Косарев

РЕШЕНИЕ, ПОДСКАЗАННОЕ ОПЫТОМ

Вторая половина 1928 года стала для Косарева временем новых серьезных испытаний. В сентябре прошел Объединенный пленум МК и МКК ВКП(б). Обсуждали на нем ближайшие задачи Московской партийной организации, особенно в условиях развертывания критики и самокритики. Косарев выступил на этом пленуме остро. Особенно резко он говорил о недостатках партийного руководства комсомолом.

На выходе из зала Саша столкнулся лицом к лицу с первым секретарем МК ВКП(б) Н. А. Углановым. Он хмуро, даже неприязненно взглянул на Косарева. Саше показалось, что Угланов хотел что-то сказать ему, но смолчал, заметив подходившего к ним В. М. Молотова.

Косарев возвращался в МК комсомола в смятении: «Не пойму: говорили на пленуме о дальнейшем развитии критики и самокритики, а Угланов, похоже, на меня за критику-то и обиделся, рассердился…»

Партийная организация столицы после этого пленума загудела.

В октябре снова созвали, теперь уже экстренный пленум МК и МКК ВКП(б). Обсуждали на нем положение в Московской партийной организации. Во время доклада Угланова в президиуме появились Сталин и Молотов. Зал сразу насторожился: о том, что Генеральный секретарь ЦК партии будет участвовать в работе пленума, никто не ведал, даже руководители МК.

Гнетущая тишина воцарилась в зале.

В прениях Косарева поразило выступление Мандельштама. Некоторое время тому назад Николай Николаевич опубликовал в «Правде» статью «Основное в партийном просвещении». В ней Мандельштам призывал «не бояться того или иного оттенка мысли, уклоняющегося от основной большевистской линии, не бояться самого слова «уклон»…». Редакция газеты советовала эту фразу в статье снять. Переговоры вокруг нее приобрели характер дискуссии. Неожиданно для Мандельштама в спор вмешался Сталин и сделал это не совсем обычным путем: он направил Угланову телеграмму, в которой обращал внимание МК на сам факт такого утверждения в статье ответственного работника Московского комитета партии и настаивал на ее исправлении. Мандельштам сдался.

Косарев внимательно слушал объяснения Мандельштама, и каждое его слово поднимало в Сашиной душе огорчение. Вспомнились наставления заворга Мандельштама — в Бауманском райкоме партии и завагптпропа здесь, в МК. Саша оживился только тогда, когда Николай Николаевич уже завершал свое объяснение пленуму:

— Товарищ Сталин, — говорил он, — вчера, в частном разговоре, правильно заметил: «Организация растет, нормальная жизнь идет в ней только тогда, когда вместе с организацией растут одновременно, или опережая этот рост, и руководители организации».

Зал одобрительно загудел.

— Я считаю, — продолжал Мандельштам, — целиком правильной эту мысль. Она подводит к выводу, который мы должны сделать на этом пленуме. И нет ничего зазорного, постыдного в том, чтобы, поднявшись на эту трибуну, сказать: «Дело переросло мои силы, не могу я больше справляться с этими задачами. Освободите меня».

Сложен путь политического работника. Он изобилует крутыми поворотами, на которых неизбежны потери и расставания, отход от людей, которые когда-то считались закадычными друзьями, и от старых наставников, чьим советам в былые времена внимал с беспредельной верой. А теперь… Теперь вот что-то надломилось в отношениях с Мандельштамом, как будто образовалась в отношениях с ним глубокая трещина. Навсегда.

После выступления Мандельштама прения на пленуме МК обострились. Наступил тот решающий момент в жизни Александра Косарева, когда он должен был сам сделать выбор своей позиции, сообразуясь со своей партийной совестью, полагаясь только на политический опыт. Саша мысленно восстанавливал содержание прений и доклад Угланова на пленуме — какой-то неискренний, несамокритичный. Объяснение своей позиции он свел к рассказу о том, как после сентябрьского пленума МК ВКП(б) Молотов попросил его остаться и внести существенные поправки в тексты доклада и резолюции до передачи их в открытую печать.

Теперь Косарев знал, что он скажет на этом пленуме. И когда поднялся на трибуну, все нужные, к месту, под стать обстановке, слова приходили сами: резкие и обличительные. А мысли рождались смелые и выражались им законченно и определенно:

— Мне кажется, что доклад товарища Угланова не может удовлетворить пленум Московского комитета в части объяснения причин создавшегося внутрипартийного положения.

