Косарев

«ДАВАЙ ПОЖЕНИМСЯ…»

В двадцатых годах комсомольцы выдвинули лозунг: «Не подлаживаться под пережитки старого!» Не действовать по мещанскому принципу «как люди — так и мы» и непримиримо бороться с такими опытными конкурентами, как бутылка горькой, пресловутая «теория стакана воды» и т. д. Согласно этой противообщественной «теории», поддержанной «золотой молодежью», удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. С проповедниками «свободной любви» комсомольцы повели самую беспощадную борьбу.

Только спустя годы Косарев, готовясь к своей первой поездке за границу в Германию, прочитал в воспоминаниях Клары Цеткин о реакции Ленина на эту «теорию». ^Конечно, — вспоминала Цеткин в этой связи слова Владимира Ильича, — жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана воды, край которого захватан десятками губ? Но важнее всего общественная сторона. Питье воды — дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к коллективу».

— Нам бы эти слова знать тогда, в те годы…

— О чем это ты, Саша, так горько сокрушаешься? — спросил сидевший рядом Володя Бубекин. Косарев, возвратясь из Пензы, постоянно поддерживал связи с другом, познакомил его с Ильиным. Яков сразу «разгадал» в Бубекине талантливого журналиста, дал ему несколько заданий для «Комсомолки». Выполнил их Володя блестяще. По рекомендации Ильина он позднее стал работать в «Комсомольской правде», где и проявились его недюжинные способности.

— Конечно, нам в ту пору трудно приходилось. Помнишь, какой тогда спрос на советскую художественную книгу был? Огромный! Но небывалый прорыв в нашей воспитательной работе сделали иные из них — «Собачий переулок», «Без черемухи»…

— Да, и родная «Молодая гвардия» нам тогда лихо подсобила, издав «Луну с правой стороны» Малышкина…

Мы, Володя, в то время юношеские секции по всестороннему обслуживанию культурных запросов молодежи создавали. Я недавно в своих бумагах прошлых лет рылся, послушай-ка, вот один из планов такой юнсекции:

«Понедельник. Доклад — «Будет ли война и как скоро?»

Вторник. Световая газета.

Среда. Лекция — «Любовь с черемухой и без…»

Четверг. Юмористические рассказы Михаила Зощенко.

Пятница. Беседа — «Почему мы спим и видим сны?» Суббота. Вечер частушек.

Воскресенье. Диспут о пудре, духах, короткой юбке и галстуках».

— Что, что?! — воскликнул Бубекин.

— Диспут: о пудре и короткой юбке!

Друзья рассмеялись. Наивным уже показался их недавний подход к таким проблемам.

— Ты чего, Бубекин, смеешься? Или забыл, как в Пензе на аппаратном собрании отчитывал «Катю маленькую» — технического секретаря из губкомовской приемной за то, что она постоянно свои ноготки чистила?

— Не помню! — оторопел Володя.

Косарев встал в позу докладчика и, подражая бубекинской манере говорить, выпустил целую тираду:

— «Товарищи комсомольцы! Такое поведение «Кати маленькой» тормозит прибытие нашего паровоза революции к полному социализму…»

— Иди ты! Да не было такого, Саша! Придумал ты…

— Было, Володя, было…

— А ты?

— Что, я?

— Ты же, Саша, совсем недавно аплодировал стихам «О соловьях и розах». Напомнить?

— Ну, давай…

— Это кто же сочинил такое?

— Хуторянин Андрей, Саша. И ты ему аплодировал.

— Не может быть! Чушь какая-то…

— Саша, а как насчет девушки? Тебе же четверть века скоро исполнится! Понимаешь — века?!

При этом напоминании Косарев замкнулся, насупился.

Квартировал Саша со своим коллегой Гошей Беспаловым в маленькой и неказистой гостинице «Париж», которая в ту пору называлась 27-м домом Советов. Ее давно уже снесли, и на этом месте громоздится теперь серое здание Госплана СССР. В Сашином номере — рядом с комнатами Николая Чаплина — постоянно была молодежь. Шутки, смех наполняли ее… И не одна девчонка лукаво заглядывала в хитрющие глаза секретаря МК. Но не встретил пока среди них Саша той — единственной, что полонила бы его сердце, накрепко привязала к себе.

В «Париже» жили многие партийные и советские работники — семьями и в одиночку. Это были преимущественно ответработники с периферии, ожидавшие постоянной квартиры в Москве или нового назначения в провинцию.

На вопрос друга Саша промолчал, а чуткий и тактичный Володя Бубекин не стал допытываться до того, что для многих стало «тайной полишинеля».

А Саша? Он давно уже заприметил девушку, живущую на том же этаже, наискосок от его комнаты.

