыносимо общение с людьми, не было сил доехать до пляжа, чтобы подышать свежим воздухом, как советовал Жак. Она видела, что муж тоже подавлен. Чтобы снять напряжение, он каждый день после работы наливал себе бокал красного вина, а потом на протяжении вечера выпивал еще несколько. Она часто замечала, что у него в глазах стоят слезы, и понимала его — ведь это была и утрата Жака тоже, — но помочь ему не могла, потому что слишком глубоко было ее собственное горе.

Друзья присылали приглашения, но Мэри всем отказывала, ссылаясь на плохое самочувствие. Кое-кто из них посылал свежесрезанные цветы, а кто-то отправлял посыльных с целебными отварами или легкими заварными муссами, но Мэри все равно не могла собраться с духом, чтобы показаться в обществе. Но как-то раз субботним днем, когда Жак ушел на прогулку в одиночестве, в дверь позвонили, и горничная объявила, что это пришел мистер Эрнест Симпсон и очень настаивает на том, чтобы увидеть хозяйку.

— Проводите его сюда, — согласилась Мэри и поставила кляксу на письмо, которое в тот момент писала.

— Вы так бледны! — воскликнул Эрнест, увидев Мэри. — Мне жаль, что не всё у вас гладко, но я просто не мог больше ждать, когда смогу снова побывать у вас.

— Это очень мило с вашей стороны, — ответила она. — Сейчас я позвоню, чтобы нам принесли чаю.

— Я купил для вас книгу, которая только что вышла. — Он протянул ей коричневый бумажный сверток. — Я почти не сомневаюсь, что вам понравится.

Мэри развязала веревку, развернула бумагу и прочитала заглавие:

— «Великий Гэтсби». Звучит необычно. Я еще ничего не читала у мистера Фицджеральда, хотя, конечно же, слышала о нем.

— Отзывы о книге совершенно разные, но лично я считаю ее литературной жемчужиной, и мне хотелось бы узнать и ваше впечатление. Обычно мы с вами сходимся во мнениях.

Эрнест подвинул стул ближе к Мэри, и некоторое время они проговорили о книгах. Затем она справилась о Доротее идевочках, а после беседа прервалась. Эрнест внимательно изучал лицо Мэри, стараясь понять ее настроение, и Мэри пришлось прервать молчание.

— Я полагаю, вам интересно узнать о характере моей болезни, но вежливость не позволяет вам спросить об этом прямо. Что ж, я откроюсь вам и расскажу все как есть, но умоляю вас сохранить это в тайне.

— Разумеется. — Эрнест поерзал на стуле.

В мае я потеряла ребенка. Вот уже в третий раз я забеременела, но в скором времени лишилась малыша, и сейчас я скорблю о ребенке, которого мне, похоже, никогда не суждено иметь. Вот почему я не появляюсь в обществе. Это то, с чем я рано или поздно должна буду примириться.

Эрнест выглядел до такой степени опечаленным, что это тронуло Мэри.

— Мне очень жаль слышать это, — сказал он. — Вы были бы изумительной матерью. Может быть, вы все-таки ею станете. Ведь вы еще достаточно молоды.

Вы очень добры, но в следующем году мне будет уже тридцать, и я подозреваю, что мой поезд ушел. Не всем суждено испытать такое счастье, как вам с Доротеей. Я найду что-нибудь другое, чему можно посвятить жизнь. — Мэри стало легче после того, как она произнесла эти слова. Впервые она почувствовала, что жизнь может иметь смысл и без детей.

— Может быть, вы станете писательницей, — предположил Эрнест, — или поэтессой.

Эти слова пробудили в ней какое-то новое ощущение, и Мэри рассмеялась:

— О боже, в этом я сомневаюсь. Как бы то ни было, спасибо вам за то, что не говорите мне о том, что это Божья воля, как постоянно твердит моя мать. Богом меня не убедить, если уж на то пошло.

Эрнест посмотрел на потолок, а потом снова на Мэри.

— Нет. Молния с небес вас не поразила. Это радует.

Они проговорили больше часа, и у Мэри появилось удивительное ощущение, что она вышла из своего кокона и обнаружила, что тяжелое бремя горя, которое давило на плечи все лето, стало легче. Она увидела в себе женщину, которой снова интересна жизнь, — и что-то изменилось. По крайней мере, ей снова захотелось вернуться в мир, где первые падающие на землю листья знаменуют собой наступление осени.

От Уоллис почти не было известий, пока она была на Дальнем Востоке, но в декабре 1925 года пришло письмо из места, находящегося неподалеку.

«Я вернулась, — писала она, — и живу в городе Уоррентон, штат Виргиния. Мне сказали, что этот способ получить развод потребует меньше всего затрат. Я должна прожить здесь год, и это будет стоить триста долларов, но игра явно стоит свеч!

Здесь, в Уоррентоне, есть два-три человека, с которыми можно общаться, но, боюсь, я скоро устану от них, и надеюсь, что вы с Жаки не будете возражать, если я появлюсь у вас на пороге, брошу свой багаж и стану умолять вас вернуть мне бодрость духа».

Мэри улыбнулась: может быть, небольшая доза «уодлис ификации» — это как раз то, что доктор прописал.