Зал — весь внимание: «Круто замесил начало своей речи комсомольский вожак». А он продолжал:

— Причина не в организационных комбинациях, а в политических ошибках партийных руководителей! — громко произнес Саша после небольшой паузы.

Он говорил экспромтом и внимательно следил за настроением зала. Обратясь в сторону президиума, он не мог не заметить, как Угланов с ядовитой усмешкой встретил его взгляд: «Дождались, дескать, времен, когда яйца кур учить стали…» Сталин сидел как изваяние и невозмутимо глядел в зал. Молотов повернул лицо в сторону оратора, но за блеском пенсне Косарев не видел его глаз. Саша снова обратился к залу, и теперь бросал в него рубленые, наполненные горьким откровением фразы:

— Их ошибки нисколько не умаляют и нашей личной ответственности, ответственности всего МК. Я ставлю на обсуждение пленума вопрос: почему мы позволили проповедовать в своих рядах грубые ошибки? Что, упас притупилось политическое чутье? Мы что — политически нечуткими стали, что ли?

Косарев не следил за фразами. Они сами срывались с его уст. И эта безыскусственность и искренность его речи воздействовали на слушателей куда сильнее приглаженных, продуманных и взвешенных до «запятой» выступлений некоторых предыдущих ораторов. Этим она подкупала присутствующих. От откровенно и резко поставленных вопросов зал сначала затих, замер, а потом, словно подчиняясь невидимому дирижеру, дружно загудел. Председательствующему пришлось его успокаивать. А Косарев продолжал:

— Нет! Наша организация находится на правильных рельсах. Не то, что на сентябрьском пленуме, когда мы ошибок своих руководителей не заметили. Сегодня над этим каждому из нас следует серьезно задуматься. В условиях развития внутрипартийной демократии и большевистской самокритики нам нужно всю организационно-воспитательную работу наших партийных комитетов привести в соответствие с духом времени, с линией партии.

Сталин склонился к Молотову и, кивнув в сторону Косарева, что-то сказал ему. Молотов согласно закачал головой.

Теперь Косарев говорил о том, что 25 тысяч коммунистов, работающих в Московской комсомольской организации, поддерживают политическую линию партии и никогда не окажутся в тенетах ее противников.

Глубокое уважение завоевал Косарев у партийного актива столицы. Как бы подводя итоги его двухлетней работы секретарем МК ВЛКСМ, один из партработников Баландин после очередного отчета Саши сказал в своем выступлении на VII съезде МК ВКП(б): «По сегодняшнему докладу товарища Косарева мы, представители с мест, как будто бы в первый раз почувствовали и все дружно подчеркиваем удовлетворенность работой нашего комсомола». Коммунисты столицы дружно отмечали рост и самого вожака молодежи.

…В воскресное утро 24 марта 1929 года черный диффузор репродуктора разбудил Косарева рано. Маруся еще спала, и Саша приглушил звук. Радиостанция имени Коминтерна передавала утреннюю гимнастику. Тихо, чтобы не разбудить сладко спавшую жену, Саша наспех сделал несколько упражнений и стал слушать утренний обзор газет. Радио передавало изложение постановления ЦК ВКП(б) «Об очередных задачах комсомольской работы и задачах партийного руководства комсомолом». Саша усилил звук. Газеты сообщали о его докладе на III пленуме ЦК ВЛКСМ. Подумал: «Пять дней обсуждали задачи и роль комсомола в общей системе классовой борьбы. Сегодня заключительное заседание. Сегодня…»

Последние дни Сашу часто вызывали в ЦК ВКП(б). Беседовали. Не скрывали, что его кандидатура котируется на генерального секретаря ЦК ВЛКСМ.

В один из поздних вечеров (в дни заседаний пленума) Косарева вызвали к Сталину. Он долго ожидал в приемной. За это время в кабинет к самому несколько раз заходил Поскребышев и выходил из него, как бы не замечая томившегося Косарева. Наконец Поскребышев кивнул Саше: «Заходи…»

Сталин стоял посреди кабинета, внимательно наблюдая, как Косарев осторожно прикрывал дверь, боясь, чтоб не хлопнула она или осталась неплотно закрытой. Сталин не любил полуприкрытых дверей.

— Здравствуй, Косарев!

Сталин так и не сделал в его сторону ни шага и, казалось, пристально всматривается в Сашу. Остановился на почтительном от него расстоянии и Косарев.

— Это правда, что ты женился?

Косарев стоял ошеломленный: «Неужто Сталин пригласил его ради этого вопроса?»

— Да, Иосиф Виссарионович. Я уже год как женат.

— На ком?