Косарев — смелый и решительный боец, не знающий, что значит спасовать, и с профессионально отработанным подходом к людям, вдруг начисто оробел. Он узнал только, что отец девушки — старый большевик Виктор Иванович Нанейшвили. Теперь он возглавляет Торговую академию, а приехали они в Москву недавно из Перми. Девушку же зовут Маруся, и учится она в Институте народного хозяйства имени Плеханова. Но даже довериться, рассказать друзьям, что нравится ему эта девушка, у Саши не хватало ни смелости, ни сил. «Эх, Бубекин, Бубекин — друг закадычный! Горит твой Сашка Косарев синим пламенем…»

Но как часто бывает в жизни, случай сам приходит на помощь влюбленным. В канун седьмого ноября Маруся позвонила по телефону в номер и спросила Гошу Беспалова. Ей очень хотелось попасть на Красную площадь, на праздничный нарядный парад, а билета не было. Гошу же она хорошо знала по Перми, рассчитывала на его помощь… Но Беспалова в тот момент дома не оказалось.

Поначалу Саша даже оторопел. Голос этой девушки звучал краше самой лучшей музыки. Но Маруся «вернула его на землю»:

— Может, вы поможете?

— Нет проблем!.. — согласился Саша. — Пропуск на Красную площадь у меня имеется, но один. Правда, на два лица, — сконфузился Саша.

Так пришлось им идти на парад вместе.

Это был юбилейный парад. Страна Советов праздновала свое первое десятилетие. Ровным строем, четко печатая шаг, мимо Мавзолея В. И. Ленина и незамысловатых трибун с приглашенными на Красную площадь прошли кремлевские курсанты, потом прогарцевали кавалеристы в буденовках, лихо промчались по брусчатке пулеметные тачанки. Завершили парад артиллеристы и летчики, а потом по площади промчались броневики и танкетки. Временами Саша косился в сторону девушки, и каждый раз она, как будто подстерегала его скрытые движения глаз, обращала свое лицо в его сторону, словно спрашивала: «Вы что-то хотите сказать?»

После военного парада на Красную площадь широким потоком влились колонны трудящихся столицы. Стяги залили его кумачом.

— Пойдем к бауманцам?!

И они, взявшись за руки, пробились через милицейский заслон в яркую, шумную и многоголосую колонну…

— Косарев! Иди к нам! — кричали девчата из колонны Измайловской ткацко-прядильной фабрики.

— Сашка! Девушку крепче держи… — вторили им парни из завода «Манометр», — крепче, не то отобъем!

— Маруся! Ты же — плехановская! Тащи Косарева к нам, студентам…

Оба — довольные и раскрасневшиеся от встречи с друзьями, что кругом их признали, веселые от того, что и знакомство их наконец-то состоялось — вместе с колонной бауманцев уже не шли, бежали вниз: мимо храма Василия Блаженного, Спасской башни — к Москве-реке…

— Хорошо! День-то сегодня какой солнечный! — кричал Саша друзьям. — По-настоящему — праздничный! — И он еще крепче сжимал маленькую, мягкую и теплую ладошку Маруси. — Какой же счастливый сегодня день!

Через два месяца он сказал Марусе тихо, но твердо:

— Давай поженимся!

Они пришли к бабе Саше — матери Косарева. Та ласково глянула на обоих, потрепала голову сына и сказала слова простые, но произнесла их тепло, душевно, проникновенно:

— Вижу, неспроста вдвоем пришли…

8 марта сыграли скромную свадьбу. «Кроме самых близких друзей и родных, никого на ней не было, — вспоминает сейчас Мария Викторовна. — Из «моих» была Лена Джапаридзе (дочь знаменитого бакинского комиссара Алеши Джапаридзе), Ходшашвили… Кто еще? Не помню сейчас всех. Немного было. Дали нам тогда квартирку небольшую в доме 8 по Русаковской. Мой свадебный наряд составляла юнгштурмовка. Саша был в костюме. И, представьте себе, в сорочке… с галстуком! Многие комсомольские вожаки галстук тогда презирали, считали его мещанским пережитком. Наиболее невоздержанные на язык называли галстук «собачьей радостью». Саша же ратовал за то, чтобы парни галстука не стеснялись.

— Косаревы все были певучие, — вспоминала Мария Викторовна на исходе 1987 года. — А Саша, по-моему, пел лучше всех. Был у него хороший, чистый баритон. Как он пел в тот вечер, как плясал…

Баба Саша мне в первый же день заявила:

— Ты, Маруся, учись спокойненько. Хозяйственных забот в голову не бери. Я сама справлюсь.

Так и ходили мы с Сашей к ней обедать.

Мария Викторовна задумалась, вспоминая, видимо, те годы.

— Вот ведь неграмотной женщиной она до старости осталась, а такт у нее природный был, культура внутренняя…»