— На Марусе Нанейшвили. Дочери Виктора Ивановича Нанейшвили. Маруся говорит, что вы его знаете…

Сталин молчал. А Косарев не знал, что предпринять, что надлежит рассказывать дальше.

Наконец Сталин заговорил. Точнее, бросил короткую, прозвучавшую, как сухой выстрел, фразу:

— Да, Виктора Нанейшвили я знаю. Он — мой личный враг…

Саша вернулся домой потрясенный. Ночью долго ворочался в постели. Вздыхал. Маруся встревожилась: «Что стряслось, Саша?»

Только на другой день Виктор Иванович посвятил Сашу в события пятилетней давности.

Нанейшвили. Известная в те времена в Закавказье фамилия. Замечательная революционная семья. Мать Маруси — Вера Павловна стала членом РСДРП в девятьсот втором году. А Виктор Иванович был одним из зачинателей большевистского подполья в Закавказье. В 1924 году, будучи секретарем Каракалпакского обкома партии, он однажды горячо поспорил со Сталиным по национальному вопросу. Высказал ему слова резкие, нелицеприятные, хотя и знал, что Сталин обостренно самолюбив, злопамятен. Знал, но сдержать себя в том споре не смог. Этого оказалось достаточным, чтобы в его лице Нанейшвили сразу же и навсегда нажил себе ярого врага…

Косарев недоумевал: «К чему же тогда все беседы в ЦК партии? Зачем ответственные работники намекают на его новое высокое назначение, если тесть — личный враг Сталина?»

Вопросы… Вопросы и мучительное ожидание окончания III пленума ЦК ВЛКСМ.

24 марта 1929 года Косарева избрали генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ. Смятение и радость. Удивление и восторг. Сложными переживаниями был охвачен в тот день Косарев. И еще более масштабным, чем ранее, почти великим, вставал перед ним Сталин, будто бы отбросивший в сторону неприязнь к Нанейшвили и выдвинувший зятя своего личного врага на самый высокий в комсомоле пост…

Именно на такие размышления Косарева и рассчитывал Сталин. Расчет был точным. Сталин знал, чего достигнет он и своим признанием, и, казалось бы, нелогичным решением: сделать Косарева первым в стране вожаком молодежи. Тень тестя, личного врага Сталина отныне будет все время следовать за Косаревым.

«Любимец молодежи», «кумир молодежи…» Сталин усмехнулся, вспоминая эти характеристики секретарей ЦК партии при обсуждении в Политбюро кандидатуры Косарева. «Самый достойный!..» Сталин ревниво проводил тогда взглядом юного, крепкого вожака молодежи, не без злорадства подумал: «Теперь у этого «самого достойного» одно воспоминание о состоявшемся разговоре будет вызывать нервное напряжение. Самые преданные люди — люди лично обязанные. С этого дня Косарева надлежит сделать не только обязанным, но и беспредельно преданнейшим ему человеком».

Вечером 15 апреля московский комсомольский актив расставался со своим вожаком.

— Все мы знаем товарища Косарева не по парадным выступлениям, а по настоящей работе, — начал свою речь В. Васильев, только что избранный первым секретарем МК. — Да что тут говорить, товарищи, лучше разрешите мне зачитать проект резолюции пленума:

«Пленум МК ВЛКСМ, заслушав сообщение о выборе секретаря МК товарища Косарева генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ, целиком присоединяется к решению пленума ЦК и освобождает товарища Косарева от обязанностей секретаря МК. Отпуская товарища Косарева для работы в ЦК, пленум отмечает его значительную роль в деле сплочения Московской организации в борьбе за незыблемость принципиальной линии партии и комсомола… Пленум желает товарищу Косареву успешной, плодотворной деятельности в союзе и уверен в том, что под руководством ЦК ВЛКСМ Ленинский комсомол по-прежнему будет оплотом линии партии, сильнейшим действенным механизмом, осуществляющим на деле повседневное проведение в жизнь решений партии и ее ЦК…»

Саша стоял на сцене и улыбался. Он не кокетничал и не важничал. Он был откровенно счастлив. Счастьем светилось его открытое русское лицо и сияли глаза. Косарев все время порывался что-то сказать, но московская братва аплодировала так дружно и долго, что свою ответную речь Саша начал, не дождавшись тишины:

— Достижения московского комсомола принадлежат всему руководящему ядру, всему активу и всей организации. Московская комсомолия выдвинула из своих недр многих выдержанных пролетарских работников. Они всегда отличались ясным политическим мировоззрением и большой организационной практикой.

И ни слова о себе. В этом был весь Косарев.